поиск в интернете
расширенный поиск
Иу лæг – æфсад у, дыууæ – уæлахиз. Сделать стартовойНаписать письмо Добавить в избранное
 
Регистрация   Забыли пароль?
  Главная Библиотека Регистрация Добавить новость Новое на сайте Статистика Форум Контакты О сайте
 
  Навигация
Авторские статьи
Общество
Литература
Осетинские сказки
Музыка
Фото
Видео
  Книги
История Осетии
История Алан
Аристократия Алан
История Южной Осетии
Исторический атлас
Осетинский аул
Традиции и обычаи
Три Слезы Бога
Религиозное мировоззрение
Фамилии и имена
Песни далеких лет
Нарты-Арии
Ир-Ас-Аланское Единобожие
Ингушско-Осетинские
Ирон æгъдæуттæ
  Интересные материалы
Древность
Скифы
Сарматы
Аланы
Новая История
Современность
Личности
Гербы и Флаги
  Духовный мир
Святые места
Древние учения
Нартский эпос
Культура
Религия
Теософия и теология
  Строим РЮО 
Политика
Религия
Ир-асский язык
Образование
Искусство
Экономика
  Реклама
 
 
ЗЕЛИМХАН_05_ХАРАЧОЕВСКИЙ ЗЕЛИМХАН
Автор: 00mN1ck / 23 февраля 2007 / Категория: Литература » Дзахо Гатуев "Зелимхан"
ХАРАЧОЕВСКИЙ ЗЕЛИМХАН


