поиск в интернете
расширенный поиск
Иу лæг – æфсад у, дыууæ – уæлахиз. Сделать стартовойНаписать письмо Добавить в избранное
 
Регистрация   Забыли пароль?
  Главная Библиотека Регистрация Добавить новость Новое на сайте Статистика Форум Контакты О сайте
 
  Навигация
Авторские статьи
Общество
Литература
Осетинские сказки
Музыка
Фото
Видео
  Книги
История Осетии
История Алан
Аристократия Алан
История Южной Осетии
Исторический атлас
Осетинский аул
Традиции и обычаи
Три Слезы Бога
Религиозное мировоззрение
Фамилии и имена
Песни далеких лет
Нарты-Арии
Ир-Ас-Аланское Единобожие
Ингушско-Осетинские
Ирон æгъдæуттæ
  Интересные материалы
Древность
Скифы
Сарматы
Аланы
Новая История
Современность
Личности
Гербы и Флаги
  Духовный мир
Святые места
Древние учения
Нартский эпос
Культура
Религия
Теософия и теология
  Строим РЮО 
Политика
Религия
Ир-асский язык
Образование
Искусство
Экономика
  Реклама
 
 
Геноцид
Автор: 00mN1ck / 6 августа 2007 / Категория: Южная Осетия в коллизиях российско-грузинских отн.
З.Н. Ванеев, один из видных осетинских историков, работав­ший в советское время, когда Южная Осетия входила в состав Грузинской Советской Республики, извлек из исторического ар­хива Грузии ценнейшие материалы о положении Южной Осетии в XIX веке. Однако в условиях советского режима и особой политической подчиненности Южной Осетии грузинской партократии осетинский историк проявлял максимум осторожности, дабы не вызвать неудовольствие у Тифлиса. Несмотря на это, сугубо фактологический материал, приводившийся З.Н. Ванее­вым, красноречиво свидетельствовал о разыгравшемся в конце 30-х гг. и продолжавшемся вплоть до начала 50-х гг. XIX веке ползучем геноциде, организованном в Южной Осетии грузинс­кими тавадами. О событиях этого времени, в частности об экс­пансии грузинских феодалов, писал также Г.В. Хачапуридзе. Грузинский историк, имевший национальное «преимущество», описывал факты более смело, нежели З.Н. Ванеев. Пользуясь данными этих историков, дополняя их собственными сведения­ми, еще раз вернемся к характеру социального террора, кото­рому подвергалась Южная Осетия со стороны грузинских влас­тей и княжеской знати.

