 Резюмируя все изложенное, отметим, что имеющегося материала недостаточно для сопоставления катакомб Моздока с аналогичными памятниками Приуралья или Средней Азии. Сам тип погребения мог быть заимствован из этих регионов. Но в погребениях во впускных катакомбах Моздока имелись свои специфические черты. Так, если в катакомбно-подбойных погребениях Приуралья и Средней Азии преобладала южная ориентировка, то в Предкавказье — западная. По мнению М.П.Абрамовой, меридиональная ориентировка не характерна для кочевников Предкавказья скифского времени, и ее появление связано с традициями сарматов, а западная — связана с влиянием местных традиций скифского времени (Абрамова 1993, с.36). Правда, в последнем случае возможна и иная интерпретация, если вспомнить, что знаменитый «золотой человек» из кургана Иссык также погребен головой на запад (Акишев К.А., Акишев А. К. 1981, с. 150), как и 20-летняя женщина в погребении 5 некрополя Тилля-тепе, тело которой покоилось в деревянной колоде, обернутой (как и в Комарово) в погребальное покрывало с нашитыми бляшками (Сарианиди 1989, с. 110). Могильники номадов Бактрии и Согда (предполагается, что погребенные в них люди относились к участникам разгрома Греко-Бактрии во П в. до н.э.) также дают примеры западной ориентировки в подбоях (Горбунова 1994, с.59-60). Интересно, что в сарматском подкурганном могильнике III в. до н.э. — второй половины I в. н.э. у с. Заманкул Северной Осетии более ранние погребения имеют западную ориентировку, и южную — в более поздних (Березин, Ростунов 1994, с.4о).
Здесь же напомним дискуссионную статью Б.А.Раева и С.А.Яценко (1993, с. 111-125), в которой рассматриваются памятники Прикубанья середины I в. до н.э. — середины I в. н.э. — погребения т.н. «зубовско-воздвиженской группы» (ЗВГ), выделенной еще М.И.Ростовцевым. Авторы статьи акцентируют внимание на наличии «многочисленных инноваций в материальной культуре и погребальном обряде ЗВГ»; впервые встречены здесь многие специфические черты среднесарматской культуры, «включающие многочисленные элементы центрально-азиатского и Парфяно-малоазийского происхождения». Перечислив эти инновации (там же, с. 112-117), археологи связали их с приходом с востока кочевников, ядро которых составили аланы. Обращаясь к античным авторам первых веков н.э., они находят подтверждение аланскому присутствию в Предкавказье. Особое место отводится Валерию Флакку, упомянувшему аланского вождя Анавсия («Ненасытного»): «Анавсий, уже раньше ставший врагом за то, что Медея была обещана в жены албанскому тирану, выслал пылких аланов, за которыми вскоре последовал и сам...» (Валерий Флакк 1991, с.246). Исходя из полиэтничности аланского массива (роксаланы, аланорсы, аланы-массагеты, аланы-скифы), Б.А.Раев и С.А.Яценко полагают, что будет «правомерным распространение этнонима аланы вслед за рядом античных авторов на центральное ядро ЗВГ» (Раев, Яценко 1993, с. 121). Хотя данный вывод уязвим для критики, на наш взгляд, он может быть принят в качестве рабочей гипотезы.
Таким образом, основная волна миграций ираноязычных племен с востока на запад приходится на II-I вв. до н.э. Причины движения номадов на запад были различными: социально-политическими, географическими, а то и их комбинацией (Грач 1984). М.Г.Мошкова, касаясь причин «восточных импульсов» (массовых миграций на запад), связывала их как с политическими событиями второй половины II в. до н.э. (передвижением азиатских племен и разгромом Греко-Бактрийского царства), так «и особенно с экологической ситуацией» — «наступлением очень засушливого периода» (Мошкова 1983, с. 19).
Природно-климатические изменения могли подстегнуть степняков к перемене мест. Кочевнику необходимо гораздо больше земли, чем земледельцу, поэтому межплеменные столкновения в эпоху усилившейся аридизации вызвали истребительные войны за пастбища и передвижение племен. Борьба между хуннами и юечжами за господство в степи вызвало миграцию III в. до н.э. Дополнительным стимулом послужило то, что в III в. до н.э. резко понизился уровень Каспийского моря — «ниже абс. отм. минус 32 м», но повысился уровень Арала и Балхаша (Гумилев 1993, с.278-284).
Причиной переселения азиатских этносов на запад опосредованно стала постройка Великой китайской стены; она протянулась на 4 тыс. км, высота достигала 10 м, через каждые 60-100 м высились сторожевые башни. Правда, после окончания строительства выяснилось, что всех вооруженных сил Китая не хватит для организации эффективной обороны на стене. Тем не менее, ее возведение нельзя считать бессмысленным. Даже через неохраняемую стену не перетащить лошадей, а без них передвижение в азиатских просторах невозможно. Это обстоятельство препятствовало набегам кочевников (в первую очередь хуннов), стесняя их в выборе путей для нападения на оседлые области Китая. В результате хунны сменили направление агрессии, что, в свою очередь, вызвало движение других племен на запад (Гумилев 1993а, с.43-45).
А.С.Скрипкин «одной из основных» причин появления в Сарматии новых народов также считает «активность хуннов», которые на рубеже III-II вв. до н.э. нанесли «ряд ударов по отдельным подразделениям восточно-скифского мира. Начавшиеся передвижения наиболее восточных скифских группировок, граничивших с хуннами, сдвинули с места другие народы Азиатской, а затем и Европейской Сарматии» (Скрипкин 1994, с.29-30; см. также: Скрипкин 1994а, с. 15-17; Skripkin 1994, р. 280-281).
Восточный импульс довольно четко прослеживается по инвентарю погребений на обширной территории к западу от Волги. В частности, во II-I вв. до н.э. в сарматских памятниках появляются мечи с кольцевым навершием, задолго до этого бытовавшие в сако-массагетской среде. В целом ряде находок в Поволжье и на Дону мечи с кольцевым навершием снабжены ножнами с лопастями в нижней и верхней частях. Такой тип ножен был широко распространен в последние века до н.э. на Алтае (Скрипкин 1992, с.23).
Наряду с погребальной обрядностью, предметами культа и т.д. важными этнокультурными индикаторами являются произведения искусства (Ольховский 1996, с.127). Еще М.И.Ростовцев обратил внимание на то, что в памятниках юга России с III в. до н.э. начинает прослеживаться «влияние какого-то нового искусства, чуждого более ранним скифским погребениям». По мнению ученого, это позднеиранское искусство сложилось на границе между сакским Туркменистаном, Персией и Индией. «Новая более сильная волна тех же влияний нахлынула на юг России столетием позже, во II в. до Р.Хр.». Этот этап миграций М.И.Ростовцев связывал с гибелью Бактрии, возвышением Парфии, образованием в Индии индо-скифских царств. В свою очередь, все эти явления ставились в зависимость от движения юечжей под напором гуннов от границ Китая на запад и юго-запад. [ В другом месте о данном этапе миграций сказано: «великое передвижение народов во второй половине II в. до Р.Хр., которое так кардинально повлияло на жизнь Востока, вытеснило на запад группу кочевых племен» - роксаланов, аорсов и сираков] . Одна волна сарматских кочевников за другой «докатилась и до степей юга России и разлилась здесь до южного Кавказа и Днепра». Позднее еще одна волна кочевников под напором юечжей и гуннов достигла южных районов России (Ростовцев 1993, с.45-46, 92).