И все-таки, если было до сих пор абречество Зе­лимхана индивидуальным, если было оно до сих пор обычным, таким, к какому привыкла чеченская придушенная беднота, то с этого дня, со дня убийства пол­ковника, Зелимхан вырос в глазах бедноты в героя. В Зелимхана харачоевского.
Пусть опять арестовали его жену, пусть экзекуци­онными отрядами наполняли селения Веденского уще­лья, пусть ягненок Хассий, кроткий Хассий тоже ока­зался в тюрьме — Зелимхан убил полковника. Того самого, о котором сказал молившийся на дороге чече­нец, когда- ему предложили сойти с нее, так как дол-жен-де проехать здесь какой-то всекавказский начальник:
— Пусть сам Добровольский едет, я все равно не сойду.
До сих пор убивали абреки полицейских урядни­ков и служилых казаков много. Но пустяки же слу­жилого убить. Ну, убили! Ну, начальство будет искать убийцу. Выжмет штраф из сельского общества, ока­завшегося владельцем территории, на которой убий­ство произошло. А полковника?.. Кто решался в пол­ковника стрелять?!
— Зелимхан. Харачоевский Зелимхан.
Полковник думал, что он все может и ничего ему
не будет за это: за то, что обругал сестер зелимханов-ских, за аресты Зелимхановой жены, за преследова­ние Гушмазуко, Солтамурада и Хассия, которого даже кровники не трогали. За присылки в Харачой солдат, солдат, лапавших харачоевских девушек, оскверняв­ших чистоту мусульманских жилищ. Думал полков­ник, что ничего ему не будет за это все и что ругать он может и Зелимхана и всех последними словами.
—О! Молодец Зелимхан, харачоевский Зелимхан! Зелимхан уже потерял друзей. Османа азаматюр-товского убили кровники, Зелимхана гелдыгенского убили русские. С женой убили. Тоже абречила она. Теперь Зелимхан абречил со своей семьей — с отцом и братом. Это было лучше. Никому и никогда не ве­рил Зелимхан после смерти товарищей. Когда еще были с ним они, не всегда спал Зелимхан так, как нужно было ему — волку. С отцом и братом спокой­нее было Зелимхану, нежели во все другие времена и дни. Родной брат, кровный, охранял его сон. Был с ними еще ингуш — Юсуп. (Хороший абрек отовсюду должен друзей иметь). Полный Юсуп. Веселый Юсуп. Не любил его Гушмазуко, говорил Зелимхану часто:
— Когда-нибудь этот волк предаст тебя.
Гушмазуко отец. Гушмазуко, как отца, как стар­шего, слушаться надо. Но разве же можно такого вол­ка слушаться... Зелимхан волк, Гушмазуко двадцать раз волк. Гушмазуко всех Элсановых убить хочет. И женщин даже. Свою Бельгас убил бы, не будь она ма­терью Бийсултана. Элсановская ведь она!
— Уо! Какой Гушмазуко волк!
На перевале встретился грузин. Гнал ослика, вью-ченпого какими-то горными травами. А поверх мешо­чек с хлебом, с сыром.
Остановил Гушмазуко:
— Деньги!
Но откуда у грузина деньги? Трава одна.
— Деньги!
Грузинское счастье, что Зелимхан подошел: убил бы его Гушмазуко. Грузинское, но не Зелимханово:
— Какое такое право сын имеет в отцовские дела вмешиваться? Какое такое время настало, когда ще­нята волков учат?
— С Элсановыми тоже: всех Элсановых убить на­до,— Гушмазуко говорит,— от них житья не будет. Они первые шпионы будут у начальства. Элсана уби­ли. Адоду убили. Со всеми надо кончать. Все равно.
Зелимхан говорит, что хорошо, убьем, говорит. И не убивает:
— Они убили. Мы убили. Довольно. Мы еще Адо­ду убили. Пока довольно.
Байзыренко и Хренова отпустили, получив две ты­сячи рублей. Выкупа. Этот случай был первым слу­чаем пленения. Зелимхан ввел пленение «в моду». От него перекинулись пленения в Дагестан. В Азербай­джан. Были они хлопотливее, правда. Но результаты оказывались прибыльные. Убить всегда можно. Но не всегда от убийства деньги. Лучше убивать, когда никакой надежды на деньги.
Убийством Добровольского и Адоды, пленением Байзыренко и Хренова Зелимхан уничтожал всякие возможности возвращения к мирной жизни, к которой привык. За 28 лет мирного житья. С ее пахотой, ста­дами, кислым запахом овец. Снова озлобив Элсановых, Гушмазукаевы уже не могли приходить на более или менее спокойные ночевки в Харачой. Абреку ку­наков надо иметь. Таких, у которых ночлег и приют. Не к старшинам ходил Зелимхан, не к лавочникам. К беднякам. Входил в их дом с миром, с заботою. Был абреком Зелимхан, но оставался чеченом — землеро­бом и пастухом. Как все, кто не продался врагу, кто не был мертворожденным для угнетенной Чечни.
О чем говорил с кунаками Зелимхан?
О хозяйстве и хозяйствовании. Он молчал о своих подвигах, о меткости своего глаза. Наоборот, всегда выдвигал на первый план кого-либо из товарищей: он же храбрее меня, метче меня. Беседуя с землеро­бом, Зелимхан оживал, погружаясь в вопросы посева, урожая. Спрашивал о рабочем скоте. Как он? Что он? Жеребая ли кобыла? Начали ли котиться овцы? Много ли кукурузы в хозяйской сапетке? Налоги как? Сколько штрафов уплатило общество за месяц, за два? С тех пор, как был он здесь в последний раз? За что уплатило? За следы? Ваши украли? — Нет, со­седские.— Уо, начальство, проклятое начальство!..
Наступал канонический час. Приносил хозяин кум-ган с тазом. Омывался Зелимхан, омывались сподвиж­ники. Хозяин.
— Бисмилла. Аррахман. Аррахим (Бисмилла, аррахман, аррахим (араб.) — во имя бога мило­стивого, милосердного.). Установленная молитва кончалась. Правоверным
только после этой догматической молитвы разрешает­ся обращаться к богу с просьбами личными, импрови­зированными для случая. После молитвы разрешается правоверным делать «дуа».
— Аллах,— просил,— если я задумаю что-нибудь несправедливое, то отврати мои мысли и удержи мою руку. Если я задумаю дело правильное, то укрепи мою волю: сделай глаз мой метким и руку твердою. Прости мне мои грехи, прости грехи всем несчастным, вынужденным идти моею дорогою.
Наутро или в ночи уходил он. И хозяин, возвраща-ясь к своим, рассказывал, каким гостем был Зелим­хан, что говорил, о чем расспрашивал Зелимхан. Мно­го Ли надо бедняку-чеченцу, чтобы очаровать его, чтобы дать почувствовать в себе своего, бедняцкого.
В Харачое тревожно. Опасно. Там кровники и же­на там. С нею дети: Мэдди, которую, лаская, называл Зелимхан — «Бадик», грудная Энист. И приходил в Харачой Зелимхан. Не мог не приходить.
Однажды утром пробирались из Харачоя Гушмазукаевы. Зелимхан шел, отец шел и Солтамурад. Зе­лимхан впереди по тропинке, на дне ущелья. А Элсановские женщины на склоне над своим посевом рабо­тали. Увидели Зелимхана женщины.
— Зелимхан, проклятый Зелимхан! За что ты Эл-сана убил? За что ты Адоду убил?
— Сами знаете, за что убил.
— Уо, Зелимхан! Проклятый Зелимхан!— скатили на Зелимхана камень женщины.
Увернулся Зелимхан.
— Эй, женщины! Элсановские вы, но не буду я стрелять в вас, потому что вы — женщины все же. Но сзади Гушмазуко идет. Воллай лазун, биллай лазун, перестаньте! Знаете же отца моего.
ЗЕЛИМХАН_05_ХАРАЧОЕВСКИЙ ЗЕЛИМХАН

В пастушеские коши или в отселки, Десятком домов обозначившие место, где найдена новая земля, годная для посева.
* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

Зелимхан убил Добровольского. Зелимхан приоб­рел авторитет. Не только у бедноты чеченской.