После карательных мер в селах Мзиви и Дамцвари генерал А.А. Скалон, представлявший графа Бенкендорфа, произвел расследование фактов, происходивших в осетинских селах. В докладной записке, поданной шефу жандармов, генерал сооб­щал, что «происшествия, случившиеся в 1838 году в двух осетинских участках Горийского уезда, дают явную идею о том, как местные начальники в преследовании своих частных видов, употребляя во зло свою власть, угнетают народ, встречая сопро­тивление, выставляют его непокорными правительству и ложны­ми донесениями подвигают главное начальство к предпринятию экспедиции». Это донесение генерала, несмотря на свою крат­кость, по своей сути отражало положение вещей, создавшееся в Южной Осетии. Особенно тяжелым для югоосетинских крестьян выдался 1839 год. Из-за засухи он был неурожайным с редкой на юге суровой зимой. Поголовье скота из-за нехватки кормов рез­ко сокращалось. По свидетельству Г. В. Хачапуридзе, «осетинс­кие крестьяне терпели большую нужду и бедствовали... Между тем произволу и притеснениям пристава Васильева не было предела. Были установлены в пользу помещика Мачабели новые налоги и повинности, сбор и выполнение которых стали осущес­твлять при помощи вооруженных отрядов». Схема феодального военно-деспотического господства, воспроизведенного грузин­ским историком, являлась классической моделью, в свое время установленной в Грузии шиитским правительством династии Сефевидов. Особенность ее заключалась в изощренных формах лжи, коварства, насилия и жестокостей - в том, что на языке ци­вилизованного общества называется человеконенавистничес­кой идеологией. Подобная идеология, наводившая страх на крестьян, позволяла функционировать специфической модели феодализма, сложившегося в ряде ближневосточных стран. Крестьяне Южной Осетии, оказавшиеся в безвыходном положе­нии, в 1840 году отправили в Тифлис свою делегацию, состояв­шую из 6 человек. Свою жалобу на главного пристава Васильева и князей Мачабели осетинские делегаты подали гражданскому губернатору - грузинскому князю Палавандову. Последний распорядился арестовать делегатов и отправить их к Васильеву «для производства следствия». Главный пристав Васильев про­держал три недели доставленных к нему делегатов в заключении и отпустил их только после того, как получил от них подписку в том, что они более не будут обращаться к властям с жалобами. Отчаявшееся местное крестьянство, не зная, как защитить себя от произвола, решило задержать трех священников, приехавших из Джави в Чесельтское ущелье. Разместив духовных лиц в селе Мзиви, крестьяне объяснили им, что «Васильев их ограбил, ра­зорил, сделал нищими, что они безграмотны, не знают, кому жа­ловаться на притеснения... и что они, наконец, надеются через священников довести свои обиды до сведения начальника, кото­рый вследствие того и по случаю плена их верно поручит кому-либо разобрать все дело». Пристав Васильев и князья Мачабели, опасаясь, что их произвол и насилие получат широкую огласку, вновь прибегли к испытанному средству - ко лжи. Однако на этот раз ложь была намного серьезней и масштабней. Сообщая рос­сийскому командованию о том, что в Южной Осетии будто бы идет подготовка к всеобщему вооруженному восстанию, прис­тав Васильев, решив напугать тифлисские власти, прибавил, что восстание имеет связи с «египетским пашой», имамом Шами­лем и его мюридами, ориентированными на Турцию. Разумеет­ся, российское командование, достаточно плотно контролиро­вавшее любые связи с Шамилем, не поверило в контакты осе­тинских крестьян с египетским пашой и мюридами на Северном Кавказе. Однако версия о подобных связях, позволявшая напра­вить в Южную Осетию крупную карательную экспедицию, «понравилась» командованию. Главнокомандующий Головин, дове­рившись своим чиновникам и грузинским князьям, в неумеренно приподнятом тоне сообщал военному министру Чернышеву о своем намерении отправить в Осетию карательный отряд. Пов­торяя ложь пристава Васильева, он свое решение мотивировал тем, будто «в Осетии, на южной покатости Кавказа, появились шайки разбойников... возбуждали жителей к неповиновению местному начальству, обнадеживая скорым прибытием Шамиля с многочисленными полчищами для освобождения их от власти нашей». Важно было и другое - то, как формировался карательный отряд и кто направлялся защищать грузинских князей в Юж­ной Осетии, «Дабы положить конец беспорядкам», генерал Голо­вин «назначил особый отряд из 300 человек грузинского гренадерского полка при двух горных орудиях и 300 человек милиции Горийского уезда" и 200 