Идея М.И.Ростовцева о путях распространения нового искусства нашла подтверждение в последних исследованиях. Находки в курганах юго-восточной Европы обнаруживают сходство с инвентарем «царских» погребений Тилля-тепе (Сарианиди 1984; Скрипкин 1990). После второй волны движения кочевников в Причерноморье, на Дону и Северном Кавказе появились серебряные позолоченные бляхи-фалары, несущие элементы искусства Бактрии, Индо-Скифии и «княжеств», созданных кочевниками на месте Греко-Бактрийского царства (Щукин 1994, с. 145-146). Самые ранние фалары (Александрополь, Федулово) относятся еще к началу III в. до н.э., но подавляющее большинство датируется в пределах II-I вв. до н.э., и, следовательно, их появление связано с приходом новых ираноязычных племен с востока (Щукин 1994а, с. 14-15). Детальный анализ фаларов, предпринятый В.И.Мордвинцевой, показал, что первыми среди украшений конского снаряжения сарматов появляются очень крупные наплечные фалары. Самые ранние их находки приходятся на территории Приуралья (Прохоровка), Нижнего Дона (Федулово) и Прикубанья (Успенская, Ахтанизовская). Первый комплекс датируется III в. до н.э, остальные — концом III — первой половиной II в. до н.э. В течение всего II в. до н.э. наплечные фалары этого типа бытовали, преимущественно, к востоку от Волги (Новоузенск, Сидоровка, Володарка, Ишимская находка), причем все они представлены греко-бактрийскими образцами. В конце II в. до н.э. импортные (среднеазиатские) фалары меньших размеров появляются на Кубани (Мордвинцева 1998, с.54).
О восточном импульсе в Причерноморье и на Кавказе свидетельствует и появление антропонимов с «фарном» — именем божества, почитаемого ираноязычными племенами Средней Азии. Интересен найденный на Кубани золотой амулет II-I вв. до н.э. с надписью «Богу Уатафарну». Согласно анализу В.Миллера, поддержанного Б.А.Литвинским, Уатафарн являлся «божеством мира жилища, покровителем домашнего счастья, и посвященный ему амулет обеспечивал носителю счастье в домашней жизни» (Литвинский 1968, с.67-68, 70).
Я.Харматта уточнил датировку второго этапа миграции сарматов — между 130 и 125 гг. до н.э. «Примерно в это время в Восточной Европе появились аорсы и сираки. Поскольку движение сарматских племен на огромной территории от Арала до Дуная совпадает по времени с приходом юечжи-тохаров в Бактрию, то взаимосвязь этих двух событий не вызывает никакого сомнения... одна часть яньцай (аорсов), очевидно, очень сильно потесненная натиском тохарских племен, вместе с другими иранскими племенами устремилась на запад к Дону» (Harmatta 1970, р.34).
М.Б.Щукин миграцию номадов на запад также связывает с изменениями политической ситуации в Азии. Далеко на востоке хунны «где-то между 174 и 165 гг. до н.э.» разгромили юеджей, их правитель погиб, а из его черепа правитель хуннов сделал кубок. Остатки юеджей горными тропами через Тянь-Шань ушли на юг в пределы Греко-Бактрии. Если китайские хроники кочевников, двинувшихся на юг, называют юеджами, то античные авторы говорят о саках и массагетах. По Страбону (XI, 8, 2), «у эллинов отняли Бактриану асии, пасианы, тохары, сакаравлы...». По меньшей мере частично этнонимы китайских и античных авторов перекрывают друг друга. В движение были вовлечены различные группировки номадов евразийский степей и Средней Азии. Греко-Бактрия стала легкой добычей кочевников и к 135 г. распалась на 5 княжеств под управлением потомков завоевателей. Таким образом, порожденная действиями хуннов, волна движения номадов, отголоском которой были события в Бактрии и Парфии, покатилась дальше на запад и затухла в степях Северного Кавказа и Причерноморья. В конце II в. до н.э. здесь появились новые группы кочевников - роксалан, «мощноконных» аспургиан и неких сатархов, под которыми обычно понимают тохаров (Щукин 1994, с. 137, 139-140).
Волна с востока коснулась и Приуралья. В Прохоровском кургане №1 III-II вв. до н.э. обнаружена серия предметов явно не местного происхождения. В первую очередь речь идет о железном литом панцире; его находка — единственная в сарматских древностях той поры. Особняком среди сарматских золотых украшений стоит прохоровская гривна с зооморфными окончаниями. Не имеют полной аналогии в сарматских древностях и особенности декора золотых обкладок ножен меча. Этот же курган — наиболее ранний сарматский комплекс с украшениями конской упряжи нового типа — наплечными бляхами — распределителями ремней (Мордвинцева 1996, 155-159). Находка в прохоровском погребении ахеменидских фиал, переделанных в фалары, может свидетельствовать о заимствовании сарматами данного типа украшений во время их участия в военных действиях на Ближнем Востоке (Мордвинцева 1998, с.59) В целом, в настоящее время среди историков доминирует точка зрения, согласно которой миграция юечжей вызвала «цепную реакцию» (Гафуров 1972, с. 133; Ставиский 1977, с. 108-109; Керефов 1988, с. 123л в результате которой азиатские кочевники пришли в движение и стали продвигаться в западном направлении. С этим процессом Д.А.Мачинский связывал появление на исторической арене роксалан, явившихся «передовой группой аланского этнического массива, восточное, о точнее массагетское, происхождение которого несомненно»; их появление на юге России связывается с событиями в закаспийских степях в первой половине — середине II в. до н.э. (Мачинский 1971; 1974).
Д.А.Мачинского поддержал К.Ф.Смирнов, признав «тесную связь родоначальников роксалан с аланами и тем самым с массагетским массивом восточных племен» (Смирнов 1984, с. 121).
А.С.Скрипкин считает, что сведения Страбона, «в основном, относятся к II-I вв. до н.э.» и полководцу Митридата Диофанту действительно пришлось «воевать с роксаланами, возглавляемыми Тасием» (Скрипкин 1994, с.29).
Позиция Д.А.Мачинского, К.Ф.Смирнова и А.С.Скрипкина о появлении роксалан в юго-восточной Европе еще во II в. до н.э. серьезно корректирует наши представления о начале генезиса собственно ранних алан. Как правило, отправной точкой этого процесса считается относящееся примерно к 25 г н.э. сообщение китайских источников: «Владение Яньцай переименовалось Аланья; состоит в зависимости от Кангюя... Обыкновения и одеяние народа сходны с канпойскими» (Бичурин 1950, с.229). К более позднему времени относится еще одно интересное свидетельство китайских анналов. «Правление в городе Аланьми. Эта страна прежде принадлежала кангюйскому удельному владетелю. Больших городов считается сорок, малых окопов до тысячи. Мужественные и крепкие берутся в чжегэ, что в переводе на язык Срединного государства значит: строевой ратник» (там же, с.311).
Указание китайских источников на изменение аорсами (яньцай) Приаралья в результате каких-то событий в начале н.э. своего названия на аланы надо понимать так, что прежде аорсы (яньцай) -это не аланы; хотя после этих событий часть аорсов приняла участие в этногенеза ранних алан. Сказанное вынуждает нас внимательнее отнестись к проблеме «Протоаланы и Средняя Азия».