С 1859 года государственная власть выделила не­сколько фамилий, чтобы через них осуществить в Чеч­не институт частной крупной собственности на землю. Выделила из числа услужающих. Первое поколение услужало ради закрепления за собой этого права. По­коление же следующее выросло в чеченскую промышленную буржуазию, интеллигенцию тож. Конкуренция с капиталом великодержавным и казачьим и для не­го перерастала в форму буржуазно-национальной борьбы. Нация, угнетаемая сверху донизу, чувствовала себя единой в борьбе. Одна часть нации вела ее, ис­пользуя флаг национальный для овладения нефтяной промышленностью края, другая же, глубинная,— за средства производства, которые не замысловаты, ко­торые в земле, как таковой. Лишившись земли, отня­той великодержавным государством в пользу казаче­ства, племя вело непрестанную активную борьбу за нее, как основу для своего- культурного развития.
Когда Зелимхан вырос в героя, когда определилось политическое значение его абречества, все националь­ные группы признали его своим. И группа чеченской буржуазии даже связалась с ним. Внешне она оста­валась лояльной. К власти, грозненскому обществу, сплошь нефтепромышленническому, сплошь инженер­но-директорскому. Но ближайшие к Грозному хутора чеченских владельцев не раз бывали местом, в кото­ром Зелимхан мог найти приют. Безопасный и не чре­ватый последствиями для хозяев: кто мог оштрафо­вать их, выслать, арестовать, не имея никаких опреде­ленных улик? Кто мог сделать с ними то же, что и с бедными чеченцами, которых подозревали хотя бы только в симпатии к Зелимхану? Как с богачами сде­лать то же?
Начало деятельности Зелимхана совпало с русско-японской войной, с 1905 годом. Освободительное дви­жение всколыхнуло горцев. Даже казаков (был в Георгиевске случай, когда казаки отказались бить. Но было это в Георгиевске, далеко от Чечни). Всколых­нувшиеся горцы оформляли свои задачи освободитель­ного движения на общенародных съездах, обсуждав­ших вопросы государственного и местного управле­ния, земельный и другие, имеющие отношение к быту. Кое-где происходили вооруженные столкновения с ка­заками. (Яндырка, Наур).
В воскресенье, 10 октября пятого года, грозненские власти учинили на базаре чеченский погром. Начало обычное. Поссорилась с чеченом баба. Шум. Толпа. То ли он кого из толпы убил, то ли толпа его убила за чеченское происхождение. В результате вышел из ка­зарм под командой полковника Попова Ширванский полк и расстрелял семнадцать чеченов.
— Мы все готовы были тогда в абреки уйти,— при­бавил мне рассказчик, чеченский интеллигент. Готовы были, но не пошли.
А в воскресенье 17 октября около станции Кади-юрт остановил Зелимхан пассажирский поезд. Он сде­лал то, что надо было сделать простому абреку: он ограбил пассажиров поезда. Он сделал еще и то, что надо было сделать абреку, который вырастал в народ­ного героя родовой кровнической Чечни — он расстре­лял семнадцать пассажиров поезда. Семнадцать. Ров­но столько, сколько расстреляли одураченные солдаты в Грозном.
— Передайте полковнику Попову, что жизни, взя­тые им в Грозном, отомщены,— простился он с уце­левшими пассажирами поезда.
По-своему, как умел, отомстил Зелимхан за по­битую Чечню, тот самый Зелимхан, который уже по­смел убить чеченского насильника Добровольского. К нему паломничали родственники отмщенных, к не­му стягивались протестанты со всей Чечни. Вздыбься волны революции, и Зелимхан в силу объективных ус­ловий оказался бы народным вождем, не зная ни культурных форм революционного движения, ни законов развития революции.
Был бы российским Саттарханом (Саттархан (род. в 70-х гг. 19 в.— ум. в 1914 г.) —выдаю­щийся деятель демократического движения в Иранском Азербай­джане, народный герой Ирана. В 1908—1909 гг. возглавил народ­ное восстание против шахской власти и феодалов.) харачоевский Зелимхан.
Инструкция сподвижникам была одна. Грабить только состоятельных. И только не чеченцев. Один лишь случай был у Зелимхана, когда вздумал он огра­бить чеченского кулака. Но убедил его кулак, что по­зорно грабить единоверцев.
Будь Зелимхан более доверчив, развивайся рево­люция,— и он объединил бы вокруг себя шамилевскую Чечню, ту, которая не могла замкнуться в пассивно­сти. Но был Зелимхан строг в выборе, инстинктивно сознавая, что группа его сподвижников должна быть в некотором роде партией. Простого заявления о же­лании войти под зелимхановское начало было мало. Прозелит (Прозелит (греч.) — новый и горячий приверженец чего-либо.) должен был доказать, что он порвал с мир­ным прошлым, что он не вернется к нему, что не смо­жет вернуться, если бы даже захотел.
Был случай, когда в числе протестантов, пожелав­ших абреческого подвижничества и сподвижничества, оказался милиционер из управления Грозненского ок­руга, Сулейман.
Сулейман отыскал Зелимхана на лесной лужайке.
— Уо! Селям алейкум, Зелимхан! Я к тебе при­шел. Я не хочу больше служить начальству. Ты зна­ешь, что я храбрый, что па войне я тоже храбрым был. Другим дали четыре Георгия, мне дали два Георгия. Разве справедливо это? Разве можно служить на­чальству, которое так обижает людей?
Много еще говорил Сулейман про начальство, про несправедливость его. Зелимхан слушал. Много и тер­пеливо. И сказал, выслушав:
— Ты думаешь, что я дурак, Сулейман? Ты ду­маешь, что так легко поверю тебе. Иди, убей началь­ника округа и тогда возвращайся ко мне.
Сулейман ушел, но не вернулся. Не убил.
К 1906 году в ядре группы были Зелимхан, Гушмазуко, Солтамурад и Саламбек Гасаоджев. Ингуш из селения Сагопш. О нем писали:
«С именем Саламбека связаны самые дерзкие раз­бои Зелимхана; в то время как Зелимхан одухотворял шайку своей религиозно-политической популярностью, Саламбек производил на шайку магическое действие своей неустрашимостью и своей безумной отвагой. За ним абреки шли почти на верную смерть, в самый центр города, отдаваясь прямо в руки войск. Кроме храбрости, Саламбек отличался необычайной силой воли, свойством не теряться в минуты опасности и, главное,— беспощадностью. Безумная храбрость Са­ламбека — это идеал, которого желал бы достигнуть каждый абрек. Словом, Зелимхан и Саламбек взаимно друг друга дополняли».