охотников. Кроме того, по «усердию грузинского дворянства Горийского уезда и приставов осетинс­ких», коими также являлись грузинские дворяне и русские офи­церы, было мобилизовано еще 1000 человек, находившихся на содержании самих грузинских тавадов. Всего главнокомандую­щий отрядил 1800 вооруженных, которым поручалось «очистить от разбойников Осетию». Естественно, что подавляющее боль­шинство отряда, состоявшее из грузин, знавших только грузинс­кий язык, было возглавлено грузинским князем, полковником Андрониковым. Ему помогал поручик Навагинского полка князь Эристов. В экспедиции участвовали и князья Мачабели. Как вид­но, это было не столько карательной экспедицией, обычно нап­равляемой для наведения «порядка» среди местного населения, сколько организованным официальными властями нашествием в Южную Осетию грузинских вооруженных сил во главе с тавадами. По плану карательная экспедиция должна была пройти по всем более или менее доступным районам Южной Осетии и дос­тичь центра Осетии - Мамисонского и Царского обществ, распо­ложенных на северных склонах Главного Кавказского хребта: эти два крупных общества в последнее время становились также объектами феодальных притязаний грузинских князей. Отметим еще: исключительность ситуации заключалась в том, что, кроме грузин, ни один из народов Кавказа не получал права не только на то, чтобы совершать экспансию в соседнюю область во имя своих феодальных привилегий, но и на то, чтобы заговорить о сколько-нибудь видимой независимости. В данном случае этно­социальная и этнопсихологическая обстановка, господствовав­шая в Тифлисе, была такой, что могли остро обсуждаться инте­ресы только грузинских тавадов, но ничьи другие на Кавказе. Ге­нерал Головин, один из наиболее талантливых русских генера­лов, зарекомендовавший себя как бессребренник - редкий на Кавказе случай, был в необъяснимом «плену» у грузинской зна­ти. Уверенный в своей правоте, он послал в Осетию грузинские вооруженные отряды, призывая их, чтобы они «жителей обяза­лись переловить и истребить всех их». Головин выражал восторг по поводу того, как грузинскому князю Андроникову и князю Эристову удалось разоружить села, истребить «осетинские шай­ки», «разметать до основания все башни, с незапамятных вре­мен устроенные по осетинским селениям». Головин, вряд ли сколько-нибудь полно представлявший себе Осетию и осетин, судил об осетинском народе со слов грузинских князей. Называя его «диким» и «разбойным», он в доказательство приводил воен­ному министру Чернышеву эпизод, происшедший между его грузинскими карателями и осетинскими крестьянами, боровши­мися с вооруженной агрессией. «Когда от действия горных ору­дий, - писал Головин, - одна из двух башен деревни Багиат-кари была совсем разрушена, а другая обрушилась до половины, то в сей последней несколько человек разбойников скрывались еще со своими семействами без всякой уже надежды к спасению. Пока делались приготовления к окончательному приступу, пол­ковник, князь Андроников, желая спасти семейства преступни­ков, послал сказать им, чтобы они, по крайней мере, выпустили женщин и детей, но осажденные в башне отвечали, что они дав­но уже обрекли себя на смерть и назначили эту башню своею мо­гилою; семейства же их пусть лучше погибнут вместе с ними, чем достанутся в руки врагам... После этого не оставалось уже никаких средств к спасению несчастных жертв, разделивших одинаковую участь с преступниками. При отчаянном сопротив­лении осажденных, дабы не терять людей, башня предана была огню посредством брошенных во внутренность оной гранат и зажженных пучков соломы». О разрушениях башен и расправе над жителями Багиат-кари генерал Головин писал в Петербург со слов грузинского князя Андроникова. В описании последнего, воспроизведенного главнокомандующим, была очень важная деталь, свидетельствовавшая о явной лжи, с которой грузинский князь доносил командованию о событиях в Южной Осетии. В частности, это касалось башни, где укрылись вместе с семьями защитники деревни Багиат-кари. По словам князя Андроникова, будто бы желавшего спасти женщин и детей, к князю Эристову для переговоров вышел из башни один из ее защитников, но другие «преступники», якобы не желавшие сохранить своих жен и детей, «несколькими выстрелами» убили своего же парламентера, стоявшего «в дверях башни». Но в башне, являвшейся фа­мильной, находились только Тотоевы и было невероятно, чтобы к карателям вышел для переговоров их представитель и они же, Тотоевы, «несколькими выстрелами» расправились со своим же сородичем, ведшим переговоры.

