Главная > Южная Осетия в коллизиях российско-грузинских отн. > Феодальный метастаз 70-80-х гг. XIX века в Южной Осетии

Феодальный метастаз 70-80-х гг. XIX века в Южной Осетии


20 августа 2007. Разместил: 00mN1ck
В 70-х гг. XIX века Южная Осетия напоминала небольшого одино­кого африканского слона, неожиданно угодившего в водоем. Он не был в силах выбраться из него потому, что его одолевали злые и проголодавшиеся пиявки. Слон не верил больше своим силам и вынужденно сдался на милость кольчатым червям. Многие сто­летия сохранявшая свою независимость, десятилетия ведя упорную борьбу с опасностями, несоразмерными с ее возмож­ностями защитить себя, Южная Осетия более не противостояла чудовищной оккупации. Осетины, жившие на исторической ок­раине своей страны - Осетии, не были больше хозяевами своей собственной земли, во имя которой они пролили столько кро­ви... В то же время оккупанты чувствовали себя победителями, - впервые после XVI века грузинские тавады благодаря России одержали победу над несколькими осетинскими обществами, объединенными названием «Южная Осетия», и судьба предос­тавила им шанс господствовать и быть похожими на настоящих кызылбашей - красноголовых. Грузинские помещики добились положения, когда они стали продавать осетинам землю, кото­рая исторически осетинам же принадлежала. Князья Эристави, постоянно расширявшие свои владения в Южной Осетии, од­новременно заботились об увеличении числа зависимых крестьян. Пожалуй, они первыми прибегли к заключению с осе­тинскими крестьянами договоров, согласно которым послед­ние добровольно шли под феодальное ярмо. Договор, фор­мально определявший отношения крестьян с феодалом, выгля­дел следующим образом. Так, крестьяне из осетинского села Елтура Георгий Биджов и временно обязанные крестьяне Лексо, Шио, Симон Гобозовы заключили договор, состоявший из пяти пунктов: 1. Князь Георгий Эристов предоставлял «поимен­ным крестьянам право постоянно пользоваться из неразделен­ных с другими соучастниками лесными и пастбищными уго­дьями, находящимися в черте селения Елтура, для собственно­го их обихода; топливом, поделочным и строительным лесом равно и пастбищами». В договоре указывались границы участ­ка, на который распространялось их соглашение; 2. Крестьяне обязывались платить помещику за пользование лесными угодьями «по три руб. сер. в год с каждого дыма, а за предос­тавление постоянного права пользования пастбищными угодь­ями» обязывались платить помещику в год по одному рублю пя­тидесяти коп. сер. с каждого дыма; 3. Срок действия договора при обоюдном согласии мог продлеваться каждый год; 4. От­ветственность за уплату «сих денежных повинностей» нес каждый двор самостоятельно; 5. Договор вступал в силу при наличии подписей сторон и скрепленный печатью. Приведен­ный нами договор был заключен 20 декабря 1870 года. В по­реформенное время грузинские помещики особое внимание обращали на захваты лесных угодий. Поскольку они в своем аб­солютном большинстве находились в пользовании сельских общин, то грузинские помещики добивались от местных влас­тей объявления этих угодий «казенными», затем брали их у мест­ной власти в аренду и заключали договор с крестьянами на более выгодных условиях. В 70-х гг. XIX века подобные договоры стали заключаться часто, и осетинское крестьянство оказывалось в плену новых тягот. В марте 1871 года жители осетинских сел Ортев, Минарет, Маралет, Шелура, Джер, Чриви (Цру), Кларе, Сазалет, Бадат, Сба-Згубир и Чимас обратились к начальнику Горийского уезда с «Прошением» по поводу лесных угодий, ставших для них недоступными. Крестьяне этих сел думали, что если лесные угодья объявлены государственными, они смогут полу­чить в качестве «милости» право на бесплатное пользование этими угодьями. Но начальник Горийского уезда направил их