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *


Уже давно в Харачое сломлено было сопротивле­ние двух родительских пар — Дударовых и Хушулла-евых. Бици с детьми и Зезык собрались в Турцию. Продали последние остатки домовства и хозяйства и переехали в Урус-Мартан к Домбаевым. Но не было покоя в Урус-Мартане. Разговаривали, что может уз­нать начальство, могут донести начальству. Тогда арест гостей и разорение хозяевам. Надумали посе­литься в лесу. Поселились. В избушке, построенной зелимхановскими друзьями на лесной поляне, у род­ника.
— В Турцию, в Турцию!
Оставляя своих в лесу, уезжал Зелимхан в гости к друзьям. К влиятельным интеллигентным друзьям. В рассуждении паспорта. Взялся добыть во Влади­кавказе паспорт кумыкский князь А., согласился устроить переход через границу бакинский доктор К-На Баладжары уславливался он выслать тюрка, дол­женствовавшего проводить Зелимхана в персидский Азербайджан.
Но в Турции тоже нужны деньги. Чтобы деньги — надо ограбить кого-то, удумать надо что-то...

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *


Мне пришлось уже рассказывать об овцеводах. Они ведут почтенную роль в зелимхановской эпопее. Они влияли не только на содержание администратор­ских приказов. На экономику, на хозяйство Чечни влияли они тоже.
Цель переселения овцеводов в Терскую область была, конечно, культурная цель: ознакомление гор­цев с культурой овцеводства, поднятие овцеводства в горах...
На практике культуртрегерство вылилось в кон­куренцию с самобытным горским овцеводством, кото­рое, как и культурное таврическое, нуждалось в зим­них пастбищах на левом берегу Терека. Даже эта кон­куренция не была свободна. «Свободно» конкурируя на торгах, тавричапе исподволь агитировали в каза­честве против чеченцев, обвиняя их в разбойничестве, в воровстве и прочих смертных грехах. И добились гу­бернаторского приказа о недопуске воров-туземцев с их стадами на левый берег.
Обострившаяся в поисках денег мысль Зелимхана остановилась на овцеводах. На ближайшем из них — Месяцеве.
Архип Месяцев — тавричанин Хасав-юртовского округа, соседствующего с Чечней. (Тавричане, как в свое время и казачья линия, обосновывались на стыках колонизаторского населения с горскими племенами.) Интересы Архипа Месяцева чаще других сталкивались с интересами овцеводов чеченских. В борьбе сталки­вались. И мысль Зелимхана остановилась на нем.
Пленить и взять выкуп.
Экономия Месяцева в сорока верстах от Хасав-юрта — российской твердыни на тихой кумыкской плос­кости. Месяцев утвердился в бывшем имении пропив­шегося кумыкского владетеля. Кумыкская плоскость-степная. Болотистая. 30 августа года 908 увидел Ме­сяцев точки всадников вдали. Мало ли на Кавка­зе таких точек, которые, оформляясь в зыбком зное, одинаково легко могут вырасти в разбойника или уменьшиться до обычного милиционера.
На всякий случай Месяцев заперся в доме. Забаррикадировав болтами двери, вооружившись маузе­ром, в одной обойме которого десять смертей.
Всадники въехали в ворота. Старшой в офицерских погонах. Зелимхан старшой. Спешился сам и прика­зал спешиться. Подошел к двери. Постучался.
У Месяцева маузер. В своей позиции он не только пятнадцать абреков расстрелять может. И Месяцев открыл дверь:
— Не откроешь — хуже может быть.
Вошел Зелимхан в комнату, снял с Месяцева мау­зер, часы и другую мелочь.
— Поедем с нами. Скажи жене, чтобы 15000 при­готовила. Когда 15000 будет, тогда ты у нее будешь.
Увез, подсадив Месяцева на одну из четырех выве­денных из его конюшни лошадей.
Курьер в Хасав-юрт скачет. Телеграммы в Гроз­ный. В Ведено. Телефоны дребезжат в сельских прав­лениях:
— Пленен... Шайкой Зелимхана... Перерезать путь... Задержать...
Одна команда выехала вдогонку из Хасав-юрта. И старшина встречного селения с жителями направил ее по ложному следу:
— Зачем из-за чужого Месяцева нашего Зелимха­на выдавать!
Дозорами встали на Качкалыковском хребте ко­манды сельские. Зелимхан около Бачи-юрта миновал их. Переночевал в лесу. После утреннего намаза дви­нулся дальше через земли беноевцев. На поляне оста­новился, чтобы сделать намаз полудневный.