Особую актуальность приобретает уточнение датировки первого появления роксалан в юго-восточной Европе. Д.А.Мачинский, К.Ф.Смирнов и А.С.Скрипкин такой датой считали конец II в. до н.э. Они исходили из свидетельства Страбона (VII, 3, 15); учитывая значимость данного сюжета, приведем его полностью. «Роксаланы воевали и с полководцами Митридата Эвпатора под предводительством Тасия; пришли они на помощь Полаку, сыну Скилура, и считались народом воинственным; однако... роксаланы в числе почти пятидесяти тысяч не могли устоять против шести тысяч, бывших под начальством митридатова полководца Диофанта, и большинство их погибло. Они носят шлемы и панцири из сырой воловьей кожи и сплетенные из прутьев щиты, а наступательным оружием им служат копья, лук и меч. Подобным образом вооружено большинство других варваров . Кибитки номадов сделаны из войлока и прикреплены к повозкам, на которых они живут; вокруг кибиток пасется скот, мясом, сыром и молоком которого они питаются. Они следуют за пастбищами; зимою в болотах около Меотиды, а летом — на равнинах» (Страбон 1993, с.260).
Подтверждение этому сообщению Страбона некоторые исследователи видят в Херсонесском декрете конца II в. до н.э. в честь Диофанта, где роксаланы названы «ревксиналами» (Смирнов 1981, с.21).
В реконструкции М.Б.Щукина появление роксалан на исторической арене выглядит следующим образом. К Митридату, правителю Понта, в конце II в. до н.э. прибыли послы Херсонеса Таврического; они молили о помощи против осаждающих их город скифов царя Скилура и его сына Палака. Отборные войска армии Понта во главе с Диофантом в 110 г. до н.э. покинули кавказский фронт и отправились в Крым. Разгромив скифов, полководец вернулся в Понт. Однако весной следующего года Палак возвратил ceбe свои владения и осадил Херсонес. Вскоре на помощь городу вновь выступил Диофант. Тогда-то и пришла на помощь скифам конница «ревксиналов» царя Тасия, зимовавших в болотах Меотиды. Но Диофант «сделал разумную диспозицию, и воспоследовала для царя Митридата Евпатора победа славная и достопамятная на все времена». Ученые предполагают, что битва произошла у стен крепости у мыса, вдающегося в Ягорлыцкую бухту. Диофанту удалось заманить туда роксалан и запереть там своей закованной в латы фалангой. Стиснутые в ограниченном пространстве кочевники в панике скорее передавили друг друга, чем пострадали от понтийцев (Щукин 1994, с. 141-142). Так на исторической арене появилась новая сила — роксаланы.
Построение Д.А. Мачинского-К.Ф.Смирнова-А.С.Скрипкина10 весьма привлекательно и вызывает соблазн разделить их мнение. Однако, учитывая первостепенное значение цитированных сведений Страбона для решения проблемы этногенеза ранних алан, отметим и бытующие у части исследователей определенные сомнения в их корректности. Высказав сомнения в «безоговорочной достоверности» и «безупречности» данного фрагмента Страбона, Л.С.Ильюков и М.В.Власкин вместе с тем справедливо отмечают, что в любом случае «уже в начале нашей эры (Страбон умер в 23/24 гг.) в поле зрения античных писателей появилось новое этническое имя — роксаланы» (Ильюков, Власкин 1992, с.21-23). А это раньше, чем упоминание китайских источников о переименовании яньцай (аорсов) в Аланья.
Несмотря на некоторый скепсис в отношении источниковедческой значимости сообщения Страбона о роксаланах у названных авторов, мы присоединяемся к мнению Д.А.Мачинского о появлении роксалан в юго-восточной Европе в конце II в. до н.э. Судя по смене этнической номенклатуры в этом регионе, роксаланы были лишь частью новой волны с востока; примерно в это же время здесь появляются язиги, сатархи, тагоры и др. Восточный импульс фиксируется не только по письменным, но и по археологическим памятникам. Возможно, эта волна номадов как-то связана с политическими потрясениями Средней Азии второй половины II в. до н.э., гибелью Греко-Бактрийского царства под ударами кочевников, среди которых древние авторы выделяли асиев, (п)асиан, тохаров и сакаравлов (сакарауков).
Иными словами, должны быть еще ираноязычные племена восточного происхождения, имевшие непосредственное отношение к формированию ранних алан. Об этом же говорят данные языкознания. Ю.С.Гаглойти, ссылаясь на изыскания лингвиста Г.Бейли и вслед за ним, предполагает «определенный период соприкосновения между предками осетин с хорезмийцами, согдийцами и предками носителей современного пушту» (Гаглойти 1962, с. 175).
Насколько можно судить по китайским источникам, к переименованию страны Яньцай в Аланья причастен Кангюй. Первым информатором, познакомившим китайцев с западными областями Азии, был дипломат, путешественник Чжан Цянь. Его имя, пишет Л.Н.Гумилев, «должно стоять в одном ряду с именами Геродота и Страбона» (Гумилев 1993а, с.90).
До возвышения династии Хань китайцам была известна весьма ограниченная территория; свою страну они считали центром мира. Толчок к открытию новых земель дала внешняя политика: в поисках союзников в борьбе с хунну вспомнили о юечжах (тохарах), и к ним был послан опытный чиновник Чжан Цянь. Десять лет провел он в плену у хуннов, но смог бежать и добрался до западной Азии. На обратном пути он вновь попал в плен, вновь смог бежать и в 120 г. до н.э. вернулся на родину. Его рассказы о горных скотоводах-усунях, о владении кочевников Кангюй, расположенном в Голодной степи, о Яньцай, Аньси, Шенду или Инду (Индия) — вызвали в Китае огромный интерес к западным странам, сравнимый лишь с тем, который возник в Европе после путешествия Колумба. Китайский император организовал целый ряд посольств в эти страны. Крупные посольства состояли из нескольких сот, а малые не меньше, чем из 100 человек. Ежегодно отправлялось от 5 до 10 посольств, которые возвращались по прошествии нескольких лет. Дипломатические путешествия позволили китайским ученым составить исторические карты Западного края и довольно точно описать жившие там народы (там же, с.90-92).
В анналах дома Хань Кангюй предстает как «кочевое владение», которое «в обыкновениях совершенно сходствует» с Яньцай и Большими Юечжами. Войска имело до 90000. Во II в. до н.э. «по малосилию своему» Кангюй признавал «над собою на юге власть юечжийцев, на востоке — власть хуннов». Однако через два века Кангюй усилился настолько, что подчинил сильное объединение Яньцай, после чего последнее «переименовалось Аланья» (Бичурин 1950, с. 150-151, 229; см. также: Заднепровский 1994, с.99). Несмотря на резкое ухудшение природно-климатических условий с 1-го в. до н.э. (в хрониках постоянно отмечаются очень холодные зимы и засухи, выходящие за пределы обычных) Кангюй предстает богатым скотоводческим государством, способным выставить до 200000 всадников (Гумилев 1993, с.289-290).
Располагая Кангюй между Амударьей (Оксом) и Сырдарьей (Яксартом), исследователи расходятся в точной локализации данного этнополитического образования. Согласно С.П.Толстову, Авеста и позднейшая зороастрийская литература Кангюй знают под именем «Кангюй, высокий и священный»; под этими названиями «скрывается Хорезм». В то же время ученый допускал возможность, что «Кангха - несколько более широкое понятие, чем Хорезм» (Толстое 1948а, с. 145). Современные исследователи не подтвердили концепцию С.П.Толстова о Хорезме как о центре Кангюйского объединения, территорию которого ряд археологов теперь располагает на средней Амударье (Древнейшие...1985, с.206). Б.Г.Гафуров (1972, с 137), напротив, «ядро Кангюя» локализует на средней Сырдарье. «Летовки кангюйцев располагались, скорее всего, вдоль Сырдарьи, а резиденция правителей Кангюя помещалась в районе Ташкента». Носителей этноса он считал «ираноязычным народом, потомками и наследники сырдарьинских саков». По Л.Н.Гумилеву (1993а, с. 137), «Кангюй находился в холмистой степи Восточного Казахстана, между озером Балхаш и Иртышем»,
Китайские источники Кангюй и их соседей представляют как кочевников, но в то же время «народ живет внутри глиняных стен». Археологи, действительно, обнаружили немало поселений.