Вчитываясь в донесения генерала Головина по поводу воору­женного вторжения грузинских воинских формирований, про­шедших огнем и мечом Южную Осетию и достигших Мамисонского и Нарского обществ, хорошо заметен интонационный «фальцет», уличающий их автора в откровенной фальши. На эту особенность рапортов главнокомандующего, скорее всего не ожидавшего, что отряды грузинских князей развернут столь масштабные военные действия, обратили внимание в Петербур­ге. Об экспедиции, ставшей известной на Кавказе, немало гово­рили и среди российских гражданских и военных чиновников. Так, член Совета Главного управления Закавказским краем статский советник Легкобытов, выезжавший в Осетию по вопро­сам школьного образования, поведал самому Головину о пот­рясших советника событиях в Южной Осетии «совершенно с но­вой точки зрения». Это касалось не только самой экспедиции, но и суда над осетинами, разбойности князей, их чрезмерных по­винностей и пр. Генерал Головин, обеспокоенный тем, что дикие репрессии, устроенные грузинскими князьями в Южной Осетии, становятся известными слишком большому кругу официальных лиц, решил объясниться перед Петербургом. Упорно повторяя свои первые донесения касательно югоосетинских событий, он затронул также сведения о них, которыми располагал Легкобы­тов. Последнего Головин обвинил в том, что статский советник перешел «за пределы возложенного на него поручения» и «ув­лекся предметом, роду службы его не принадлежащим и не свойственным». Генерал утверждал, что Легкобытов, «при всем избытке доброй воли, не мог составить себе правильного» о со­бытиях в Осетии «понятия». В то же время главнокомандующий брал на себя новую проверку фактов, связанных с военным втор­жением грузинских войск в Осетию. Вскоре Головин получил от военного министра Чернышева сообщение о том, что Николай I ознакомился с его дополнительными объяснениями и посчитал, что вместо «бесплодной переписки» ждет «исследования всех злоупотреблений», допущенных в Осетии.