На поляне мелкий кустарник. Месяцева и Зокка послали вниз, к роднику. К роднику же спустились первыми Гушмазуко и Аюб Атагинский, чтобы омыться.
Оставшиеся расположились отдохнуть. Но увидел кто-то и крикнул:
— Дже!
Дже — значит «тревога». На тревогу вскочил Зе­лимхан. Нацелился.
— Воллай лазун! Биллай лазун! Не буду стрелять, Зелимхан. я с тобой поговорить хочу только.
—Уо! Селям алейкум, Буцус беноевский! Отчего же не поговорить нам с тобой.
Вплотную подошли друг к другу беноевцы и зе-лимхановцы. Буцус, здоровенный, Буцус к Зелимхану. подошел. Остальные кто как. И в упор выстрелили ве­роломные беноевцы. И убили Солтамурада и трех ин­гушей. А Буцус, здоровенный Буцус, обхватил Зелим­хана, чтобы взять. Живым чтобы взять.
Саик и Тюрик остались в живых. Саик и Тюрик легли в кочки, которые около кустарников, чтобы стре­лять по беноевцам, которые уже отходили, потеряв Буцуса, оставляя поваленных Бургуная и Гомзата. Тогда лишь подоспел па тревогу старый Гушмазуко.
Гушмазуко выскочил на гребень догонять отходив­ших беноевцев. Чтобы мстить за сына. За двух сы­новей. Чтобы убивать. Всех до одного.
Гушмазуко вздыбился на гребень и свергнулся с него. Беноевцы залпом пронзили его волчье тело, его сердце, бьющееся злобой.
Саик бросился вслед за Гушмазуко. На гребень. Саик расстрелял все патроны в орешник, который уже не отзывался. Молчал.
Когда стихло, живые собрались около Месяцева: Саламбек, Аюб, Абубакар, Саик, Тюрик, Зокка. Зе­лимхана нет, Солтамурада нет, Гушмазуко нет. По­гибли.
Абреческая традиция не знает оплакивания погиб­ших. Погибших абреки могут оставить врагу. Абре-чество — это не война. Абречество — не единоборство. В абречестве один за себя и один за всех. И один про­тив всех.
Абреки подняли продолжавшего лежать Меся­цева. Посадили на коня и поехали дальше. Перевали­ли гребень горы. Один. Довалились до второго, склон которого долгий и пологий. Одни довалились, без Зе­лимхана, который остался там, на месте побоища.
Зелимхан остался, схваченный Буцусом. Схвачен­ный Буцусом, он вместе с Буцусом свалился на землю. Вместе с Буцусом скатился вниз на дно балки.
Пришел твой час, харачоевский Зелимхан. Пришел час харачоевского Зелимхана. Волчий Буцус схватилего. Волчий Буцус грыз ему шею волчьими клыками.
Пришел твой час, харачоевский Зелимхан!..
Схвачены руки Зелимхана, прижаты рукоятью Буцусовского кинжала к газырям. Беспомощные руки. Бессильные. Одни только пальцы.
С Месяцевым довалились живые до второго греб­ня, склон которого долгий и пологий. Случайно огля­нулись с. гребня и увидели: ползет снизу человек и ма­шет им. Кричит. Видно, что кричит,— не слышно. Ос­тановились и дождались:
— Уо, Зелимхан!
На дне балки, придушенной орешником, в которую скатились Буцус и Зелимхан, в которой грыз Буцус шею Зелимхана клыками и проклятиями, вытянул Зелимхан, пальцами держа лезвие, кинжал. Пальца­ми держа лезвие, порезал шею Буцуса. Немного по­резал шею Буцуса. Немного порезал, но умер Буцус.
Так отвоевал себе жизнь харачоевский Зелимхан.
Потом была перестрелка около Шали. Была еще перестрелка. На Аргуни. Недалеко от Бамутовского хутора на пригорке, засеянном кукурузой, оставили абреки Месяцева под охраной Зокка и Аджиева. Че­рез пять дней приехал Зелимхан. С неизвестным, лицо которого в башлыке. Приказал Месяцеву написать вторую записку: на 18000.
— Отца убили, брата убили, трех товарищей уби­ли. Не отпущу меньше, чем за восемнадцать. И чтобы на станцию Самашкинскую привезли.
Месяцевский Проня приехал на станцию с 15-ю: не получил второй записки. Зелимхан не принял его. Зелимхан отослал его назад. И чтобы не встречаться опять на Самашкинской, приказал Месяцеву написать еще:
«Ногай (работник Месяцева) и Проня, с подателем сей записки поезжайте туда, куда он вас повезет; не бойтесь».
Податель привез Ногая и Пропю на Слепцовскую. Зелимхан встретил их на платформе и на бричке по­вез к Ассиновской. Там около стога сена под охраной Зокка и Аджиева ждал своего освобождения Месяцев.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *


