Среди князей, претендовавших на осетинское крестьянство, наиболее влиятельным в 30-х гг. XIX века являлся сенатор, генерал-лейтенант Г.Е. Эристави. Именно он и Верховное правительство Грузии вступили в острую борьбу с Паскевичем по поводу Южной Осетии. В начале июня 1831 года генерал Панкратьев сообщал главнокомандующему о том, что сенатор Георгий Эристави требует, чтобы его родственников - ксанских Эристави «допустили к владению несколькими осетинскими ущельями», над которыми установлено российское административное управление. При этом со ссылкой на Верховное Грузинское правительство и указ Александра I (1803 год) Г.Е. Эристави перечислял осетинские ущелья, на которые претендовали сородичи сенатора. Любопытно, что к названиям этих ущелий, имеющим в основе осетинские топонимы, он добавлял грузинское «хеоба», т.е. ущелье: Джамурис-хеоба, Лиахвис-хеоба, Гвидис-хеоба, Шуацверис-хеоба и Маграндолетис-хеоба, Искажая осетинские топонимы, воспроизводя их с грузинского языка, сенатор подчеркивал, что все ущелья «без изъятия принадлежали фамилии князей Эристовых и постороннего владения в оных никогда не было». Генерал Панкратьев, «доискавшись» до более ранних актов, установил, однако, что, кроме Джамурского ущелья, Эристави не были управителями в других ущельях. Генерал особо отмечал и другое: «притом с вероятностью можно заключить, что при всем снисхождении к Эристовым, здешнее начальство не считало себя вправе отдать им то, что еще не было достоянием России». Продолжая эту мысль, генерал Панкратьев пояснял также, что «князья Эристовы», несмотря на то, что они «титуловали себя до сего времени осетинскими помещиками, но владения в этих местах не имели никакого». Он хорошо знал Осетию, в особенности ее южные общества, и был уверен, что притязания как Эристовых, так и Мачабели происходят не из того, что они действительно что-то «потеряли» в Осетии, а из стремления закрепиться в качестве владельцев на значительной территории, принадлежавшей осетинам. В связи с этим генерал Панкратьев вопрос о феодальных притязаниях грузинских князей поставил в плоскость политического решения. Он писал Паскевичу, что последствия, к которым приведет предоставление грузинским князьям феодальных владений в Южной Осетии, будут тяжелыми. После экспедиции Ренненкампфа, - свидетельствовал генерал, - «осетины чувствуют...» такую попечительность, что «сами стараются вспомоществовать намерениям правительства» и что «все эти начатки истребятся совершенно, если предоставить» осетин «помещичьему владению».
Генерал Панкратьев, основываясь на обсуждениях осетинского вопроса в годы правления Александра I, высказывал мысль, ранее часто повторявшуюся: «закоренелая ненависть» осетин к грузинским князьям «простирается даже на весь народ грузинский». Напоминая об этом, генерал приводил пример, как осетины «составляли заговор», чтобы потребовать от «начальства сменить» им «пристава грузина и назначить на его место чиновника из русских». Из этой конкретной ситуации он делал вывод: «при таком расположении» осетин к Грузии «нельзя не ожидать, что отдача сего народа Эристовым, особенно при беспорядочном помещичьем управлении в Грузии, повлечет за собою снова волнения». Занимая принципиальную позицию в вопросе о непризнании за Эристави прав в Южной Осетии на феодальное владение, генерал Панкратьев учитывал также, что уступка княжескому роду Эристави повлекло бы «бесчисленное множество подобных требований, ибо, - подчеркивал генерал, - на опыте известно, сколь притязательны помещики Грузии». Он был уверен, что малейшее послабление в отношении княжеских притязаний приведет к тому, что в Южной Осетии не останется «малейшего участка земли без того, чтобы на оный не явилось» грузинского «претендента». Генерал Панкратьев, следуя этой реальности, отказал сенатору Г. Эристави, обратившемуся к нему с просьбой о допуске представителей Эристави к управлению осетинскими ущельями (хеобами). При этом он сослался на Паскевича, в компетенции которого был подобный вопрос.