Среди верований (по археологическим материалам) особенно четко выявляется божество Фарн — патрон верховного правителя, а вместе с тем дома, семьи, здоровья. В иранской мифологии данный образ символизировал державную силу, божественную сущность, приносившую богатство, власть, могущество (Мифы 1992, с.557). Культ бога Фарна персонифицировался в образе барана, изображения которого на разнообразных предметах кангюйской (и более ранней скифо-сакской) поры специалистами связываются с представлениями о Фарне (Литвинский 1968; Кузьмина 1987, с.59). Почитая Фарн, кангюйцы ручки сосудов делали зооморфными — в виде баранов (Литвинский 1968). Аналогичную функцию этот образ играл и у других племен скифо-сарматского мира. В скифских памятниках Закавказья VII-VI вв. до н.э. нередки изображения головки барана (Есаян, Погребова 1985, с. 109). Вообще у скифов очень популярными были изображения «головы барана на изделиях на кости, рога и бронзы» (Хазанов 1975а, с.55). Голова барана изображена на золотых ножнах меча скифского вождя VI в. до н.э. из Червонной могилы (Брошинский 1979, с. 16); на знаменитой пекторали из Толстой могилы баран фигурирует на верхнем ярусе, символизировавшем небесную сферу мироздания; на золотой бляхе из Александровского кургана рядом с женской фигурой (по Б.Н.Гракову — богиня плодородия Али) помещены два барана (Траков 1971, с.83табл. XI, 1).
В богато украшенных ножнах мечей из Келермеса и Мельгуновского кургана божество Фарн, как персонификация славы, победы, воплощалось в образе барана, хищной птицы, рыбы, коня, верблюда и, наконец, воина. Очевидно, мастер, создавший келермесские ножны, попытался «изобразить этот главнейший персонаж иранской религии, наделив его чертами, характерными для большей части перевоплощений Фарна» (Кузьмина 1976, с.59). На пекторали из богатого погребения сарматского (аланского) скептуха I в. н.э. из Косики изображено несколько баранов и их голов. Здесь же найден золотой браслет, на втором ярусе которого изображены тушки баранов на растянутой шкуре. Интересно, что таких изображений — семь. По предположению археологов, представленные на браслете жертвенные животные — бараны — служат символом Фарна «небесной благодати- у древних иранцев; весь же сюжет носит символическое или магическое значение» (Дворниченко, Федоров 1993, с. 168-170, 172).
Как на интересный факт, укажем на неожиданную находку захоронений баранов в Дашлы I на севере Афганистана; они были аккуратно уложены в могилу на боку, головой на север, как и в могилах людей, в окружении точно таких же погребальных сосудов, что и в обычных людских могилах. То что в данном случае животные — это не заупокойная пища, видно по уникальному моменту: перед мордой одного из баранов внутри вазы на высокой ножке находились бараньи ребра! Т.е. захороненному барану, помимо сосудов положили и «пищу» для заупокойной жизни (Сарианиди 1984, с. 135).
В сарматских погребениях первых вв. н.э. на территории Подонья, Прикубанья, Причерноморья и Венгрии встречаются красно- и буролаковые фигурные сосуды в виде фигурки барана (Симоненко 1998, с.68).
Изображения баранов (и барано-грифонов) специалисты связывают со скифо-сарматскими представлениями о Фарне (Хазанов, Шкурко 1976, с.46; Кузьмина 1987, с.59).
Античные авторы не оставили данных о культе Фарна у скифов, сарматов или алан. Однако Л.Згуста (Zgusta 1955, 5.141, 184, 197, 236-239) привел целый ряд теофорных имен с «фарн»; обычно его переводят как «(небесная) благодать». Но, как отмечает В.И.Абаев, «речь идет о чем- то неизмеримо большем, чем бытовое значение этих слов» (Абаев 1992, с.ПО). Точное значение термина «фарн» определить трудно; будучи дериватом «неба-солнца», оно означало все то благое, источником чего древние мыслили «небо-солнце» (Абаев 1958, с.421). Большая популярность имен с «фарн» у скифов и сарматов юга России свидетельствует о широком распространении у них этого культа (Кузьмина 1976, с. 60). Его отголоски находим в культуре современных осетин (Чибиров 1976; Кочиев 1988) и таджиков (Гафуров 1972, с. 138).
Кангюйский след в археологических памятниках Причерноморья начала н.э. проследил А.С.Скрипкин. Он обратил внимание на распространение в юго-восточной Европе тамг, аналогии которых в Средней Азии и Хорезме известны еще до н.э. Территориальную лакуну между Хорезмом и Северным Причерноморьем заполнили находки тамг в Нижнем Поволжье. С.П.Толстов сходство хорезмийских и причерноморских (особенно боспорских) тамг объяснял политической зависимостью Боспора от кангюйских сиявушидов. А.С.Скрипкин более осторожен и говорит об «аланской гипотезе начала распространения определенной группы тамг в Северном Причерноморье» (Скрипкин 1990, с.208).
Сравнительный анализ катакомбных погребений Центрального Предкавказья и Средней Азии показывает, что наиболее близкие аналогии северокавказским подкурганным катакомбам III-IV вв. мы находим среди катакомбных погребений Средней Азии, в памятниках Средней Сырдарьи последних вв. до н.э. — середины I тыс. н.э. Присырдарьинские катакомбные погребения, аналогичные северокавказским подкурганным, являются преобладающими. Л.М.Левина обратила внимание на совпадение керамического комплекса и элементов погребального обряда Средней и Нижней Сырдарьи с аланской культурой Северного Кавказа (Степная...1992, с.28-30, 104-107; Габуев 1997, с.79).
Известную параллель можно провести между катафрактариями европейских и азиатских алан. Тацит оставил описание дружины тяжеловооруженных всадников роксалан, вторгшихся в Мезию: «Вряд ли существует войско, способное устоять перед натиском их конных орд. В тот день, однако, шел дождь, лед таял, и они не могли пользоваться ни пиками, ни своими длиннейшими мечами, которые сарматы держат обеими руками; лошади их скользили по грязи, а тяжелые панцири не давали им сражаться. Эти панцири,, которые у них носят все вожди и знать...действительно непроницаемы для стрел и камней, но если врагам удается повалить человека в таком панцире на землю, то подняться он сам уже не сможет» (Тацит 1968, т.2, с.42).
Описанный Тацитом защитный доспех и вооружение катафрактариев роксалан напоминает снаряжение тяжеловооруженных ираноязычных всадников Средней Азии. Их изображения сохранились, например, на рельефах зала сакской усадьбы в Халчаяне (рубеж н.э.; на правобережье Окса, в долине Сурхандаьи. Персонажи «чисто европеоидного облика...с густой бородой и усами», в тяжелом обмундировании — кирасах из больших четырехугольных пластин, опускающихся до колен (ср. с данными Тацита о «тяжелых панцирях», не дававшим роксаланским дружинникам подняться). Аналогии такому панцирю имеются на изображениях батальных сцен на пластинах из могильника Орлат в Самаркандской области. Интересна форма панциря из больших четырехугольных пластин с плотно прилегающей верхней частью, сильно приталенной к поясу частью, с неимоверно широким подолом, спускающимся до голени, а также высокий бронированный воротник (Бернар, Абдуллаев 1997, с.69, 75-76). Панцирный ворот плотно прикрывал горло катафрактария на надгробии Афения (I в.) в Керчи. На ряде стел Боспора имеются изображения катафрактариев в длинных (до щиколоток) панцирях из больших четырехугольных пластин с подобным воротом (Десятников 1972, с.74, 75).С защитным доспехом среднеазиатских номадов сопоставимы нераспашные, ниже бедер кольчуги катафрактариев, прорисованных на пантикапейском склепе Анфестерия I в. н.э. и панцирные рубахи катафрактариев ни нижнем фризе серебряного сосуда-кубка из погребения I в. у с. Косика.