прошение князю Р. Эристову, лес, о котором писали крестьяне, был уже собственностью князей этой фамилии. К указанному «Прошению» стоит еще привести то, о чем чаще всего писали крестьяне осетинских сел: «... с запрещением нам, как и всем другим крестьянам, пользования лесом без платежа установ­ленных пошлин, - жаловались они, - для других тяжелыя и нам становится тяжелою; так как лес, который снабжал нас необхо­димым топливом, нам воспрещен и мы не можем пользоваться им без пошлин. Между тем наш лес не такой, чтобы какой-либо промысел, а может быть употребляем на месте же в топливо. При том у нас зима стоит с октября и до мая и в этот период вре­мени единственное средство к существованию состоит у нас в топливе, потому что у нас нет хороших строений, вполне защи­щающих от холода и ветра, нет необходимой теплой одежды...» Начальник Горийского уезда, направляя подобные «Прошения» крестьян к князю Эристави, поинтересовался у последнего -«сколько они платят за пастбищные и сенокосные места», и тре­бовал сообщить, «насколько претензии эти» крестьян «заслужи­вают внимания». При массовой нищете крестьян Южной Осетии особенно острым для них был вопрос о земле, оказавшейся в ру­ках грузинских помещиков. Безземельные и малоземельные крестьяне шли к грузинским тавадам и нанимались ими на ка­бальных условиях. В качестве примера приведем некоторые по­ложения договора, заключенного крестьянином Лексо Тогоевым с одной из семей Эристовых. Договор состоял из следующих пя­ти пунктов: 1. Крестьянину предоставляется пользоваться в пре­делах дачи Квиткири всеми теми пахотными и сенокосными зем­лями, коими пользовался до настоящего времени; 2. Взамен следуемых помещику земных произведений крестьянин обязы­вался платить денежный оброк ежегодно по шести рублей; 3. За пользование лесом - по 2 рубля; 4. За пользование пастбищем -по одному рублю и сабалахо с каждой сотни овец и коз две шту­ки; 5. Срок взноса - до восьмого ноября. В договоре отразились два главных новшества, заметные по сравнению с прошлыми повинностями. Во-первых, отказ от натурального оброка и за­мена его денежным. Несомненно, что в 70-е гг. XIX века с раз­витием товарно-денежных отношений могло иметь значение повышение ценности денег, но главное все же заключалось в увеличении размера оброка; ранее официальная ежегодная повинность со двора не превышала 3,50 руб. сер., а по догово­ру, нами приведенному, оброк составлял более 10 руб. Такие новые договоры заключали крестьяне Реваз Дзебисов, кресть­яне из селения Тохта, крестьяне Бедоевы, Битаровы, крестьяне из селения Колат и др. Понятно, что не все крестьяне были в состоянии заключать договоры на слишком кабальных услови­ях. Многие из них были вынуждены покинуть Южную Осетию: одни из них переселялись ближе к Северной Осетии, другие - в Карельский район, где все еще было много свободных земель; Карельский район обладал хорошими почвенно-климатическими условиями, однако грузинские тавады не очень стремились в этот район, так как он относился к неспокойным районам. Су­дя по всему, власти поощряли также переселение осетин в Кахетию, так как в Тифлисе были заинтересованы в укреплении обороны этого района, куда еще продолжали приходить лез­гинские разбойные отряды. «Переселенцы из Осетии» рассе­лились в Карельском районе в 44 селах и в 8 селах со смешанным населением. К числу 44 сугубо осетинским селам относились и такие как: Ортубан, Джиджойтыкав, Кобетикав, Кодман, Батет, Мухлет, Келет, Елбачи, Тотаната, Банта, Габаратикау и др. Еще в 1873 году переселенцы жили вне ка­кой-либо административной структуры: «жители всех этих селений ни к какому приходу не причислены и не имеют священ­ника», - сообщал один из низших представителей властей. Между тем, судя по числу сел, ими занятых, осетин-переселен­цев было немало.