Когда генерал-адъютант Панкратьев составлял свое донесение на имя Паскевича, последний находился в Петербурге. Было ясно, что вопрос об Осетии в контексте нового административного управления и в свете грузинских феодальных притязаний на югоосетинские общества является ключевым в обсуждениях, которые главнокомандующий на Кавказе проводил с верховной властью в Петербурге. Не случайно, что вслед за донесением Панкратьева последовало распоряжение Паскевича о составлении «Проекта всеподданнейшего рапорта графа Паскевича», разработанного тем же Панкратьевым. В «Актах Кавказской археографической Комиссии», где был опубликован «Проект», содержится приписка: неизвестно, «был ли» «Проект» «доводим до высочайшего сведения» или он остался на бумаге. Но последующие решения, принятые Петербургом по Южной Осетии, не оставляют сомнения, что императорская воля о лишении Эристовых права на феодальное владение в югоосетинских обществах основывалась на указанном «Проекте». В связи с этим о последнем следует сказать подробнее.
Первая часть «Проекта» состояла из истории вопроса, начиная с 1802 и до 30-х гг. XIX века - до экспедиции Ренненкампфа. Вторая его часть целиком посвящена притязаниям Ксанских Эристовых и конфликту грузинских князей с графом Паскевичем. В «Проекте» приводилась «Жалоба» князей Эристави, состоявшая из трех пунктов:
1. Российским военным чиновникам вменялось в вину, что под предлогом, будто осетины отложились «от повиновения», они направили в Осетию карательную экспедицию - «единственно для своих выгод разорили осетин мирных селений...»;
2. Российские власти обвинялись в том, что Осетия была разгромлена во имя назначения в ней приставов, от которых осетины угнетены и «отыскивают свободу»;
3. Карательные меры Ренненкампфа, - писали князья в Сенат, - понадобились в Осетии для того, чтобы через приставов «взыскивать» с местного населения «оброк в свою пользу».
Жалоба на российских чиновников - участников карательной экспедиции Ренненкампфа, была составлена на русском языке и подана в Правительствующий Сенат. Позже, когда Сенат направил ее в Тифлис, поручая военному губернатору разбирательство, выяснились некоторые подробности: а} когда подписавшим объяснили, что за «извет» может последовать «самое строгое взыскание», то князья, расписавшиеся под жалобой, сослались на незнание русского языка, на котором подавалась жалоба; б) под жалобой приводились имена всех князей Эристовых, но подписи поставили только двое - Шанше и Шалва, действительно не знавшие русского языка. Подобные явно восточные поведенческие методы мы еще встретим, - они широко практиковались среди тавадов, изощренно боровшихся за каждый незначительный шаг, ведший их к социальным преимуществам. Важно было другое - тавады, имевшие громкие титулы князей, помещиков, дворян, генералов и пр., на самом деле еще недавно представляли собой холопов персидского шаха. В абсолютном большинстве они вели себя в отношении собственного народа, соседних горских народов и российских властей не только как «хищники», но нередко как мелкие «пакостники». Та «жалоба», которую подали Эристави в Сенат, была признана «изветом», т.е. ложным доносом, клеветой и, согласно закону от 30 марта 1806 года, наказанию подлежали как подписавшиеся, так и писари. Но суд не смог обнаружить даже писарей, поскольку Эристави «выставили» в этой роли «умерших».
Мелкие уловки, с которых начинали свои притязания князья, не были свидетельством их нерешительности перед российскими властями. Борьбу за Южную Осетию, начатую князьями, решил продолжить сенатор Георгий Эристов. Последний обрушился, прежде всего, на российское командование, в частности - на генерала Стрекалова, допустившего к приставским должностям и к административной деятельности в Южной Осетии лиц, ранее будто бы состоявших в крестьянской зависимости от князей Эристави. Сенатор, однако, явно допускал неточность - в четырех приставствах, образованных в Южной Осетии, приставы были назначены «из грузинских дворян». Г.Е. Эристави особенно был недоволен тем, что в каждом населенном пункте Южной Осетии был введен институт старшин из самих осетин; старшины, помимо прочего, обладали функциями словесных судов, рассматривавших гражданские споры. Предоставление осетинским старшинам права на частичную судебную деятельность фактически закрывало грузинским тавадам «социальные подступы» в осетинские села. Крайне возмущенный этим Георгий Эристов жаловался Сенату, что судебная власть в осетинских селах досталась «недоброхотам», «эристовским крестьянам». В новой ламентации сенатора «грузинские дворяне», получившие приставские должности в Южной Осетии, также были представлены как «феодально-зависимые» от «эристовых люди», «отыскивающие свободу».