Сопоставимы и покрытые пластинчатым панцирным доспехом крупные, длинноногие кони катафрактариев Средней Азии и юга России (там же, с.73, 75; Бернар, Абдуллаев 1997, с.74-75, 80-82; Дворниченко, Федоров-Давыдов 1993, с. 150). По предположению Ю.М.Десятчикова, эта порода лошадей на Боспоре появляется с I в. Сюда она попала из Средней Азии (Горончаровский 1993, с.80).
Определенные параллели можно провести в вооружении номадов степей Евразии — распространении среди тяжеловооруженных всадников длинных копий, мечей, сложносоставного сильно рифлексирующего лука.
Панцирная конница ираноязычных номадов Окса и Яксарта принимала участие в крушении Бактрии. С.П.Толстов этих катафрактариев связывал с Кангюем; данная идея развивалась им в экскурсе «Конница Кангюя» монографии «Древний Хорезм» (с.211-227). Против этого выступила Г.А.Пугаченкова, отметившая, что при раскопках памятников древнего Хорезма последних веков до н.э. следов тяжелого доспеха обнаружено не. было. Вместе с тем, на нижней Сырдарье в слоях Чирикрабатской культуры найдены прямоугольные, продолговатые железные пластины панциря (Пугаченкова 1966, с.28-30).
Ираноязычных катафрактариев, в последней трети II в. до н.э. осевших на восточных рубежах парфянской державы, осторожнее называть саками. В этой связи П.Бернар вспоминает Сеистан — «страну саков» на границе современных Ирана и Азербайджана. С этими же кочевниками (саками и сакарауками) ученый связывает и погребения знати в Тилля-тепе (Бернар, Абдуллаев 1997, с.71). Такое решение представляется вероятным, но не бесспорным. Здесь же напомним точку зрения некоторых исследователей об участии сакарауков (сакаравлов) в этногенезе ранних алан. Хотя и здесь имеются сомнения, в целом представляется возможным, что устремившиеся на запад крупные контингенты приаральских алан по ходу движения включали в свой состав отряды всадников (катафрак-тариев?), предки которых сыграли определенную роль в разгроме Бактрии.
У античных авторов прямых указаний на соответствие европейских алан кангюйским нет. Лукан упомянул «область варварской Коны, где разбивается Истр на множество русл и, вливая воды сарматов в Понт, омывает потоками Певку» (Марк Лукан 1993, с.56). В схолиях к Лукану наряду с дунайской Коной отмечается и другая (государство или страна), расположенная далеко на востоке, на границе сарматской земли. Л.А.Мацулевич высказал предположение: не является ли вторая Кона дахо-массагетским Кангюем Средней Азии. Такое предположение, считает А.С.Скрипкин, может быть вполне правдоподобным, учитывая появление алан на Дунае не позже 65 г. (Скрипкин 1992, с.41).
Восточные источники Кангюй на стыке двух эр рисуют крепкой и богатой державой. «Кангюйский владетель пребывание имеет в стране Лоюени в городе Битань... Он не зависит от наместника... Народонаселение состоит из 120000 семейств, 600000 душ; строевого войска 120000 человек... обыкновения одинаковы с Большими Юечжи». В донесениях ко двору китайский наместник Го-шунь сообщал, что прежде хунну «имели под собой Усунь и Кангюй», но затем «лишились помянутых государств». По показаниям наместника, хунну, Кангюй и Усунь «при выгодных случаях взаимно нападают друг на друга. При соединении они не могут искренне доверять друг другу; при разделении не могут покорить друг друга». Признание Усунью вассальной зависимости от Китая подтолкнуло Кангюй в сторону союза с хунну. Это был тактический шаг в борьбе за влияние на Усунь, одновременно определивший отношение к дальневосточной империи. Го-шунь с горьким отчаянием признавал: Кангюй «горд, дерзок и никак не соглашается делать поклонение перед нашими посланниками. Чиновников, посылаемых к нему от наместника, сажает ниже усуньских послов. Князьям и старейшинам его подают кушанье прежде, а потом уже посланным от наместника» (ДАСА, с. 129).
В «Истории старшего Дома Хань» говорится, что Кангюй имел пять вассальных владений. Их китайские названия — Сусей, Фуму, Юни, Ги и Юегань — ничего не дают для идентификации с названиями местными либо взятыми у Страбона. Если руководствоваться географическими координатами китайских анналов, то эти владения должны были находится в районе Кзыл-Орды на Сырдарье. Кангюй стремился подчинить себе Усунь. Ориентация же последнего на Китай вызвала резкое обострение и без того враждебных отношений Кангюя с империей. Вероятно, именно противодействие Кангюя парализовало китайское влияние в Давани (Фергане). Возможно, не без участия Кангюя в 65 г. до н.э. в Яркенде вспыхнуло восстание, в ходе которого погибли китайский посол и владетель-китаефил (Гумилев 1993а, с. 137-139).
Не имея больших возможностей для активных действий на востоке (сфера влияния юечжей, положивших начало образованию Кушанской державы), Кангюй обращает свои взоры к северу и северо-западу, завоевывает Яньцай. Данный факт, не без основания отмечает А.С.Скрипкин, «свидетельствует о завоевании Яньцай аланами в рамках проводимой политики Кангюя» (Скрипкин 1990, с.205).
Данная точка зрения находит все больше сторонников. В частности, А.А. Цуциев обратил внимание на свидетельство 118 главы «Хоу Хань шу», согласно которому Яньцай пережило два важных события: «переименовалось в Аланьна» и оказалось «в зависимости от Кангюя», хотя никаких серьезных этнических изменений не произошло. Вероятнее всего, оба события относятся «к самому началу правления младшей ханьской династии (25-220 гг.)». При этом новое название Аланьна трактуется «как государство алан», «Алания». Хотя «за кадром» осталось, что конкретно имеется в виду под «государством алан». Аланы, согласно А.А. Цуциеву, вторглись в Яньцай с территории Кангюя, основу населения которого составляли позднесакские и родственные им племена. Источники отмечают «близость кангюйцев в обычаях и одежде Яньцай-массагетам, а также юежчам-тохарам», что подтверждается археологическими материалами. Джетыасарская культура (Яньцай) характеризуется «резкой обособленностью от территориально более близких среднеазиатских культур (например, чирикрабатской) и в то же время обнаруживает тесные связи с культурами Средней Сырдарьи — отрарско-каратауской и каунчинской, которые считается кангюйскими». По данным Л.М. Левиной, до П-Ш вв. в джетыасарских материалах присутствует значительное число отрарско-каратауских форм и элементов, в то время как последняя культура содержит лишь единичные находки джетыасарской культуры. Это свидетельствует о направлении миграций и военных походов из Кангюя в Яньцай (Цуциев 1999, с. 16-18, 21).
Напомним, что еще раньше М.И.Ростовцев, говоря о тождестве аорсов и яньцай, писал: «спустя некоторое время после 25 г. по Р.Хр. другое племя одержало верх над ними и дало собственное наименование — аланы — всей конфедерации кочевников, которую оно контролировало» (Ростовцев 1993, с.92).