Начало 70 гг. XIX века было отмечено, наряду с фронтальным наступлением грузинского феодализма, также попытками осе­тинских старшин выделиться из крестьянской общины и войти в состав господствовавшей в Южной Осетии грузинской фео­дальной группировки. Одним из таких «компрадорских» вла­дельцев, например, был Габо Елоев - житель селения Орчосан. Он имел собственное владение и зависимых крестьян. История его возвышения, а затем падения привлекает внимание важным социальным явлением, отвечавшим на вопрос о том, почему в Южной Осетии в новое время не сложилась местная феодальная знать. Габо Елоев занимал имение, «называвшееся Дасаркуле». Само наличие у его владения названия свидетельствовало о значительности собственности, которой бывший старшина владел. Но на пути дальнейшего возвышения до феодальной знати были серьезные препятствия, среди которых на первом месте - грузинская феодальная оккупация Южной Осетии. В одном из своих «Заявлений» горийскому уездному начальнику Габо Елоев жаловался, как летом 1872 года его крестьянин Датико Гогошвили выгнал скот на пастбища, где неподалеку стоял и сам хозяин. Вскоре здесь же на Габо Елоева напал Татала На­ушвили, который «сперва начал бить скотину», «а потом из­бил... беспощадно» самого Габо, и это все «подтем предлогом, будто бы скотом моим учинена потрава на сенокосном его мес­те». Габо Елоев требовал, чтобы власти освидетельствовали «потраву», и если они подтвердят такое, то он, Габо, «удовлет­ворит Татала Наушвили, т.е. возместит потраву». Вместе с этим Габо Елоев просил, чтобы «за причиненные» ему «жестокие по­бои подвергнуть виновного законному взысканию». Осетинс­кий старшина был уверен в своей правоте - в том, что пас скот на собственном участке и не давал повода своему односельча­нину для нападения. Татала Наушвили и стоящему за его спи­ной понадобились дополнительные усилия для провокации. В ней приняла участие жена Наушвили, принесшая местным властям «ложную жалобу» на Габо Елоева - «будто бы» он «причинил ей побои». По этой жалобе «вызвали» Габо «в Хурвальское сельское управление, и без разобрания сего дела и произведением надлежащего исследования Хурвалетский Мамасахлис Coco Атенелишвили избил» его «палкой своеручно..., не довольствуясь этим, он, Мамасахлис, требует неправильно с меня штраф в пользу своего сельского управления 25 руб. сереб.» Так очень просто грузинские власти, господствовавшие в Южной Осетии, приостановили социальное восхождение мест­ного осетинского старшины. Такое происходило с каждым из осетинских старшин, кто пытался выделиться из собственной среды и думал занять более высокое социальное положение. Старшины некоторых осешнских сел вступали в торг по поводу покупки у грузинских князей, имевших крупные владения в Юж­ной Осетии, пахотных и сенокосных земель, а также лесных уго­дий. Такие сделки состоялись, например, с представителями Мачабели, князей Павлевановых и др. Это происходило нес­мотря на то, что тифлисские власти отказывали осетинским крестьянам в выдаче ссуды для выкупа у князей своих земель.

Сделки с князьями могли совершать более или менее состоя­тельные осетинские крестьяне. Но и они не имели решительно никаких социальных перспектив для дальнейшего хозяйствен­ного роста, необходимого для того, чтобы выделиться в знать, Те же князья Мачабеловы, продавшие в конце 70 гг. XIX века от­дельные участки числившихся за ними земель, позже стали на­сильственно отнимать их у крестьян обратно; Мачабели иногда продавали один и тот же участок двум крестьянам, не подозре­вавшим об афере. Так, Трамм Лалиев за 80 руб. выкупил у Ни­колая Мачабели свой участок. Скрыв сделку, Мачабели продал этот же участок еще двум хозяевам - Биже и Миле Цховребо-вым; афера князя обнаружилась во время сельскохозяйствен­ных работ. По другому поступали князья Павлевановы - один из них, Илико, продал участки пахотной земли осетинским кресть­янам Алексею Гогичаеву, Георгию Гучмазову и Алексею Пичхнарову, другой, Кате Павлеванов, когда крестьяне стали пахать приобретенную землю, напал на них «при оружии, держа в од­ной руке ружье, а в другой большую палку, которою бил беспо­щадно» пахарей. Требуя покинуть землю, князь «угрожал и обе­щается убить нас», - жаловались крестьяне.