Не менее любопытным является то, как освещал сенатор Георгий Эристов события 1830 года, связанные с карательной экспедицией Ренненкампфа. Он не затрагивал тему об активном участии грузинских отрядов, в частности, самих эристовских князей, в карательных мерах в Южной Осетии. Но факты преподносил так, будто бы осетинские крестьяне, по своей воле находившиеся в зависимости от князей Эристави, были «покорены силою оружия» только российскими войсками. Что же до требования сенатора, то оно заключалось в том, чтобы «удалить» осетинских старшин, кои российским командованием привлечены к административно-судебной деятельности, и «отклонить поселенную между этими народами мысль, что они могут быть от Эристовых свободными». Ставя так вопрос, сенатор Георгий Эристов имел в виду не только осетинских старшин, получивших от командования судебные функции, но и приставов, приступивших в Южной Осетии к административной деятельности. «Нет приличия, нет законного соответствия, - рассуждали Эристовы, - чтобы подвластные им дворяне вроде должностных чиновников могли быть приставами в поместьях их владельцев». Георгий Эристов вносил в Сенат предложение, «чтобы было назначено по сему делу исследование», при этом не исключал свое участие в расследовании всех перемен, происшедших в Южной Осетии после 1830 года. Сенат, в свою очередь, потребовал от Георгия Эристова «список деревень» Южной Осетии, на которые претендовали князья Эристовы.
На требования сенатора Георгия Эристави, ставившего вопрос о ликвидации в Южной Осетии приставской системы управления и восстановлении для эристовских князей «прав владения» югоосетинским крестьянством, граф Паскевич имел свою четкую позицию. Он считал, что документы, представленные князьями Эристави и признанные «Общим Собранием Верховного правительства Грузии» «действительными», на самом деле состоят из «фальшивых актов». В частности, Паскевич указывал на «список деревень», составленный князьями, на которые последние претендовали; в нем значилась 61 деревня, при этом обнаружилось, что «список» содержал немалую путаницу. «По сличении сего списка с описанием посланного в Осетию чиновника, - писал главнокомандующий, - оказывается оный крайне неполным и беспорядочным. Многие деревни пропущены, а некоторые показаны не в тех ущельях, где они действительно находятся». Из этого граф Паскевич делал вывод: «это неведение» в количестве населенных пунктов в районах Южной Осетии, на которые претендовали князья, и ошибочное указание их расположения в ущельях «может служить довольно убедительным свидетельством против помещичьих прав князей Эристовых над Осетией». Свое объяснение было у графа Паскевича и по поводу его нежелания упразднить в Южной Осетии установленную в ней приставскую систему управления. По мнению главнокомандующего, «смена недавно еще определенных приставов произведет на вновь покоренных осетин неприятное впечатление и подорвет последнюю доверенность их к начальству, подав им повод думать, что они могут рано или поздно впасть в руки Эристовым». Мысль о том, что осетины могут быть вновь отданы на произвол грузинским тавадам, графом Паскевичем отвергалась полностью. В связи с этим он напоминал о прошлом, когда «все права» грузинских князей над «осетинами ограничивались тем, что ни один из сих людей не смел показаться на базарах и в деревнях Карталинии без того, чтобы не быть совершенно ограбленному от так называемых помещиков; некоторые из этих последних устраивали в тесных ущельях укрепленные замки, мимо которых никто из осетин не мог пройти, не подвергаясь опасности лишиться всего имущества; под разными предлогами брали они осетинских детей и потом продавали в разные руки. Подобные действия само собою должны были вооружить против них этот народ, а нищета, от оных происшедшая, продвинула его на воровство, разбои и грабежи...» Ключевая фраза Паскевича, отвечавшего на требования князей Эристовых, состояла в жесткой политической формулировке: «...настоящий образ управления народами», т.е. осетинскими обществами, «покоренными силою российского оружия и купленными, так сказать, ценою крови русских, должен остаться неприкосновенным...»
В связи с острой дискуссией, происходившей между российским командованием и грузинскими тавадами по вопросу о Южной Осетии, югоосетинские общества в свою очередь представили документы, доказывавшие неправомерность владения ими со стороны князей Мачабели. Подобные документы, подтверждавшие свободу осетин от этих князей, поступили к российскому командованию от 162 дворов.
