Вопросы методологии
24 марта 2009. Разместил: 00mN1ck
Прежде чем приступить к изучению процесса этногенеза ранних алан необходимо, очевидно, определить свое толкование таких терминов, как «этнос», «народ», «этногенез», т.к. вольность в обращении с этнической терминологией привела к тому, что однозначно описываемые различными исследователями явления называются ими по-разному. На нечеткость перечисленных понятий в нашей науке, и их отличие от содержания терминов, употребляемых в зарубежной этнологии, уже неоднократно обращалось внимание (см., например: Дьяконов 1993, с.4-6).Понятие «этнос» мы используем ниже для обозначения общности людей, объединенных происхождением, языком, культурой и осознающих свою принадлежность к данной общности, независимо от места своего обитания или подданства. Принято считать, что в отличие от этноса народ (народность), помимо этнического, представлял собой и социально-политическое единство, члены которого являлись подданными одного государства. По традиции мы используем данную трактовку термина, хотя и с оговорками, ибо, например, северные и южные корейцы, северные и южные осетины являются одним народом, а живут в разных государствах.
Не принимаем мы и противопоставления «народности» и «народа». Под первым понятием в литературе советского периода понимались общности людей, живущие в условиях отсутствия промышленности и рабочего класса. В то время как «народы» и «нации» — это этнические общности эпохи капитализма и социализма. На уровне бытового сознания такие различия воспринимаются как уничижение представителей «народности». Между тем, народы, как таковые, независимо от численности, наличия или отсутствия промышленности и рабочего класса, равноценны. Различаются лишь созданные ими общества. А этнография изучает не общества, не развитие капитализма или социализма, а происхождение, культуру этнических общностей. Поэтому мы отказываемся от использования термина «народность» в пользу понятия «народ».
Наконец, термином «этногенез» раньше обозначался процесс формирования народа из разных компонентов. Началом этногенеза считалось появление общего самоназвания, а завершением — однозначность признаков, когда каждый представитель всех компонентов осознает себя принадлежащим только к новой этнической общности и ни к какой другой (Бромлей 1983, с.7-22, 57-87, 173-199; Литаврин 1988, с.64-66; Кузнецов 1990, с.35-49). Более точным представляется подход С.А.Арутюнова, термин «этногенез» применяющий «лишь к такому процессу, в результате которого из ряда существовавших до этого этносов, этнических общностей или их частей складывается новый этнос, осознающий себя как нечто отличное от любых ранее существовавших групп и выражающий это самосознание через новое самоназвание. Самоназвание это, как правило, восходит к одному из ранее известных этнонимов, но приобретает качественно отличное содержание». Самосознание и самоназвание служат основным этническим маркером; «все остальные процессы составляют дальнейшую историю данного этноса» (Арутюнов 1989, с.8-9).
Исходя из вышеизложенного, завершением этногенеза (= формирования этноса) алан условно можно считать IV в. Современник той поры Аммиан Марцеллин, рассказывая о некоторых племенах Кавказа и Средней Азии первых вв. н.э., подчеркнул, что они «теперь все вообще называются аланами», т.к. имеют общие «обычаи, образ жизни и вооружение» (Аммиан Марцеллин 1949, с.383-384). Что касается времени оформления аланского народа, то мы уже имели возможность присоединиться к мнению А.В.Гадло (1979, с.201) и отнести это событие к началу X в., связав с образованием аланского государства [раннеклассового общества] (Гутнов 1991, с.235).
Конечно, степень этнической консолидации алан X в. отлична от той, которую они имели в IV в., не говоря о ситуации на стыке двух эр. Чтобы зафиксировать эти различия, мы, по аналогии с подходом М.Н.Погребовой и Д.С.Раевского (Погребова, Раевский 1994, с.32-33) к качественно различным этапам истории скифов, предлагаем уточнить содержание этнонима «аланы» для каждой эпохи.
Самых древних носителей данного этнонима, живших до н.э., можно назвать «архаическими /или прото/аланами». Это имя соотносимо, например, с жителями «страны Аньцай» восточных источников. Ираноязычные племена, попавшие в поле зрения античных авторов в первые века н.э. условно обозначим как «ранних алан». Племена, объединившиеся к середине X в. в относительно консолидированную общность, составили собственно средневековых алан. Их дальнейшая этническая история — процесс формирования народа, а отпочковавшиеся в ходе Великого переселения народов части являлись уже составными аланского этноса как такового. В данной работе нас интересует место, время и механизм превращения архаических алан в алан ранних. Решив эту проблему, мы сможем ответить на вопрос, когда и откуда аланы пришли на Кавказ.