Феодальный оккупационный режим властей, создавшийся в Южной Осетии благодаря грузинским князьям, приводившим хозяйственную жизнь к глубокой стагнации, являлся главной причиной социального напряжения в Южной Осетии. Степень его накала хорошо просматривалась, когда грузинские князья Палавандовы решили захватить лесные дачи; ранее ими поль­зовались крестьяне Терегванского общества, за что грузинские князья Палавандовы взимали с них повинность - «по пять руб­лей с дыма». Позже такая плата не устраивала более князей. Они объявили лесные дачи осетинского общества своей собственностью и желали заключить договор с крестьянами на новых, кабальных для них условиях. Князья хотели встречаться только с осетинским старшиной, чтобы договориться об усло­виях пользования лесом. Но к князьям Палавандовым вышли все жители Терегванского общества, не желавшие что-либо менять в своих с феодалами отношениях. Полковник князь Каз­бек объяснил Палавандовым, что между крестьянами сущест­вует против них, князей, «заговор» и что им лучше покинуть жи­телей осетинского общества. Самоуверенные князья решили пойти на провокацию. Когда они сели на коней, один из них направил своего коня на людей, а грузинский судья Сосико Месхи «ударил палкой по лошади», лошадь Иосифа Палавандова «ворвалась в толпу и свалила двух крестьян». Провокация удалась - «народ закричал: дуйте их». Старшина с криком «ура» стал кричать народу, чтобы они били Палавандовых, «народ бросился к ним с дубинами и начал бить их». Палавандовы «разбежались, и толпа начала бросать в них камни, один Палавандов Александр» замешкался «и его начали бить дубинами, так что папаха его лопнула от удара». Происшедшее вТерегванском обществе волнение - характерная картина и для других осетинских обществ. В связи с этим участилось в осетинских селах введение «экзекуции», тяжелым бременем ложившееся на крестьян. Власти были заинтересованы в экзекуциях не только из-за желания не дать разрастись бунту, но и из-за собственной выгоды: во время наложения на село экзекуции жители обязаны были содержать за свой счет экзекуторов - ка­заков и грузинскую милицию, благодаря чему сэкономленные казенные средства власти присваивали себе.

Осетинские села больше всего опасались экзекуции, пос­кольку из-за них были вынуждены нести большие затраты и од­новременно подвергались насилию со стороны князей. При установлении экзекуции над тем или иным осетинским обще­ством выдвигалась определенная причина, служившая пово­дом для ее введения. Чаще всего таким поводом служило об­винение осетин в воровстве или разбое. Это был старый, хоро­шо проверенный прием - в свое время, как мы видели, им пользовались, когда желали направить в Южную Осетию кара­тельную экспедицию. При введении экзекуции обычно жители осетинских обществ проявляли особую солидарность и пыта­лись вести себя осторожно, не давая сколько-нибудь реальных поводов грузинским властям для грабежа и других насиль­ственных мер - убийств, арестов и т. д.; если в экзекуциях не участвовали российские военные, а только грузинские отряды, то они обычно старались не углубляться в Южную Осетию, опа­саясь за свою жизнь. Наиболее распространенной формой эк­зекуции являлась та, о которой в 1884 году писал тифлисскому губернатору Горийский уездный начальник; последний обла­дал правом введения экзекуции в пределах своего уезда в лю­бом селе, если считал это необходимым. Расположив отряд грузинских экзекуторов в селе Сатикар, уездный начальник пи­сал губернатору, что в северо-восточной части Горийского уез­да, «где гнездятся отдельные отселки осетинского населения, поголовно и издавна» будто предаются «всевозможным преступлениям и проступкам». Речь шла о Дменисском обществе, в котором действительно осетинские «отселки» плотно граничи­ли с грузинскими селами. Судя по всему, уездный начальник князь А. Амилахвари ставил перед собой две задачи - обосно­вать необходимость введения в осетинских отселках экзеку­ции, чтобы, ограбив их, заставить осетин переселиться в какое-нибудь другое