Важно учесгь, что в самом начале 30-х гг. XIX века всплеск феодальных притязаний объяснялся не одними правами, которые в свое время Александр I в Южной Осетии предоставил князьям Эристави и Мачабели. На самом деле все обстояло гораздо сложнее. После 1829 года, когда позади оказались войны России с Ираном и Турцией, грузинские тавады, и не только они, но и претенденты на тавадское положение, были охвачены стихией стяжательства. Главной ценностью в Грузии, неожиданно для них обретшей обширную территорию, имевшей свое собственное лихоимствующее правительство, стало дворянское звание, а еще лучше княжеский титул, обеспечивавшие своих обладателей большими площадями земли (свободных земель в Грузии было много!) и получением крепостных крестьян. Канцелярии военного губернатора и главнокомандующего были полны тавадскими (и не только тавадскими!) прошениями о титулах, о земле и крестьянах. По данным советского историка Г.В. Хачапуридзе, в Грузии были обнаружены 7 фальшивых печатей царей Бакара, Теймураза, Ираклия II, Георгия XI! и князя Мухранского, коими «подтверждались» тавадское происхождение, «потомственное» владение землей и крестьянами. Вокруг вопросов о феодальных титулах, земельных владениях, крепостных крестьянах и повинностях разворачивалось в Грузии мощное общественное движение. Трудно было его отнести к цивилизованному историческому явлению, поскольку в нем гораздо больше содержалось восточно-деспотической агрессии, нежели социально-поступательного прогресса... Даже для Российской крепостнической идеологии 30-х гг. XIX века требования грузинских тавадов по поводу феодальных привилегий воспринимались русскими чиновниками как бесчеловечные и потому недопустимые. Однако напор этих требований был столь высок, что российское командование и гражданское управление явно не справлялись с натиском феодальной стихии. Одиночные дворянские обращения, носившие частый и настойчивый характер, сменялись корпоративными требованиями тавадов. Записки от последних ложились на стол командующего чуть ли не ежедневно. В одной из них, подготовленной от имени дворянского собрания генералом Багратион-Мухранским, ставились следующие вопросы: а) расширение прав феодалов над крепостными крестьянами; б) установление в законодательном порядке барщины до 3 дней в неделю; в) замена натуральных повинностей денежными сборами; г) разрешение покупать крепостных крестьян в Имеретии. Здесь стоит обратить внимание на пункты «б» и «в», свидетельствовавшие о степени эксплуатации крестьян; если три дня недели посвящались барщинным работам, еще четыре - денежным повинностям, что могло остаться для семьи крестьянина? Не дожидаясь решений официальных властей, тавады, в числе которых было немало мнимых, обрушивались на крестьян. Последние в свою очередь убегали от помещиков. Особенно много беглых крестьян было из Южной Осетии, Имеретии, Мегрелии, Гурии. Основным районом, где они поселялись, являлась Алазанская долина (Кахетия); в этом районе, куда часто спускались отряды горцев Дагестана, совершая набеги, тавады боялись появляться - их могли ограбить не только «леки», но и поселившиеся здесь крестьяне. Многие грузинские крестьяне покидали Грузию и перебирались на Северный Кавказ. Сложность положения крепостного населения Грузии заключалась в том, что крестьянский вопрос, остро стоявший в обществе, просто не рассматривался, поскольку тавадская стихия в заботе о своих привилегиях отодвинула его на задворки. В связи с этим упомянем еще, что Николай I создал комиссию, которой вменялось в обязанность рассмотреть вопросы о правах и привилегиях грузинских феодалов. Но, как и административные учреждения, комиссия явно не справлялась с бумажным потоком, поступавшим от тавадов. Только по выяснению вопроса о том, кто на самом деле тавад, а кто - «самозванец» с фальшивыми документами, комиссии предстояло исследовать свыше 10 000 документов. Феодальная стихия, охватившая Грузию, являлась сложным, многоаспектным социальным потрясением. Оно относилось к разряду феноменов, созданных Россией в Закавказье.
"Южная Осетия в коллизиях российско-грузинских отношений" М.М. Блиев. 2006г.
при использовании материалов сайта, гиперссылка обязательна |