Вероятно, в начальный период взаимодействия алан и аорсов появился составной этноним «аланорсы» (Птолемей), многими исследователями воспринимаемый как показатель результата слияния двух народов (Ф.Альтхайм, О.Менчен-Хелфен, К.Ф.Смирнов, А.С.Скрипкин и др.).
Помимо аорсов, в конфедерацию во главе с аланами входили и другие народы или какие-то их части. В первую очередь речь идет об усунях, которых в течение многих лет окрепший Кангюй пытался подчинить своему влиянию. Некоторые специалисты усуней восточных памятников отождествляют с асиями античных авторов.
Плутарх в «Дорожнике Александра» обратил внимание на наиболее типичные особенности бытия рядовых скифов-асиев (абиев). Они «равны и в свободе и в бедноте. Нравы абиев отличаются красотой бедности и они соревнуются в том, чтобы ничего не иметь. Лук и стрелы у абиев — все их имущество: это то, чего они добиваются в жизни и что оставляют по наследству; у охотника есть стрела и у всех в обилии молоко и мясо, и достаточно шкур для одежды, кроме того, они гостеприимны и приветливы в речах» (ДАСА, с.79).
Более подробные сведения об усунях оставил китайский дипломат Чжан Цянь, какое-то время бывший послом в Усу ни. «Усунь лежит почти в 2000 ли от Давани на северо-восток. Это кочевое владение, коего жители переходят с места на место. В обыкновениях сходствуют с хуннами. Усунь имеет несколько тысяч войска, отважного в сражениях. Усуньцы прежде были под зависимостью хуннов, но когда усилились, то собрали своих вассалов и отказались от своих поездок в орду... Правление усуньского большого гуньми (князя) в городе Чигу... Народонаселение состоит из 120000 кибиток, 630000 душ; строевого войска 188800 человека... Земли ровные и травянистые; страна слишком дождливая и холодная. На горах много хвойного леса. Усуньцы не занимаются ни земледелием, ни садоводством, а со скотом перекочевывают с места на место, смотря по приволью в траве и воде ... В их владении много лошадей и богатые содержат их от 4000 до 5000 голов ... Усунь считается одним из сильнейших владетелей» (там же, с. 127-128).
Интересна легенда о возрождении племени усуней. По одной из версий, изначально усуньцы жили в Монголии под управлением гуньмо (Б.Г.Гафуров более точным считал кунъмо от кун-баг «князь над племенами») Нань-доу-ми. Напавшие юечжи разгромили усуньцев и убили гуньмо. Оставшиеся откочевали под защиту хуннов (по другому варианту, напротив, именно хунны убили гуньмо). У погибшего вождя остался новорожденный сын. Как-то опекун запеленал младенца «и оставил его в траве, а сам ушел в поисках пищи. А когда он вернулся, то увидел, что волчица кормит его своей грудью, а ворон парит над ними, держа в клюве мясо. (Опекун) счел его духом и, взяв на руки, унес к хуннам. (Хуннский) шаньюй полюбил и воспитал его. А когда гуньмо достиг зрелости, он вернул ему народ его отца и послал возглавить войско». В конце концов юноша отомстил за смерть своего отца и «разгромил юечжей» (Бичурин 1950, с. 155-156).
Приведенное сказание имеет яркие параллели в нартовском эпосе осетин, особенно это касается сюжета с волком (Миллер 1881, с. 147; Абаев 1949, с.187; 1965, с.88-90; Нарты 1990, с.87-89). Что касается роли ворона в возмужании фольклорного главы усуней, то еще Э.Шарпентье счел возможным китайское Усунь переводить как «'сыновья сына ворона', что должно быть старым тотемным названием племени» (Сharpentier1917, S.357 Anm. 5)
Интересно сообщение усуньского фольклорного памятника о том, что гуньмо «разгромил юечжей». Не это ли событие имел ввиду Помпеи Трог, говоря, что «Ассии — цари тохаров» (юечжей)? Во всяком случае, как отечественные, так и зарубежные исследователи сообщение Трога не ставили под сомнение (Feist 1924, S. 112-113; Maenchen-Helfen 1945, p.78, 80; Бернштам 1947а, с.43).
Усиление усуней к концу II в. до н.э. подтверждает тот факт, что Чжан Цянь предложил престарелому гуньмо взять в жены китайскую царевну (ДАСА, с. 128) и переселиться в очищенные от хуннов земли на правах вассала императора. С первым предложением гуньмо согласился, но от переселения с цветущего Тянь-Шаня в голую Алашанскую степь категорически отказался. О величии усуней в тот период красноречиво свидетельствует и то, что на приемах владетеля Кангюя усуньским «князьям и старейшинам подают кушанье прежде, а потом уже посланным от наместника (Китая)».
Во время пребывания в Усуни Чжан Цянь увидел, что среди тамошней знати нет единства. Средний сын гуньмо, Далу, ненавидел своего племянника, наследника престола. Престарелый гуньмо выделил обоим по 10 тысяч конницы в управление. Это вызвало беспорядки в стране, но пока престарелый гуньмо был жив, они не переросли во внутренние войны (Гумилев 1993а, с. 102).
В 72 г. до н.э. усуни совместно с Китаем решили нанести решающий удар по гуннам. 160 тысяч китайских всадников выступили пятью колоннами; одновременно 50 тысяч усуней напали на врага с запада. Приготовления императора гунны заметили и заблаговременно откочевали, сведя на нет действия китайских полководцев. Даже в китайских источниках приводятся смехотворные цифры убитых гуннов — от 19 до 700 человек — причем, два полководца попали под суд за преувеличение успехов и покончили жизнь самоубийством (Бичурин 1950, с.81-82). Зато бесспорный успех выпал на долю усуней; они разгромили ставку западного люли-князя, захватили в плен тестя, невестку шаньюня (главы гуннов), вождей, тысячников, воинов - всего 39 тысяч человек и 700 тысяч голов скота. Цифры выглядят завышенными, но, несомненно, потери хуннов были велики. Пытаясь исправить критическое положение, гунны в следующем году ударили по самому опасному противнику - усуням, уничтожив стариков и детей, остальных загнав в горы. Но на обратном пути победителей застиг большой снегопад и страшные морозы, погубившие почти все войско (Гумилев 1993а, с. 126).
Во внутренней жизни усуни постепенно переходили к оседлости. На Тянь-шане и в Семиречье раскопано множество их могильников. Полученный материал, отмечал Б.Г.Гафуров, корректирует данные письменных источников и «приход усуней с востока не следует понимать слишком буквально». Видимо, в Среднюю Азию переселилось небольшое племя (или группа племен). «Основная же часть племенного союза, известного в истории под названием усуни, представляет дальнейшую трансформацию местного сакского населения» (Гафуров 1972, с. 139).
Э.Шарпентье усуней китайских памятников отождествлял с асиями Страбона и Трога и считал прямыми предками осетин (Charpentier 1917, S.349, 353-359), особо подчеркивая: «Итак, аси-ев, асиани или у-суней надо попросту рассматривать как предков известных нам алан и осетин ...» (Charpentier 1917, S.365). Оставляя в данном случае в стороне недостатки концепции Э.Шарпентье, отметим, что он асиев (усуней) рассматривал в качестве непосредственных предков алан. Это мнение разделяет ряд ученых (Maenchen-He If en 1945, p.74, 78: Харматта//Архив СОИГСИ, all, 15-18). Принципиальную позицию занимал Г.Вернадский. Он считал возможным асиев отождествлять с асами, «которые являются предками осетин. Иначе Асы известны как Аланы». Он обратил внимание, что, по китайским источникам, усуни имели голубые глаза и белокурые волосы — черты, указывающие «на их арийское происхождение; вполне вероятно, что они были одним из сарматских племен, возможно, другой ветвью тех же Аланов...» Г.В.Вернадский присоединился к мнению Э.Шарпентье о соответствии асиев усуням, а также к тому, что «имя Ас имеет параллельную форму Ос, которая сохранилась в названии осетин» (Вернадский 1992, с.215-216). В другой работе, посвященной эпической поэзии осетин, Г.Вернадский вновь повторил: «есть вполне серьезное основание считать, что народ усунь был аланской ветвью» (Вернадский//Архив СОИГСИ, с. 10).