Тщательное расследование карательных мер, состоявшихся с августа и до конца декабря 1840 года в Осетии, закончилось к началу лета 1841 года. С его итогами сначала ознакомился Нико­лай I, затем отдельным отношением о них был поставлен в изве­стность главнокомандующий на Кавказе генерал Головин. Оста­новимся на отдельных положениях правительственного рассле­дования по поводу организованного грузинскими тавадами во­оруженного геноцида в Южной Осетии.

Генералу Головину напоминалось, что по новому «Положе­нию», принятому 10 апреля 1840 года по всему Закавказскому краю, Осетия вошла в состав Горийского уезда Грузино-имере­тинской губернии». По этому же «Положению» было предписано руководствоваться в крае «общими законами Империи» с учетом местных условий. Согласно этим законам, «беспорядки, подоб­ные бывшим в минувшем году в Осетии, должны» быть прекра­щены «обыкновенными полицейскими мерами». В расследова­нии подчеркивалось, что «в отношении Осетии ни в прекраще­нии случившихся там беспорядков, ни в суждении виновных в том лиц, ни в даже наказании их, не были нисколько соблюдены правила, предписываемые Положением 10 апреля 1840 года». Военный министр Чернышев писал генералу Головину о нема­лом «удивлении» императора по поводу «побудительных при­чин», послуживших для карательного вторжения в Осетию. По представленным Николаю I «бумагам», «в Осетии не было ни общаго восстания, ни бунта, ни даже значительных беспокойств, а происходили только частные разбои, грабежи и в некоторых местах неповиновение властям, возбужденное... притеснения­ми приставов и в некоторых местах даже прекращенное личным присутствием уездного начальника». Особое внимание император обратил на наказания, которые применили каратели к жителям Осетии, оказавшим вооруженное сопротивление грузинским войскам. В связи с этим заметим, что, поданным Г.В. Хачапуридзе, «в пример и страх другим в Джави было повешено 2 осетина, 70 человек арестованных содержались в тюрьме в г. Гори. Из них на­казаны были 7 человек (сосланы в Сибирь, предварительно прогнаны сквозь строй по 8 раз), 25 умерли, 8 освобождены на поруки, а 30 человек находились в таком положении, что не в си­лах были вынести строгого наказания: 11 из них лежали в лаза­рете, некоторые на краю гроба. Скудное содержание, теснота и нестерпимый тяжелый воздух в арестантской привели их в это положение». Грузинский историк, приводивший эти данные, ос­новывался на расследовании начальника VI жандармского окру­га генерала Скалона, также участвовавшего в работе правитель­ственной комиссии, созданной по военным преступлениям в Южной Осетии.

Николай I считал незаконными меры наказания, которые бы­ли применены к местным жителям Южной Осетии. Особенно это касалось «смертельных приговоров». Император напомнил, «что смертная казнь должна быть допускаема только в одних чрезвы­чайных случаях, сколь возможно редко и не иначе как по самом строгом и внимательном исследовании вины преступника». В замечаниях императора подчеркивалось, что в Южной Осетии были допущены «важные отступления» от закона, согласно кото­рому принято применение смертного приговора. Столь же неза­конными Николаем I были признаны и другие меры наказания. В частности, это относилось к применению шпицрутенов. Соглас­но действовавшим военно-уголовным законам, предписывалось наказывать шпицрутенами не более трех раз через тысячу чело­век. Наказание сверх этого допускалось «только в одних чрезвы­чайных случаях», но «никоим образом не более 6 раз». Импера­тор винил генерала Головина в том, что его военные (князья Анд­роников, Эристов и др.) «предписывали осетин наказывать шпицрутенами через тысячу человек по 5-ти, 6-ги и даже по 8-ми раз». Император выражал свое удивление, что высшее командо­вание на Кавказе утвердило подобные меры наказания. На са­мом деле многие меры наказания в отношении осетинских крестьян Южной Осетии «сначала были приведены в исполне­ние, а затем узаконены» командованием в Тифлисе. Что же каса­ется процедуры применения шпицрутенов, то было очевидно, что каратели, вторгшиеся в Осетию, заведомо знали - после 6-8 тысяч ударов шпицрутенами, если тут же не наступала смерть, то все равно человек умирал медленной смертью. Император выражал свое особе недовольство тем, что «из 70-ти осетин, содержащихся при Горийской гауптвахте с августа месяца, умерло 25 человек, а 3 найдены в таком сильном изнеможении, что не могли даже вынести строгого наказания».

