Давно театральная постановка не вызывала в нашей республике такого резонанса как спектакль Дигорского театра по пьесе Жана Ануя «Медея». Мнения по поводу спектакля разноречивы, что в любом случае свидетельствует о его неоднозначном восприятии. Бывает ли искусство однозначным? Сомнительно. «СО» решила предоставить право слова журналисту из Санкт-Петербурга Ольге Штраус. Она работает собственным корреспондентом «Российской газеты» в Санкт-Петербурге и является частым гостем на театральных премьерах культурной столицы. Кстати, вскоре Дигорский театр туда и должен отправиться с тем чтобы представить на сцене Эрмитажного театра свою новую постановку.
«Медею» Ануя воплотил на сцене государственного Дигорского театра режиссер Анатолий Галаов. Он же выступил сценографом и в соавторстве с Альбертом Хадаевым переводчиком пьесы на два диалекта осетинского языка – дигорский и иронский.
Последнее обстоятельство особенно важно: ведь спектакль идет в основном на дигорском, но главная героиня, Медея, чужестранка, говорит на иронском наречии. Впрочем, иногда и она вставляет в реплики дигорские слова, а ее супруг Язон может вдруг сказать что-то по-иронски. Это сплетение языков (ровно такое же, как в самой Осетии) создает особенную атмосферу спектакля, смысл которого не только в переосмыслении античного мифа о матери, убившей сыновей, чтобы отомстить мужу за измену. Дигорская версия «Медеи» получилась спектаклем об испепеляющей душу ненависти.
Пьеса Ануя, написанная в традициях французской классической трагедии (длинные реплики, постоянный пафос), непросто ложится на российское ухо, привыкшее к менее патетическим интонациям. Здесь же повышенный градус задается с самого начала. Медея просто исходит обидой и ревностью, с первых слов готовая проклинать ненавистную соперницу, народ, ее взрастивший, да и самого Язона, ради которого она стала убийцей, предательницей, злодейкой, чьим именем пугают детей.
Кажется, взяв с первых тактов такую высокую эмоциональную ноту, исполнительница главной роли Залина Галаова не вытянет ее до конца. Ну, невозможно же все время усиливать крещендо, держа зрителя в постоянном напряжении! Однако у актрисы это парадоксальным образом получается. Отнюдь не одной краской выписывает она растущую ненависть Медеи, в арсенале актрисы – богатейшая палитра оттенков. Ее мимика – это отчетливо читающиеся зрителем движения души, это подлинные эмоции, созревающие глубоко внутри, и оттого наблюдать за ними необычайно интересно. И когда ее вдруг начинает колотить нервная дрожь, и когда она, измученная своей ненавистью, почти сожженная ею изнутри, вдруг падает в обморок – веришь: все это не «приемы» создания образа, а подлинные чувства, переживаемые актрисой. А потому оторвать взгляд он нее, отвлечь внимание от длинных затейливых реплик невозможно.
Красивая и царственная, как и подобает Медее, Залина Галаова умеет быть одновременно и страшной, и уродливой, и отвратительно хищной.
Примечательно, что режиссер, сознавая, видимо, незаурядный трагический темперамент актрисы, все мизансцены вокруг нее строит в подчеркнуто условной, словно из балета позаимствованной манере. Статуарные позы бессловесных персонажей (стражники, ангелы, факельщики) словно списаны со старой фрески. И на их бесстрастном фоне душевные бури Медеи читаются особенно отчетливо.
Другой контрастный фон для нее – близкие люди. Няня (Роза Цирихова) совсем по-бытовому, просто и душевно играет немолодую женщину, уставшую от бесконечной череды бурных событий. Ей бы на закате жизни поймать еще хоть несколько годков обыденного человеческого счастья: теплой похлебки в обед, спокойного сна после дневных треволнений… И это обаяние нормы, как солнечный свет, отчетливо выявляет нам сумасшедшую страсть, овладевшую Медеей.
Режиссер Галаов не побоялся ввести в свой спектакль двух близнецов-дошколят (Инал и Ермак Цебоевы), которые играют сыновей Медеи. Но рискованный этот прием не нарушил высокого строя спектакля. Наоборот. Их смех и возня в завязке спектакля, их мирное общение с матерью, которая, стоя к нам спиной, указывает на золотое руно, растянутое на заднике сцены, кажется эмблемой мирной семейной жизни. И только в конце, глядя на окровавленный нож Медеи, который она вынесет из кибитки, где убила своих спящих малюток, понимаешь: нет, не «мирной картинкой», подобной листанию семейного альбома, было то рассматривание золотого руна. Злодеяние, которым оно было добыто, служило лишь прологом к другим, еще более ужасным. Кольцо сомкнулось.
Чужая не только по языку, Медея чужда людям самой своей первобытной природой. И в сценах с Язоном (Альберт Хадаев) это расхождение становится особенно очевидно. Сначала они кружат как борцы на ринге, то сходясь в схватках-диалогах, то расходясь в стороны. Но их пути предначертаны: он изо всех сил старается стать из мужчины человеком и уходит со сцены в зал, к свету, мерцающему вдали. Надо сказать, что актер замечательно справляется со своей непростой задачей. Обаятельный (и впрямь – как такого отпустить?), честный, он изо всех сил старается объяснить Медее нечто, чего она никак не может уразуметь. Все силы своей души вложившая в страсть к мужчине, Медея «очеловечиваться» не желает. И кружится на месте, самозабвенно опускаясь по кругам ада, который носит внутри себя, все глубже и глубже.
Сцена, где черный ангел срывает с Медеи платье – метафора ее окончательного «расчеловечивания». Сцена дерзкая по замыслу – любое обнажение актера на сцене вызывает шок, а уж в кавказском театре – подавно. Но здесь она решена предельно целомудренно. Оставшаяся в черной полупрозрачной сорочке, Медея скоро выйдет к нам в алом платье со шлейфом, который будет нескончаемо тянуться за ней как череда кровавых преступлений.
Удивительно, что эта сцена, вполне обоснованная в художественном смысле, вызвала такой резонанс в соцсетях. Кто-то, даже не посмотрев спектакля, по одним лишь слухам постарался раздуть из этого эпизода скандал на тему «клубнички». Не получилось. Уже на втором премьерном показе зрители, и я сама тому свидетель, говорили, что даже не поняли, к чему тут можно было придраться.
Трагедия – не самый сегодня популярный жанр на российских подмостках. Театры, все больше озабоченные проблемой кассовых сборов, предпочитают ставить «что-нибудь развлекательное». И требуются немалое мужество, азарт и творческие силы, чтобы, во-первых, решиться на такую постановку, а во-вторых, явить публике действительно достойное, возвышающее душу зрелище.
Для осетинской «Медеи» пришлось объединить усилия трех театров – Дигорского, Осетинского и Национального театра оперы и балета, художественным руководителем которого является Лариса Гергиева. И задуманное получилось. Первый опыт такого необычного сотрудничества стал удачей. Событие, о котором в городе говорят, – такова дигорская «Медея».
Автор статьи: Ольга Штраус |