Насколько позволяет состояние источников, этногенез ранних алан надо бы рассмотреть с трех точек зрения (Дьяконов 1993, с.90): 1) антропонимической — выявить основную массу биологических предков народа; 2) историко-культурной — реконструировать основы материальной и духовной культуры; и 3) языковой — выявить генезис языка данного этноса . Последний аспект, не обладая специальной подготовкой, мы не можем анализировать самостоятельно и ограничимся знакомством с достижениями современного языкознания.
Изучение социальной истории прото- и раннеаланских племен затрудняется рядом факторов. Немало проблем создает неразработанность нашей методологии. Еще недавно историки, находившиеся в противоречии с концепциями марксистской науки, вынуждены были «подгонять» свои выводы под обязательную формулу, говорить не то, что хотелось бы, что видится совсем иначе, чем дозволено (Пилинский 1993, с. 17). Как справедливо отметил В.М.Массой, негативные последствия догматизации «научного наследия таких выдающихся ученых, которыми бесспорно являлись К.Маркс и Ф.Энгельс», сказывались отрицательным образом. Как правило, ни К.Маркс, ни Ф.Энгельс специально не занимались историей обществ, относимых по их номенклатуре к докапиталистическим. Тем не менее, целый ряд их попутных замечаний, а иногда даже конспектов трудов других ученых, становились фундаментом начетничества. Выходили специальные сборники с подборками вырванных из контекста отрывков и цитат, как некий непогрешимый и почти обязательный катехизис (Массон 1996, с.8). Сейчас, конечно, положение изменилось и прежнего «пресса» жестких схем никто не испытывает. Однако остались разногласия в определении критериев и механизма перехода, а также характеристике форм ранних государств (Ашрафян 1985; В научном.. 1988; Куббель 1988; Павленко 1989; Возникновение... 1990; Ранние формы..1993; 1995; и др.).
Все сказанное не означает, что формационный подход к периодизации и объяснению крупных этапов всемирной истории абсолютно непригоден. Вообще, как справедливо отметил М.С.Капица (1992, с. 5), «сейчас нет такого человека, который взял бы на себя смелость давать методологические указания. Речь может идти лишь о выражении мнения, которое подразумевает существование других мнений».
При анализе больших эпох, выступающих на макроуровне, может быть использован, в разумных пределах, и формационный подход (Массон 1996, с. 14). И.М.Дьяконов и В.А.Якобсон резонно отмечают, что и цивилизационный подход имеет свои слабости. Если при формационном подходе нередко допускались натяжки в угоду господствующей идеологии, то при цивилизационном подходе преобладает сознательный отказ от всяких обобщений, игнорирование вполне очевидных общих черт многих цивилизаций. В нашей стране по вполне понятным причинам возникла своеобразная аллергия на марксизм, в то время как в других странах он остается вполне респектабельной социологической и исторической теорией. Наряду с ним существуют и используются другие теории. Такая теоретическая разноголосица, по замечанию И.М.Дьяконова и В.А.Якобсона, не должна ни смущать, ни настораживать историков. По аналогии с точными науками, в каждом конкретном случае выбирающими наиболее подходящую теорию, ученые не видят причин для отказа ни от формационного, ни от цивилизационного подхода. «Первый из них позволяет выявить общие черты и различия в обществах древности, а второй эти различия уточняет и объясняет» (Дьяконов, Якобсон 1998, с.22-23).
Историки-марксисты при определении понятия «государство» исходили из положения В.И.Ленина: «государство - это есть машина для поддержания господства одного класса над другим» (Ленин, т.39, с.73). В последнее время все настойчивее высказываются со мнения в правомерности такого взгляда на сущность государства. Стало очевидным, что гражданское государство не возникает просто как «ответ» господствующего класса на необходимость контроля над классом эксплуатируемых (Е.М.Штаерман, Л.Капогросси Колоньези и др.); оно может возникнуть еще в условиях отсутствия частной собственности на землю, а, следовательно, и частнособственнической эксплуатации (В.П.Илюшечкин, Ю.В.Павленко и др.); одним из путей его формирования является узурпация общественно значимых функций (военного) управления и перераспределения прибавочного продукта (Л.С.Васильев, Л.Е.Куббель и др.); и т.д.