Несомненно, что внимание Николая I к событиям в Южной Осетии и его явно негативная реакция по поводу карательных мер, принятых в отношении местного населения, имели важное значение. Но и в донесениях генерала Головина, и в материалах правительственной комиссии, и в замечаниях (даже обвинениях!) императора умалчивалась одна и та же тема - причастность грузинских князей и их вооруженных отрядов к организованному геноциду осетин, к масштабным разрушениям сел, к «истребле­нию» мирных жителей, предпринятому в ходе вооруженных пог­ромов. Когда же разбирательство югоосетинских событий дошло до выявления главных виновников, то были упомянуты лишь име­на пристава Васильева и грузинского князя Джавахова. При этом поручалось генералу Головину расследовать степень их вины, предварительно отстранив их от каких-либо должностей. Рассле­дование геноцида в Южной Осетии продолжалось, оно затяну­лось вплоть до января 1844 года. Судя по всему, дальнейшее рас­следование происходило в секретном режиме. Открыто же оно велось в связи с делом пристава Васильева, князя Джавахова и пристава Пурцеладзе. Естественно, что продолжавшееся след­ствие могло вскрыть такие тяжкие преступления, совершенные в Южной Осетии, что оно серьезно угрожало всем организаторам жестокой расправы над осетинским населением. Ясно было и другое - главными свидетелями происшедшего были приставы Васильев и Пурцеладзе, с самого начала и до конца находившие­ся в гуще событий. Их показания помогли бы выявить главных инициаторов вторжения в Осетию, но при довольно странных и невыясненных обстоятельствах - очевидно, «ко времени» - ни Васильева, ни Пурцеладзе в живых не оказалось. Не исключено, что отставка главнокомандующего генерала Головина, состояв­шаяся осенью 1842 года, была связана также не столько с неуда­чами в Кавказской войне (вины генерала Головина в этих неуда­чах не было, об этом хорошо знал император), сколько с военны­ми преступлениями, допущенными в Осетии. Еще летом 1841 года генерал Головин получил секретное предписание от военного министра о том, чтобы «для доклада» императору было сообще­но - «что будет найдено по следствию о поступках (читай: прес­туплениях - М. Б.) бывших осетинских». Вполне возможно, что в течение года Николай i успел получить дополнительные сведения о вооруженной агрессии грузинских тавадов, вторгшихся в Южную Осетию. Но с отставкой Головина проблема дальнейше­го расследования событий в Южной Осетии не была снята. Военный министр потребовал от генерала А.И. Нейдгардта, сменившего Головина в должности командующего Отдельным Кавказским корпусом, продолжить эту работу. Новый главноко­мандующий, не связанный с какими бы то ни было решениями по осетинским событиям, как то было с Головиным, продолжил бо­лее беспристрастное расследование вооруженного погрома в Осетии. Завершив дело, в январе 1844 года генерал Нейдгардт в секретном письме сообщал военному министру Чернышеву о главных виновниках организации карательного похода в Осетию. Основным из них был признан пристав Осетии. Нейдгардт счи­тал, что именно его «ложные и преувеличенные донесения... о неповиновении осетин правительству были поводом снаряже­ния» в Осетию «экспедиции и всех неприятных последствий оной". Также было признано, что пристав Васильев, «управляя Осетиею, он слишком пристрастно действовал к стороне князей Мачабели, тамошних помещиков и тем возбудил общее против себя негодование». Обвинялись также князья Мачабели, осо­бенно двое из них, находившиеся «при отряде войск, ходившем в Осетию». Они «отбирали насильно у жителей скот», князья свое насилие объясняли тем, что они «пользовались случаем взыс­кать с своих крестьян подати, которых они не давали им добро­вольно». Стоит подчеркнуть: разбой и расхищение имущества крестьян во время вооруженного вторжения в Южную Осетию -еще одна важная черта персидско-грузинской модели феода­лизма, предполагавшей посредством государственной подде­ржки и жестокого насилия реализовать свое право на феодаль­ное господство и взимание повинностей. Для грузинских князей и их вооруженных отрядов события 1840 года в Южной Осетии -это не только картины прошлого, когда грузинские тавады сов­местно с шахскими отрядами «собирали повинности» с грузинс­ких крестьян, но и новая действительность, при которой те же та­вады в лице российской государственной власти получили воз­можность продолжить знакомую им практику. Несомненно, нельзя было не обратить внимания на принципиальные различия двух разных моделей феодализма - российского и грузино-пер­сидского, противоречивость которых уже отмечалась; недоволь­ство Николая I карательными мерами в Южной Осетии - одна из ярких иллюстраций этих противоречий. Вместе с этим сказывалось и другое - то, что по своей социальной сути две разные мо­дели феодализма, несмотря на отличия, имели общий «фунда­мент», на котором базировалось сотрудничество российского самодержавия и грузинских тавадов. Пристав Васильев сравни­тельно легко адаптировался к традиционной тавадской идеоло­гии и ничем особенным уже не отличался от князей Мачабели, с которыми вступил в семейное родство. То же самое следует ска­зать о карательной экспедиции 1840 года - в ней сотрудничали российско-грузинские вооруженные отряды, действовавшие на одной и той же социально-исторической «поверхности». Кроме того, если для грузинского феодализма персидский деспотичес­кий механизм представлялся вполне «свежим» и работающим, то у России был свой особый татаро-монгольский «историко-деспотический» след, который так или иначе обуславливал дли­тельность господства в стране крепостничества; тот же Петр I, пытавшийся сблизить Россию с Европой, создавал заводы и фабрики, приписывая к ним крестьян и тем самым углубляя и расширяя крепостничество. Уместно напомнить и другое - Рос­сийское государство XVI-XVIII вв., по справедливой оценке Г.В. Плеханова, напоминало по своему политическому устройству азиатско-деспотические режимы. Перечисление этих важных «штрихов» политической истории России можно было бы про­должить, но и из упомянутого видно, что у России и Грузии было предостаточно «феодальной общности», чтобы состоялось их совместное господство над грузинским и осетинским крестьян­ством. Именно эта «общность», периодически доходившая до социального родства, сказалась на итогах трехлетнего рассле­дования военных преступлений, совершенных в 1840 году гру­зино-российской карательной экспедицией в Южной Осетии. Подводя их, генерал Нейдгардт, возглавлявший российское ко­мандование в Тифлисе, обращался к военному министру Черны­шеву - «... не изволите ли признать возможным дело это», т.е. итоги расследования карательной экспедиции в Южной Осетии, «в настоящем его положении, оставить без дальнейших послед­ствий, так как восстановление оного в порядке судебного разби­рательства, при успокоении теперь Осетии и принятых началь­ством к поддержанию там порядка мерах, по мнению моему, не было бы удобно, возбудив воспоминание о событиях, имевших в свое время неблагоприятные впечатления». Тайный советник Позен сообщал позже генералу Нейдгардту, что Николай I «одоб­рил это мнение» главнокомандующего.

"Южная Осетия в коллизиях российско-грузинских отношений" М.М. Блиев. 2006г.

при использовании материалов сайта, гиперссылка обязательна
Информация
Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации.
  Информация

Идея герба производна из идеологии Нартиады: высшая сфера УÆЛÆ представляет мировой разум МОН самой чашей уацамонгæ. Сама чаша и есть воплощение идеи перехода от разума МОН к его информационному выражению – к вести УАЦ. Далее...

  Опрос
Отдельный сайт
В разделе на этом сайте
В разделе на этом сайте с другим дизайном
На поддомене с другим дизайном


  Популярное
  Архив
Февраль 2022 (1)
Ноябрь 2021 (2)
Сентябрь 2021 (1)
Июль 2021 (1)
Май 2021 (2)
Апрель 2021 (1)
  Друзья

Патриоты Осетии

Осетия и Осетины

ИА ОСинформ

Ирон Фæндаг

Ирон Адæм

Ацæтæ

Список партнеров

  Реклама
 
 
  © 2006—2022 iratta.com — история и культура Осетии
все права защищены
Рейтинг@Mail.ru