Бици и Зезык жили в лесу. Бици и Зезык—муж­ние жены. Чтобы жить, горцу нужно молоко и хлеб. Муку привозил Зелимхан, пригнал пару коров.
Настал день, в который приехал Зелимхан один — без Гушмазуко, без Солтамурада. Зезык вдова теперь. Младшего брата вдова. Мать его ребенка. Когда еще из Харачоя выезжали... А теперь всякому ясно, что она мать. Она одна будет растить сына. Убит отец, Солтамурад убит.
Приехал Зелимхан. Один приехал. На Качкалыке перестрелка была. Около Шали перестрелка была. На Аргуни перестрелка была. Опасно оставаться в этих местах, в лесу даже. Новый начальник округа Галаев-полковник клятву дал: поймать. Семью поймать. Всех родственников поймать и в Россию, в Сибирь!
Уезжать надо. Разыщут еще.
Собрали скарб. Поехали. В сторону Ингушетии. Через затемненные лесами отселки, через мелкие ау­лы, лежащие па пути. Останавливаясь в них на три, на четыре дня, чтобы передохнуть детям и обременен­ным женщинам. Так медленно добрались до ингушей, в Экшкун-юрт.
В Экшкун-юрте люди, соседи.
— Кто приехал? Почему приехал?
— Чеченцы приехали. Урусмартаповские. От кров­ников скрываются.
— От каких кровников?
— Забыли мы фамилию их. Всякий человек кров­ников иметь может.
Только хозяева знали, кто гости, от каких кровни­ков скрываются гости.
Зелимхан не был Зелимханом. Мужем двух жен был он, отцом четырех детей. Спасающимся от кров­ников. Он часто уезжал в Назрань и привозил своим мануфактуру и газеты:
— Послушаем, что про меня пишут.
В Чечню уезжал. Из Чечни возвращался злой:
— Аи, аи, аи, что новый полковник делает! Галаев свирепствовал.
Галаев сам горец, из каза­ков моздокских. Как горец, Галаев подошел к корню вопроса, как царский администратор, он Мечтал об устранении причин явления полумерами. Таковых, по его мнению, было две: малоземелье и родовой дух, в котором продолжала консервироваться Чечня. Для увеличения земельной площади он мечтал осушить Истисинские. болота. А родовой быт и существовавшие в нем право и мораль решил уничтожить действом административным. Всех так или иначе заподозрен­ных в сношениях с Зелимханом он ссылал или в Рос­сию, или в Сибирь. Ссылал Галаев беспощадно и по рецепту генерала Михеева. Ссылки предшествующих администраторов не давали желанного результата. Ссыльные возвращались и пополняли абреческие кад­ры. Чтобы уничтожить тоску по родине, по семье, Га­лаев начал высылать с семьями. Каждой высылке предшествовал арест, и тюрьмы наполнялись преступ­никами в возрасте от грудного и до старческого, пере­ходившего в маразм.
Галаев видел экономические причины абречества, видел родовые причины его. С тем большей настойчи­востью проводил он систему фамильных высылок.
— Уо! Полковник. Вспомни Добровольского, пол­ковник!..
...Отношения между Зелимханом и полковником обострились, в особенности после убийства Турченко.
Турченко — дорожный мастер. За что Зелимхан мог убить Турченко? Какое дело Турченко до Зелим­хана, Зелимхану до Турченко? Разве тронул когда-ни­будь где-нибудь Зелимхан рабочего или хлебороба? Обидел разве? Ведь было, что встретил Зелимхан в степи извозчика, плакавшего над опустелыми оглоб­лями. Зелимхан ограбил извозчика.
— Какой Зелимхан? Я Зелимхан. Разве я тебя
грабил?
— Не ты. Абрек Зелимхан ограбил.
— Я абрек Зелимхан. Я таких, как ты, не граблю. На тебе 60 рублей. Абрек Зелимхан дал тебе 60 рублей, чтобы ты себе лошадь купил.
Было еще, что Зелимхан поймал такого грабителя. Отстегал нагайкой и приказал вернуть. И добавить из своих средств «за беспокойство».
— Разве же можно грабить бедных людей?
За что мог Зелимхан убить Турченко?
Турченко — дорожный мастер, соединивший с этим
званием подряды. Он чинил дорогу, он поставлял ма­териал для ремонта. Чеченцы поставляли Турченко, Турченко — дорожному начальству. Ставши подрядчи­ком, Турченко вошел в тот механизм угнетения, кото­рый наладило начальство для Чечни.