В целом, на сегодняшний день, во-первых, как марксистские, так и немарксистские концепции государства в конечном итоге имеют общий знаменатель — «насилие», а во-вторых, в современной науке на операциональном уровне вообще не существует определения понятия «государство», т.к. на деле все они «оказываются более или менее подробными списками институтов государства» (Белков 1995, с. 175; см., например: Крадин 1995, с.42-45, 49-50; Попов 1995, с. 189-194).
При характеристике первых этнополитических образований государственного типа историки все чаще прибегают к понятию «раннеклассовое (раннеполитическое, раннегосударственное сословное) общество». В самом общем виде под ним понимается общество, где эксплуатация (в широком толковании этого термина) осуществляется путем присвоения части прибавочного продукта правящей знатью, благодаря ее власти-собственности и за счет выполнения редистрибутивных функций. Частнособственническая эксплуатация при этом либо отсутствует полностью, либо не играет существенной роли (Васильев 1982; Илюшечкин 1986, 1990; Куббель 1988; Павленко 1989; Ранние формы...1993; 1995).
Далеко до полной ясности и в вопросе о путях возникновения государства. Преобладающей все еще остается точка зрения, согласно которой формирование государства связано с «разложением» общины, появлением слоя частных собственников и созданием ими аппарата управления как орудия угнетения и подавления сопротивления эксплуатируемых категорий населения. Но и здесь накопилось слишком много фактов, не соответствующих этому мнению. На кавказском материале традиционную точку зрения по рассматриваемому вопросу в свое время оспорил Л.И.Лавров. «Экономическая мощь господствующего класса, — писал он, — в средние века не всегда и не везде базировалась на землевладении. Немалую роль играли военные трофеи, торговые пошлины (на важных путях и в торговых городах) и особенно дань... предстоит разобраться: позволяют ли кавказские материалы считать, что земельная рента является непременной формой присвоения феодалами прибавочной стоимости, и не свидетельствуют ли они, что эксплуатация нередко принимала форму дани, не связанной с землепользованием и землевладением» (Лавров 1978, с.26-27).
Это заключение, «прямо-таки ошеломляющее по своей четкости и категоричности» (Кобычев 1980, с. 174), было резко оспорено кавказоведами. Как представляется, специалисты просмотрели рациональное зерно в предложении Л.И.Лаврова — критику традиционного взгляда на генезис феодализма у горских народов.
Изучение социальных структур не только номадов, но и всех дофеодальных обществ, существенно затрудняется несовершенством понятийного аппарата. Хотя и в этой области в последнее время достигнут прогресс, мы разделяем пессимистичный прогноз В.С.Ольховского: «полной унификации понятийно-терминологического аппарата в ближайшее время вряд ли следует ожидать» (Ольховский 1995, с.84). Даже среди исследователей, придерживающихся сходных взглядов на процесс классообразования, трактовка того или иного термина не совпадает. Так, П.Л. Белков под термином «власть» понимает «отношение подавления экономически доминирующим классом экономически подчиненного класса» (Белков 1993, с. 73). При таком подходе основной чертой власти признается принуждение, а появление самой власти как таковой связывается с возникновением государства. Однако принудительный характер присущ не только государственной, но и вообще любой общественной власти. Власть, принуждение могут основываться на авторитете всего общества, традициях, общественном мнении и т.д. Применение мер принуждения и самого строгого наказания еще не требует существования государства. Управление возможно и без особого аппарата власти, без принуждения в рамках всего общества. Возникает же государство лишь тогда, когда без особого аппарата насилия и принуждения не может сохраниться определенная система социально-экономических отношений между людьми (Антипов, Кочергин 1988, с.117).
Автор данной работы вслед за Ф.М.Бурлацким и Л.Е.Куббелем (Куббель 1988, с.28-29) под термином «власть» понимает «способность и возможность осуществлять свою волю, оказывать определяющее воздействие на деятельность, поведение людей с помощью какого-либо средства — авторитета, права, насилия (экономического, политического, государственного, семейного и др.)». Аналогичным образом трактуют данное понятие В.В. Радаев и О.И. Шкаратан (1995, с.25): «Власть — это способность социального субъекта в своих интересах определять цели и направления деятельности других социальных субъектов (безотносительно их интересов); распоряжаться материальными, информационными и статусными ресурсами общества; формировать и навязывать правила и нормы поведения (установление запретов и предписаний); предоставлять полномочия, услуги, привилегии».
Скудность и противоречивость источниковой базы, с одной стороны, отсутствие «единой общепринятой терминологии, применяемой для обозначения последовательных этапов сложения классов и государства» (Яценко, Раевский 1980, с. 103-104), с другой, привели к тому, что специалисты, рассматривая одни и те же явления на основе одних и тех же источников, нередко приходят к прямо противоположным выводам.