Более осторожен в данном вопросе Р.Фрай: «Многие исследователи отождествляют усуней с асами (аланами), что пораждает новые проблемы как лингвистические, так и исторические». Он склонен присоединиться к другому направлению решения проблемы. «Отождествление тохаров с усунями китайских источников и исседонами, упоминаемыми Геродотом, является не более чем гипотезой, основанной лишь на лингвистических реконструкциях (точность которых оспаривается) и умозаключениях, тем не менее это отождествление кажется соблазнительным». Вместе с тем, Р.Фрай допускает, что «какая-то часть усуней соответствует асиаиам (asiani)...» (Фрай 1972, с.223-224). В примечании к мысли о возможном соответствии усуней асианам, ученый пишет: «Отождествление исседонов... с усунями, арси, асианами или асами-аланами сопряжено со значительными трудностями, хотя в принципе любая из этих идентификаций (или все) возможны». В одной из последних работ Р.Фрай уточнил свою позицию: одна из возможных связей между Северным Кавказом и Центральной Азией — «это самоназвание осетин, которое относится к аси — народу, являвшемуся группой алан... Здесь можно вспомнить асиев или асиан классических источников. Они были одними из кочевых племен, вторгшихся в Бактрию в конце II в. до н.э. Они идентифицируются с усунями китайских источников, населявших долину р. Или...» (Frye 1996, р. 4).
Источники, как нам представляется, все-таки дают определенные основания для сопоставления усуней с асиями, а в последних видеть ранних алан (возможно, точнее — часть ранних алан). В числе «скифских» племен, «которые отняли у эллинов Бактриану», Страбон назвал асиев (Страбон 1993, с.287). Описывая те же события Помпеи Трог, в передаче Юстина, «асиев» заменил на «асиане» (ДАСА, с. 101) — форма, близкая к усунь.
Этноним «ас/и/», отмечал Э.А.Грантовский, «достаточно рано засвидетельствован среди сарматов, а также достаточно надежно определяется в некоторых личных именах Северного Причерноморья, причем в оформлении, явно указывающем на сармато-осетинскую диалектную среду» (Грантовский 1975, с.79).
Ю.С.Гаглойти как раньше (Гаглойти 1962, с. 172; 1966, с.76-79), так и в настоящее время (Алано-Георгика 1992, с. 189), считает, что асии (асиане) — это «те же аланы». С некоторыми оговорками мы присоединимся к мнению А.С.Скрипкина об асиях как ранних аланах. «Какое-то время они находились на территории к югу от Аральского моря, этим, вероятно, объясняется особая близость осетинского языка с хорезмийским и согдийским, отмеченная лингвистами» (Скрипкин 1990, с.202).
Независимо от соотношения асии-усуни, последние причастны к формированию ранних алан, ибо в конце I в. до н.э. около 100000 усуньцев из-за междоусобиц покинули родину и осели в Кангюе. И лишь затем, спустя 30-50 лет, Кангюй завоевывает Яньцай, в результате чего тот переименовался в Аланья.
Решать проблему этногенеза ранних алан и не коснуться вопроса юечжи (тохаров) — невозможно. При этом мы четко осознаем, насколько сложна сама по себе тохарская проблема. Каких только версий не выдвигалось за более чем двухвековую историю их изучения. Называя тохарскую проблему «весьма сложной», Р.Фрай стремился «показать читателям трясину, в которой оказались многие ее исследователи, пытавшиеся примирить противоречивые данные источников» (Фрай 1972, с.222-223).
Юечжийская проблема получила мощный импульс в результате лингвистических исследований ученых разных стран. Появилось множество исключающих друг друга гипотез и теорий. Объединить накопленные факты, наблюдения, сообщения в единую картину пока не удается (Гафуров 1972, с. 129-133). Одно время усиливалась тенденция считать юечжей носителями т.н. «тохарских» языков, отличных от диалектов ираноязычных племен. Однако, как подчеркивает Г.М.Бонгард-Левин, этноним «тохары» применялся и к ираноязычным племенам. Но даже если принять гипотезу об особом языке юечжей, то «надо будет признать факт перемещения на территорию Бактрии центральноазиатских племен, передавших местному населению свое название, но ассимилированных бактрийцами и утративших свой язык» (Бонгард-Левин, Ильин 1985, с.395). Предпринятый Б.Лауфером в небольшой работе, изданной тиражом всего в 500 экз. и не получившей большого распространения, анализ юечжийской лексики показал, что они говорили на североиранском языке, принадлежавшем к той же группе, что и скифский, осетинский, согдийский и ягнобский (Гумилев 1993, с.282-283).
Большинство исследователей, признавая язык юечжей-тохаров иранским, остро дискутируют в отношении их конкретной племенной принадлежности. Г.В.Вернадский (1992, с. 215) наиболее вероятной считал связь юечжей «с сарматским племенем, Аланами». Рассматривая сообщение Трога об «асианских царях тохаров», ученый отмечал по этому поводу: «народом юечжи (в тексте ошибочно йюки -Ф.Г.) управлял аланский род... мы можем предположить, что позднее некоторые группы юечжи присоединились к ним в их движении на запад. Мы можем также предположить контакт между тохарским и аланским языками» (Вернадский 1996, с. 103). С первой половины XIX в. существует гипотеза, по которой юечжи — это массагеты. Среди советских исследователей ее активно разрабатывал С.П.Толстов (1948, с.242-245). Он исходил из того, что догадка О.Франке о перекочевке части массагетов из Средней Азии на северо-восток — бесспорный факт (хотя веских аргументов в ее пользу не привел). Другие версии происхождения юечжей С.П.Толстов с излишней категоричностью объявил «предвзятыми и псевдонаучными конструкциями». Тождество юечжей и массагетов признают А.С.Скрипкин (1990, с. 199), Ю.С.Гаглойти (с оговоркой, что массагеты — часть скифов) (1962а, с. 173). Г.Халоун (1937, S.316-31&) и в какой-то мере В.И.Абаев (1965, с. 138) в юечжах видят скифов (саков); и т.д.
Остро дискутируется и вопрос о времени появления тохаров в Восточном Туркестане. Среди обитающих там племен в рукописи «Естественной истории» Плиния упоминаются и Phocari (Focari), что «давно — и вполне убедительно ~ отождествлено с Tochari» (Buгасин 1999, с. 22). Е.Е. Кузьмина, полагая, что «время прихода тохар в Восточный Туркестан с прародины неизвестно», в качестве гипотезы предлагает рубеж IIITI тыс. до н.э. В таком случае может быть поддержано предположение лингвистов о приходе тохаров в Восточный Туркестан ранее иранцев (Кузьмина 1999, с. 163, 171). И.В. Пьянков (1994, с. 206), предлагая на роль древнейших предков тохаров носителей афанасьевской культуры, присоединился к мнению Р. Фрая о продвижении тохаров «далеко на юг и восток еще до распространения индоиранцев в этих же направлениях» (Пьянков 1999, с. 218). Наконец, Ю.А. Заднепровский (1998, с.33-34) предполагаемой прародиной юечжей считает провинцию Ганьсу в Китае, откуда они под давлением гуннов мигрировали на Запад.