Чеченцев, поставлявших материалы Турченко, он всякий раз убеждал в том, что они жулики, что гололобы, что азиаты, что разбойники. Только наличие та­кого рода свойств, специфически горских, по колони­заторскому мнению Турченко, давало ему право обес­печивать поставщиков. На то ведь чеченец и жулик, на то он безграмотен и не знает русского языка, что бы его обсчитывать. И Турченко обсчитывал. Жалобы че­ченцев в инженерную дистанцию кончались новыми обидами. Для чеченцев же.
Тогда на дорогу вышел Зелимхан и схватил за узду турченковского коня.
— Слезай! Давай деньги!
Взмолился Гурченко. Так, как купец Носов взмо­лился, как интеллигенты на пикнике.
— В крепости у меня деньги. Ты же не пойдешь в крепость. Как я тебе дам?
— Приду в крепость.
— Придешь?
— Приду.
В крепости насторожились. Турченко сообщил. Но пришел все-таки Зелимхан. И не один. С товарищами. Постучался в дверь к Турченко.
Открыл хозяин: кто злой может прийти ночью в насторожившейся крепости?
— Уо! Селям алейкум, Турченко! — Зелимхан!..
— Зелимхан, Зелимхан, здравствуй. Пожалуйста, здравствуй.
— Каррр!..
— Не кричи. Где деньги?
— Каррр!..
— Обманывать не надо — кричать не надо.
Опять убил Зелимхан и ушел, перепрыгнул через стену встревожившейся крепости.
Зелимхан был абрек. Зелимхан был разбойник с точки зрения культуртрегерствовавших администрато­ров, следователей, инженеров. И знал все же, что об­манывать не надо, что обещать попусту не надо.
Полковник рассвирепел вовсе. Полковник аресто­вал семейства, доводившиеся Зелимхану родственни­ками по женской линии, т. е. такие, которые в родо­вом быту вычеркиваются из списков данного рода. Была же мачехой Зелимхану Бельгас Элсанова, вто­рая жена Гушмазуко, и все-таки убивал ее родствен­ников громокипящий старик,
Зелимхан писал полковнику. Предупреждал. Просил.
Но не унимался полковник. Больше даже. Он пой­мал Мэхки-абрека, дышни-веденского Мэхки, и ска­зал ему, что он тоже убивал Гурченко. Напрасно го­ворил Мэхки, что нет, что не был он с Зелимханом. Напрасно Зелимхан в письме к полковнику точно пе­речислял сообщников.
Полковник договорился с начальником гарнизона, начальник гарнизона назначил офицеров и изобразил суд. Военно-полевой суд, который постановил пове­сить Мэхки.
Кто во всем мире мог наказать полковника? К ко­му мог обратиться Зелимхан, чтобы наказали полков­ника? К начальнику области? Но начальник области уверен, что Зелимхан сам первый отступил от закона и что, поэтому хотя бы, Зелимхан не может жаловать­ся на беззакония властей. Полковник знал, что на­чальник области смотрит на вещи именно так. Пол­ковник был спокоен за стенами крепости. Что из того, что Зелимхан внутри их убил Турченко. Турченко без охраны жил у себя дома. А у полковника целый взвод. Захочет два взвода — будет два. Три — три.
Один сектор крепости Ведено не обнесен стеной. Вместо степы крутой обрыв оврага, глубокого и широ­кого, каменистое и гладкое дно которого, как ладонь с узкой складкой прозрачного ручейка. Крепостной об­рыв оврага заткан колючей проволокой, по крепостному обрыву оврага спускается к ручейку крутая гале­рея. Другой берег оврага тоже обрывистый. Враже­ский он. В одном месте прикрыт он одеялом кустарни­ка. А дальше открытая поляна, сочная от зелени травы и одиноких деревьев, еще дальше сливающихся с ле­сом, с горами.
В крепости парк. Вековой, тенистый. В нем скаме­ечки. Одна над обрывом. Полковник любил сидеть на ней, смотреть на дно оврага, на горы дальние и близ­кие, которые надо покорить, на которые надо еще так много труда, государственного, петербургского.
Утром полковник выкупался. Утром полковник по­завтракал и пошел в парк. Погулять, прежде чем идти в душный кабинет своего управления. С телохраните­лем пошел. Задумался на скамеечке и очнулся, когда пуля ударила в ствол ближайшего дерева.
— Не в нас ли стреляют? — пошутил полковник и обернулся на выстрел.
Тогда вторая пуля ударила в висок полковника:
ЗЕЛИМХАН_05_ХАРАЧОЕВСКИЙ ЗЕЛИМХАН