Сторонники разных школ и направлений признают за кочевниками важную роль во всемирной истории. Поэтому особое значение изучению культуры степей придавал А. Тойнби. Известный представитель французской исторической школы Ф. Бродель в степи видел бикфордов шнур, по которому взрыв шел от Китая до Германии. Е.Е. Кузьмина (1999, с. 163) полагает, что скорее степной пояс можно назвать «приводным ремнем» цивилизации Старого Света, способствовавшим диффузии важнейших культурных достижений Евразии. Вместе с тем отметим, что до сих пор остро дискутируется теоретический вопрос о «потолке» самостоятельного развития номадов. Раздаются даже голоса о кризисе в изучении их истории (Цинман 1993, с. 188).
В 70-е гг. некоторые советские ученые высказали предположение, что в ходе самостоятельного исторического развития кочевники могут достичь стадии протоклассовых или даже раннеклассовых отношений, а их дальнейшая судьба зависит от характера взаимодействия с соседними земледельческими обществами (Першиц 1976j Хазанов 1976). Сторонники данного направления «существенной особенностью процесса классообразования в обществах кочевых скотоводов» считают «высокий удельный вес внешнеэксплуататорской деятельности».
Ю.М.Павленко оспорил правомочность данной гипотезы, полагая, что «чистые» кочевники без «постоянных контактов с соседними цивилизациями, без включения даннической эксплуатации осед-лоземледельческих обществ или частичного оседания и появления городских центров на их территории» (Павленко 1989, с.89-100) не могут выйти на уровень раннеклассовых отношений. Б.Ф.Железчиков, опираясь на А.М.Хазанова («Номады и внешний мир»), внутренние процессы у кочевников, связанные с социальной дифференциацией, считает «обратными и не слишком интенсивными ... в определенных, достаточно редких случаях они способны вызвать к жизни стратифицированное общество и никогда государство» (Железчиков 1994, с. 12-13).
В обобщающем труде по истории ранних кочевников Б. Дженито справедливо отметил, что методами археологии нелегко интерпретировать промежуточные ступени между вождеством и ранним государством. По убеждению итальянского ученого, комбинация социально-экономических факторов, в том числе ограниченность ресурсов, определенную нестабильность, «полное отсутствие интенсивного земледелия и частной собственности на землю и пастбища, исторически мешала подъему настоящего господствующего класса в кочевом обществе» (Статистическая...1994, с. 11, 13).
Альтернативной точки зрения придерживался Г. А. Федоров-Давыдов, призывавший различать понятия частная и феодальная собственность (Федоров-Давыдов 1976). Согласно его концепции, частная собственность характерна для античного и нового времени, феодальная (в том числе и у кочевников) — для средневековья. Не частная, а именно феодальная собственность «способствовала подъему, возвышению господствующего класса». Нечетко оформленная юридически и территориально, феодальная собственность у номадов заключалась во власти над кочевым населением кочевого сеньора, определении им маршрута передвижения, перераспределении между подвластным населением пастбищ, колодцев и т.п. (Федоров-Давыдов 1996, с.216).
Л.Е.Куббель союзы племен, аналогичные раннеаланским, относил к «иерархически организованным структурам»; они характеризовались обязательным наличием зачаточных форм эксплуатации. Причем, эксплуатации, как коллективной «благородными» племенами «младших» членов союза, так и индивидуальной, преимущественно захваченных иноплеменников и неполноправных адаптированных чужаков. Почти всегда существовала данническая эксплуатация не входивших в состав союза соседей; в сочетании с военным грабежом она могла быть очень интенсивной. В какие-то периоды внешняя эксплуатация, отодвигая на второй план стремление отчуждать продукт у соплеменников (иногда делая ее ненужной), оказывалась основным источником поступления доходов племенной верхушки, образуя экономическую основу ее функционирования в качестве правящего слоя общества. Разумеется, внешняя эксплуатация требовала особого внимания к военной организации, как надежной гарантии ее сохранения. В свою очередь, эта организация составила готовый аппарат власти в случае ее обращения против своего же народа, т.е. ради эксплуатации внутренней. По Л.Е.-Куббелю, такое обращение возможно, как правило, у оседлых народов. У кочевников до этого обычно не доходило: прикрытием внутренней эксплуатации служили, в первую очередь, трансформированные традиции взаимопомощи (Куобель 1988, с. 152-153).