место. Грузинский князь ложно выставлял грузинское население жертвой осетинских воров и разбойни­ков. «Положение населения, - писал он губернатору, - нельзя описать... громадная масса потерпевших, осаждает эти селе­ния с плачем и рыданием в буквальном смысле слова, ... категорически заявляя о решительной невозможности дальнейше­го сосуществования, если не будет положен конец продолжа­ющегося их разорения». Поскольку у князя Амилахвари все осетины были «воры», то он сообщал губернатору, что грузины просят «о выселке поголовно воров, или же самим им предос­тавить возможность переселиться куда-нибудь». Идея пересе­ления осетин пока была высказана как перспектива, что же до отряда экзекуторов, то начальник уезда главной задачей его выдвигал ликвидацию «заговора» осетин, направленного яко­бы на то, чтобы... не выдавать воров, ни поручительства в прекращении дальнейшего воровства». Истинные намерения грузинского князя Амилахвари раскрывались в конце его офи­циального обращения к губернатору. Он просил Тифлис: «... раз­решить... заарестовать, без особых на то приговоров», «обще­ственных влиятельных лиц» осетинской национальности, «да­же и в том случае, если между ними будут должностные лица сельской администрации, как, например, сельский судья, пре­доставив это право на все время пребывания во вверенном мне уезде экзекуции». Как видно, горийский уездный началь­ник фактически требовал концентрации всей местной власти в своих руках и узаконения того деспотического режима, кото­рый был создан в Южной Осетии. В том же обращении к губер­натору князь Амилахвари сообщал, что он уже «заарестовал» «одного из влиятельных жителей селения Сатикари» - кресть­янина Зураба Догузова, содержавшегося «при горийской уездной тюрьме». Сама экзекуция, с помощью которой го­рийский начальник собирался разобраться «поголовно» с осе­тинскими «ворами», состояла из сотни казаков, поставленных в селе Сатикари «в усиленном довольствии» за счет местных жителей; обычно с помощью экзекуции максимально разоряли село, в котором располагался отряд, и, посеяв нищету, экзеку­ция перемещалась в другое село. Казачий отряд, предоставленный горийскому начальнику, входил в 1-ю Кавказскую ка­зачью дивизию и в распоряжении князя Амилахвари должен был находиться с 20 января и до 1 марта. Вскоре, когда началь­ник казачьей дивизии затребовал у горийского начальника вер­нуть ему 14 февраля казачью сотню, князь был крайне раздоса­дован, он объяснял, что им разработан план проведения экзе­куций в целом ряде населенных пунктов, в особенности в селе­нии Гуджарском, «состоявшем большею частью из осетинского населения», где «в высшей степени развиты: воровство, грабе­жи, разбои, поджоги и другие преступления». Горийский на­чальник просил оставить сотню казаков хотя бы до 1 марта, иначе, - стращал Амилахвари власти, - «зло неминуемо примет более грандиозные размеры и разовьется» даже там, где его нет. При чтении рапорта горийского начальника бросается в глаза крайняя заинтересованность грузинского князя в долгов­ременном пребывании в Южной Осетии казачьей сотни, выпол­нявшей здесь функции экзекуторов; горийский начальник, ка­зачья сотня, экзекуция - это все для грузинского князя Амилах­вари воспроизводило традиционную, хорошо ему знакомую систему грузинского феодализма, на введение которой в Юж­ной Осетии, по сути, были направлены его усилия. Стоит под­черкнуть не менее важное - идея горийского начальника о кон­центрации местной власти по приведенной схеме не являлась всего лишь проявлением личных властных амбиций Амилахва­ри. Гораздо большее значение имел широкий запрос со сторо­ны грузинских князей в усилении системы валитета в Южной Осетии, которая действовала бы без сколько-нибудь серьезно­го контроля со стороны российских властей. Актуальность этой системы объяснялась необычайно экспансивным наступлени­ем грузинского феодализма в Южной Осетии. Впрочем, то, как воспроизводился конкретно грузино-персидский валитет в Южной Осетии, лучше всего показать на конкретном материале.