Интересно указание китайских источников о близости «в обычаях и одежде» кангюйцев с яньцай и тохарами/юеджами. Китайские источники в описании раннесредневекового социума Яньцай вместо прежнего Аланья употребляют наименования Сутэ либо Вэньнаша. По мнению японских ученых, иероглиф «вэнь» является именем собственным. В этом случае еще раз подтверждается связь яньцай/алан с кангюйцами, у коих в тот же период имя Вэнь носили правители владения Кан, правопреемника Кангюя. Вместе с тем этот же иероглиф устанавливает связь и алан, и Кангюя с тохарами, на территории первоначального обитания которых он зафиксирован с I н.э. до н.э. (вэньоуто-ван). В китайских памятниках упоминается князь Аланьми, который «происходит из Дома канского государя»; кангюйским удельным князьям из тохарского рода Чжаову принадлежали города Алань и Аланьми (Габуев 2000, с. 24-25).
Все это свидетельствует о существенной роли тохаров в формировании ранних алан.
Интересно, что этноним «тохары» ряд исследователей (Ф.Альт-хайм, Г.Вернадский и др.) выводят из аланского (осетинского) toh «борьба» и в конечном итоге тохары переводят как «воин, борец» (Гаглойти 1962а, с. 174). О.Менчен-Хелфен и А.Бернштам в западных осетинах (аланах) — дигорцах видели потомков исторических тохаров (Maenchen-Helfen 1945, р.78-80; Бернштам 1947, с. 134-148; 1950, с. 148). По мнению американского ученого, первые группы «тохаров мигрировали на запад одновременно с сатархами и асами», составив с ними «одну волну миграции». В период продвижения на запад связи между асами и тохарами «ослабели»: «в источниках нет ничего, что бы указывало на такую же тесную связь между асами и тохарами, которая существовала» у них в Средней Азии (Maenchen-Helfen 1945, р.78-79). Синтез асиев (усуней) с тохарами на землях к востоку от Каспия признавался и советскими учеными (Бернштам 1947а, с.43; Абаев 1995, с.411). Относительно раннюю миграцию тохаров на запад, возможно, подтверждают античные авторы, если номадов видеть в придунайских сармато-аланских племенах «тагров» Птолемея (III, II) или в упоминаемых Плинием (VI, 22) придунайских тагорах (Удальцов 1946, с.46).
Не отрицая в принципе связь алан-овсов, в частности дигорцев, с тохарами, Ю.С.Гаглойти полагает, что «существование у осетин племенного названия тохаров-дигоров в виде дыгор-дигор говорит не о происхождении дигорцев от тохаров, а лишь о сохранении массагетского (resp. аланского) племенного названия в этнической номенклатуре современных осетин» (Гаглойти 1962а, с. 135).
В последние годы версию «тохары-дигоры» весьма активно разрабатывает Б.М.Керефов. На территории Центрального Кавказа, некогда заселенной аланами, ему удалось выявить несколько топонимов, связь которых с тохарами, «возможно, не исключается». Б.М.Керефов обратил внимание на топоним «равнина Тохара» в Чегемском ущелье и сопоставил его с топонимом «равнина Тагара» нартовского эпоса осетин (Керефов 1988, с. 124-131). В этой связи напомним, что Ананий Ширакаци в своей «Географии» (VII в.), описывая народы Азиатской Сарматии, на Северном Кавказе назвал «Аланов, Аш-Дигор... Аланы позади Дигоров в стране Ардоз Кавказских гор» (перевод СТ. Еромяна). В более ранних переводах краткой и пространной редакций «Географии» составной этноним передан в форме Аш (Ас)-Тигор (переводы К.П. Патканова 1883 г. и И. Маркварта). В варианте перевода А.Сукри цитированный фрагмент приведен так: «За Тикор, аланы в местности Ар-доз...» (Армянские...1985. Вып. II, с. 17). В.А. Кузнецов (1999, с. 174) приводит еще один перевод — Р. Хьюсена: «There are many (peoples) in Sarmatia beginning from east to west thus: first the nation of the As-Tigor Alan's...» (курсив мой — Ф.Г.).
В.А. Кузнецов обратил внимание на принципиальное отличие последнего перевода от предыдущих. У Р. Хьюсена описание народов Сарматии идет с востока на запад, в то время как у всех его предшественников — с запада на восток. В результате получаем диаметрально противоположную этнографическую карту Кавказа. Но в данном случае для нас более важно, что и здесь интересующее нас племя названо «Ас-Тигор». По убеждению Б.М.Керефова, Тикор/ Тигор и Ас-Тикор «в фонетическом отношении вполне безупречно связывается не только с Дигорами, но и с племенным названием тохаров...» Сходный процесс фонетического изменения этнонима тохары вроде бы прослеживается и в азиатском регионе. Через ряд промежуточных форм он в конечном итоге у Махмуда Кашгарского (XI в.) и Рашид-ад-дина (XIV в.) трансформируется в Тюкер/Дюгер (Керефов 1988, с. 136-138).
Не имея специальной подготовки в области исторического языкознания, нам трудно разобраться в лингвистических тонкостях аргументации Б.М.Керефова. Заметим, однако, что его историко-этнографические параллели не лишены основания. Здесь же отметим, что В.И.Абаев зафиксировал у осетин (именно у дигорцев !) термин tahajrag «тахарский», восходящий «к названию какой-то страны... Быть молсет, отзвук этнонима tohar, относившегося к иранскому племени в Бактрии» (Абаев 1979, с.242).
Отметим еще один интересный факт. На кобяковской гривне бактрийского происхождения имеется антропоморфное изображение бога или героя, сидящего со скрещенными «по-восточному» ногами. В сарматской иконографии подобных изображений известно всего 4. Иконографически наиболее близкое — из Соколовой Могилы — также бактрийского происхождения. Существует предположение, что к нижнедонским аланам данная вещь могла попасть как военный трофей или дорогой подарок; изображенное божество — центральноазиатское (юечжийское) и к европейским аланам вроде бы отношения имеет лишь косвенное. Однако находка аналогичного антропоморфного изображения в аланских памятниках Осетии может изменить эту оценку. В 1993 г. при расчистке катакомбы 3 могильника VIII-IX вв. у горного с.Даргавс в Северной Осетии обнаружен тайник с предметами конского убора. Заслуживают внимания небольшие (выс. 13 мм) литые серебряные с позолотой на лицевой стороне бляшки с антропоморфным изображением, удивительно напоминающим фигуру божества с кобяковской гривны. Общее семантическое сходство не вызывает у археологов сомнений: «даргавская фигура имеет те же морщинистый лоб, непропорционально большую голову, треугольную бородку, что и кобяковский божок; похожи узкие прямые штаны и позы сидящих». Вещи, по убеждению исследователей, происходят из местной мастерской, нет никаких оснований предполагать восточное происхождение бляшек с фигурой сидящего мужчины. Если кобяковский курган оставлен ранними аланами, то появление аналогичной фигуры в аланском комплексе через 8 столетий позволяет предположить, что рассматриваемое божество принадлежит к аланскому пантеону. Столь длительное его существование в иконографии в практически неизменном виде вероятно связано с тем, что изображенный — одно из главных аланских божеств. По мнению А.А.Цуциева (1998, с.45), археологические материалы из Даргавса «свидетельствуют о родстве северокавказских алан и бактрийских юечжей...»
Источник: Гутнов Ф.Х. Ранние аланы. Проблемы этносоциальной истории - Владикавказ: Ир, 2001.
при использовании материалов сайта, гиперссылка обязательна |