Обобщая взгляды части исследователей, Ю.В.Павленко основной линией развития эксплуатации внутри кочевой среды считал использование знатью труда обедневших и не имевших самостоятельного хозяйства общинников. По его мнению, параллельно, по мере развития кочевого скотоводства, возрастала организационная роль племенной верхушки при распределении пастбищных угодий и организации сезонных перекочевок. Выделяются две основные эксплуататорские прослойки: 1) окружение «царя», военная аристократия, обогащавшаяся за счет дани, добычи и использования своего высокого общественного положения; 2) знать, выделившаяся за счет собственных крупных стад, за которыми ухаживали общинники-пастухи (Павленко 1989, с.88-89).
В настоящее время на материале разных этносов разрабатывается сразу несколько подходов к социальной истории кочевников: концепции особого «номадного» способа производства, предклассового, раннеклассового и феодального состояния кочевых обществ (Крадин 1994, с.63; Tosi 1994, р.651-666).
Как представляется, позиция любого исследователя зависит от трактовки употребляемых терминов и методологических установок. Если, например, исходить из оригинальной посылки А.В.Коротаева и А.А.Оболонкова об ошибочности непосредственного отождествления родового строя с первобытным, т.к. родовой строй противопоставлен не классовому обществу, а государству, то следует признать их правоту и в другом: «раскол общества на классы совершается зачастую еще в рамках родового строя, и позднеродовой строй может выступать в качестве надстройки уже непервобытного, раннеклассового общества» (Коротаев, Оболонков 1989, с.40). При такой исходной позиции становится очевидным признание возможности за «чистыми» кочевниками самостоятельно достичь раннеклассового общества.
Дискуссия о социальном строе ранних алан недавно получила новый импульс. Традиционную точку зрения на общество ранних алан как военно-демократическое (военно-иерархическое) С. А. Яценко отнес к одному «из ключевых стереотипов сарматологии» (Яцен-ко 1994а, с.200-204). По его убеждению, уровень социально-политического развития алан I-I1 вв. «должен быть более высоким, чем у их предшественников — европейских сарматов». Аргументы в пользу этого С.А.Яценко видит в погребениях донских алан, являющихся, по его утверждению, «самыми богатыми в истории кочевых народов (так, в одном уцелевшем тайнике в Дачах найдено 16000 золотых изделий!), масштаб социальных контрастов в их обществе был колоссальным (в Степи в это время по-прежнему преобладают могилы рядовых скотоводов с нищенским инвентарем)» (Яценко 1993, с. 68).
На наш взгляд, в позиции С.А.Яценко эмоции перевешивают аргументы. Во всяком случае, археологические памятники ранних алан, включая элитные погребения, изучены пока еще слабо, а имеющийся материал не дает оснований для столь категоричных утверждений.
Сноски:
1 В.Б.Ковалевская сопоставила элементы, которыми характеризовали этнос 5 древнекитайских авторов и Геродот, и получила следующую картину. 1 — этноним, причем ни китайские авторы, ни Геродот не отмечают особой разницы между названием этноса и его самоназванием, хотя речь об этом иногда идет. 2 — территория, признак обязательный во всех описаниях. 3 — о климате сообщает Геродот и двое китайских авторов. 4 — занятия непременно характеризуют все народы, также как и 5 — обычаи. 6 — о языке говорится только у Геродота и одного китайского историка, так что статистически он не выглядит обязательным элементом в описании древних народов. 7 — образ жизни или нравы присутствуют в китайских описаниях и не рассматриваются Геродотом. 8 — религия характеризуется Геродотом и очень редко китайцами. 9 — одежда часто описывается и тем и другими (Международный... 1994, с.75).
2 Термин «разложение» предполагает гибель общественной структуры, в то время как община погибла в капиталистическом обществе. Поэтому понятие «разложение общины» не вполне применимо к раннему средневековью; община сохранялась длительное время, менялся лишь ее тип (модель).
3 Мы не считаем себя настолько компетентными в данном вопросе, чтобы уверенно присоединиться или опровергнуть эту точку зрения. Отметим лишь, что в ходе дискуссии о возникновении античного государства (ВДИ, 1989, 1990) высказывались мнения о соответствии раннеклассового общества государству. Но сама идея А.В.Коротаева и А.А.Оболонкова о возможности возникновения классов в рамках позднеродового строя заслуживает внимания.
Источник: Гутнов Ф.Х. Ранние аланы. Проблемы этносоциальной истории - Владикавказ: Ир, 2001.
при использовании материалов сайта, гиперссылка обязательна
Вернуться назад