выстрелив в дерево, Зелимхан заставил полковника обернуться, чтобы попасть в него наверняка, чтобы в висок попасть.
Кто мог восстановить справедливость в Чечне? Начальник области? Нет. Царь? Тем более нет. Зелим­хан, только Зелимхан своею твердой рукой, своим мет­ким глазом.
Читатель помнит зелимхановское дуа — молитвен­ную импровизацию Зелимхана: «Если я задумаю дело праведное, то укрепи мою волю: сделай глаз мой мет­ким и руку твердою». Зелимхан попал в висок полков­нику за 400 шагов. Зелимхан мыслил примитивно: по­пал, значит совершил праведное.
Все зелимхановские дела были праведные. Мэдди, как о чудесном, рассказывает, что, задумав повое предприятие, отец ложился спать па левый бок и толь­ко наутро такого сна сообщал близким свое беспово­ротное решение, которое всегда было в зависимости от сновидения. Мэдди не знала курса нервных болез­ней, близкие тоже не знали. И такое предвидение они почитали за сверхъестественное, заключенное в зелимхановской оболочке.
Все зелимхановскне дела были праведные. И вес же не выдерживал Зелимхан. Все же овладевали им настроения мрачные, смертельные. Тогда он ненави­дел людей, себя ненавидел. Кричал, точно от боли.
— Для чего меня родили на свет? Я же готов быть бедняком в полной безвестности. Готов прервать свою жизнь. Но аллах запретил мне прекращать ее тяже­лое бремя.
И оставался жить, чтобы докончить начатое.
Ведь он был большим общественником, большим оратором. При конкуренции родов в Чечне мужчина должен быть тем и другим. А он должен был молчать. Должен был таить свое искусство в лесных дебрях, в пастушеских кошах.
Ведь он был красив. По-чеченски красив, по-муж­ски. Не так лицом, как станом и плечами в косую са­жень. Не даром всплакнула как-то Бици, провожая его, глядя вслед:
— Такой красивый, такой красивый, и должен скрываться от людей.
Близкие часто уговаривали Зелимхана. Дышпн-веденская двоюродная сестра Деши Заракаева уговаривала Зелимхана бросить это. Попросить начальство, чтобы простили его, и зажить мирно.
Зелимхан раздумывал. Не одна Деши советовала ему бросить. Многие.
— Попробуй-же.
Попробовал Зелимхан. Результат пробы опублико­вал владикавказский «Терек». Опубликовал в редак­ции, заготовленной канцелярией губернатора:
«Несколько времени назад вр. генерал-губернато­ром г.-л. Михеевым было получено от знаменитого аб­река Зелимхана письмо, написанное на арабском языке.
Выражая желание сдаться в руки властей, Зелим­хан в письме указывал, что он стал абреком благо­даря несправедливости отдельных представителей ок­ружной администрации и потому, что видел вокруг себя зло. Вместе с тем он просил генерала Михеева взглянуть на его дело беспристрастно и помиловать его.
В ответ на это письмо генерал-губернатор разос­лал начальникам всех округов области, за исключени­ем Нальчинского, следующий циркуляр:
«Я получил от абрека Зелимхана Гушмазукаева письмо, в котором он, описывая причины, побудившие его стать абреком, просит меня расследовать и убе­диться в правдивости его слов и затем «во имя бога и царя» помиловать его.
Предлагаю объявить всем муллам и кадиям, для оповещения населения в мечетях, что письмо Зелим­хана я прочел и со своей стороны отвечаю:
...Мне известно и без указаний Зелимхана, что на царскую службу иногда принимаются люди нехоро­шие, с порочными и противными духу закона наклон­ностями. Мне также хорошо известно, что от этого страдает служба и справедливость и что с этим злом надо бороться беспощадно. Но зачем Зелимхан го­ворит о них, когда он первый отступил от закона, ког­да он нарушил его больше, чем кто-либо, сделавшись абреком.
Всякий виновный в нарушении закона преследует­ся по закону же, а не тем путем, который избрал себе Зелимхан, не путем произвольного насилия и убийст­ва, которых никогда не одобрит ни бог, ни государ­ство, ни человеческая совесть. Пусть Зелимхан знает, что я как представитель закона и порядка в области считаю его, Зелимхана, самым крупным нарушите­лем закона и виновником перед богом и царем, а по­тому заслуживающим понести тяжелую кару...
Относительно же его просьбы о помиловании до­бавляю, что, во-первых, миловать я не вправе. Это не в моей власти. Эта власть принадлежит только царю. Во-вторых, меня крайне удивляет, что Зелимхан гово­рит о помиловании.
Где же его уважение к закону, если он же склоня­ет меня на беззаконие, т. е. призывает к помилованию, тогда как я во имя закона обязан судить его.
Закон, конечно, примет во внимание чистосердеч­ное признание, но во всяком случае Зелимхану следу­ет помнить, что раз он имел мужество судить и нака­зать других, пусть имеет мужество и отдаться в руки правосудия».
Зелимхану прочли ответ Михеева.
— Все равно меня в живых не оставят, Деши. Луч­ше уж я уничтожу начальство, чем оно меня,— отве­чал он после письма Михеева.
Деши — родственница Зелимхана. Деши уговари­вала его вернуться к мирному труду, пока... ее самое не выслали со всем семейством в дальнюю, непривет­ливую Россию. После этого ей не пришлось ничего го­ворить Зелимхану. Да и вряд ли она убеждала бы его вновь.
  Информация

Идея герба производна из идеологии Нартиады: высшая сфера УÆЛÆ представляет мировой разум МОН самой чашей уацамонгæ. Сама чаша и есть воплощение идеи перехода от разума МОН к его информационному выражению – к вести УАЦ. Далее...

  Опрос
Отдельный сайт
В разделе на этом сайте
В разделе на этом сайте с другим дизайном
На поддомене с другим дизайном


  Популярное
  Архив
Февраль 2022 (1)
Ноябрь 2021 (2)
Сентябрь 2021 (1)
Июль 2021 (1)
Май 2021 (2)
Апрель 2021 (1)
  Друзья

Патриоты Осетии

Осетия и Осетины

ИА ОСинформ

Ирон Фæндаг

Ирон Адæм

Ацæтæ

Список партнеров

  Реклама
 
 
  © 2006—2022 iratta.com — история и культура Осетии
все права защищены
Рейтинг@Mail.ru