Князья Палавандовы, в отличие от Мачабели и Эристави, всегда казались более спокойными феодалами, хотя по своему общественному положению скорее превосходили, нежели ус­тупали соискателям феодальных привилегий в Южной Осетии. В 70-80-е гг. XIX века они не только оживились, но и затмили своей агрессивностью всех других своих соотечественников и товарищей по княжеским притязаниям. Особенно настойчивы­ми в увеличении повинностей и в установлении в Южной Осе­тии оккупационного режима Палавандовы стали с 1884 года. Именно тогда «уездный начальник с приставами и князьями Палавандовыми в числе 30 человек», прибыв к крестьянам, «объ­явил, что по воле главнокомандующего установлены новые по­винности». На этот раз, естественно, они не ограничились мо­билизацией приставов, судей, поверенных и собственных кня­жеских сил, чтобы оказать давление на крестьян. Среди пос­ледних были «поставлены» «воинские команды как для понуж­дения к выдаче предосудительных лиц, так равно и для понуж­дения крестьян подчиниться» власти князей. По осетинским се­лам были размещены отряды экзекуторов и было заявлено, что эти воинские «команды не будут сняты.до тех пор, пока они не подпишут условия о платеже новых повинностей». Крестьяне сомневались в заверениях уездного начальника и князей Пала-вандовых в том, что увеличение повинностей - распоряжение главнокомандующего. Ими было установлено, что «пользуясь удобным случаем экзекуционного постоя, князья и местная власть добиваются «установления новых повинностей». С этой же целью князья думали заключить договоры с осетинскими крестьянами, чтобы «незаконно закрепостить 400 дворов ка­зенных крестьян и иметь право сосать их кровь для поддержа­ния одряхлевшего авторитета княжеского достоинства". Кня­зей Палавандовых поддерживали не только местные грузинс­кие власти, но и грузинские дворяне, сами закрепившиеся в Южной Осетии в положении феодалов. В частности, им помо­гали князья Абашидзевы и Цициановы. Как ни старались крестьяне защитить себя, под давлением властей и в особен­ности экзекуции они были вынуждены согласиться на установ­ление новых повинностей; осенью 1884 года крестьяне Ноне Чибиров и Гиго Цховребов писали тифлисскому губернатору, что их «посредством обмана, насилия и побоев заставили под­писать обязательство» о выполнении новых повинностей. Ситу­ация особенно обострилась осенью, когда подошло время ре­ального выполнения крестьянами новых повинностей. Те же Чибиров и Цховребов писали, что князья Палавандовы «при­нуждают нас к платежу вышесказанных вновь установленных повинностей, грозя нам ссылкой в Сибирь, экзекуцией, заклю­чением в тюрьму и разорением». Дело здесь дошло до того, что крестьянин Алексей Габараев, «будучи в нетрезвом виде, поз­волил себе при свидетелях выразиться неприличными словами против особы государя, порицая при том указы его император­ского величества по поводу взыскания с крестьян казенных по­датей». На Алексея Габараева был составлен протокол и дело было передано «до сведения прокурора Тифлисской судебной палаты». Крайние формы «искаженности» крестьянской рефор­мы в Грузии, приспособление ее к грузинской модели феода­лизма легли тяжелым бременем на население на всей оккупи­рованной грузинскими князьями территории Южной Осетии. «Неприличные слова», высказанные Алексеем Габараевым в адрес монарха, явно отражали настроения осетинских кресть­ян, вновь оказавшихся перед реальной необходимостью вести неравную борьбу с грузинским феодальным игом.

"Южная Осетия в коллизиях российско-грузинских отношений" М.М. Блиев. 2006г.

при использовании материалов сайта, гиперссылка обязательна

Вернуться назад
Рейтинг@Mail.ru