Главная > Южная Осетия в коллизиях российско-грузинских отн. > От Ермолова к Паскевичу

От Ермолова к Паскевичу


2 августа 2007. Разместил: 00mN1ck
Генерал Ермолов твердо придерживался мнения, что в Закав­казье главной политической опорой России могут являться толь­ко грузинские феодалы, получавшие от официальных властей наибольшие привилегии. За долгое время нахождения в Тифли­се его достаточно прочно убедили в том, что горцы «разбойны», совершают «набеги», «убивают» и «воруют», и лишь грузинская аристократия способна представлять «кавказскую цивилиза­цию». В одном из своих писем Александру I главнокомандующий объяснял, что лишение князей Эристовых владений в Южной Осетии «не может быть исполнено по видам практическим, ибо тогда прочие помещики потеряют доверие к правительству». Следуя этой политической установке, в 1826 году в условиях на­чавшейся русско-иранской войны Ермолов отдал окружным на­чальникам Тифлисской губернии распоряжение «отнюдь не вме­шиваться в хозяйственные» дела грузинских помещиков, не ре­шать за последних порядок «обложения» крестьян повинностями, признать за ними «бесспорное их владение состоящих» у них «крестьян» и «взысканий» с них подати, чтобы во всем этом гру­зинские тавады «не ограничивали бы права свои». Распоряже­ние главнокомандующего не являлось обычной защитой интере­сов социально родственного класса. Ермолов, пожалуй, одним из первых своим решением превращал Южную Осетию в раз­менную монету, с помощью которой думал оплатить политичес­кую «благонадежность» грузинских тавадов. При этом он хорошо осознавал хищнический характер грузинской знати и опасался, как бы его распоряжение не имело слишком далеко идущих пос­ледствий. Называя а нем тавадов «сумасшедшими», имея в виду их жестокости в отношении крестьян, Ермолов просил окружных своих начальников, чтобы они, объявляя грузинской знати об их неограниченных привилегиях, сумели княжескую вольность удержать «законом поставленными» пределами. Столь наивное пояснение главнокомандующего, знавшего Кавказ, напоминает старый грузинский анекдот с рассказом о том, как женщина бы­ла беременна «только наполовину». Поскольку распоряжение от­давалось при начавшейся войне с Персией, ставившей главной задачей возвращение Грузии, то не исключено, что Ермолов больше всего опасался традиционной «привязанности» грузинс­кой знати к шахскому престолу и образования в его тылу сильной тавадской оппозиции. Он знал, как вновь оживилась тавадская эмиграция во главе с грузинскими царевичами, принимавшими участие в составе персидских войск в русско-иранской войне. Конечно же, Ермолову было известно, что царевич Александр, сын Ираклия II, взялся командовать в набиравшей масштабы войне отдельным воинским соединением, состоявшим из горцев Кавказа; в одном из писем царевич Вахтанг, также являвшийся придворным шаха, называл легионеров царевича «лезгинами» и, преувеличивая их численность, указывал на цифру в 23 тысячи. Важно также заметить, что тот же царевич Вахтанг, внук имеретинского царя, в письме к князю Давиду Гуриели обращался с просьбой, чтобы последний лично встретился с эриставскими князьями, «кои расторопны и деловые», и склонил их к войне с Россией. Судя по содержанию письма, в котором затрагиваются важные события войны и где нет других персоналий, кроме Эристави, из тех, на кого бы мог рассчитывать царевич Вахтанг, возможно, ставка делалась на привлечение осетин к войне с Россией; источники того времени свидетельствуют о том, что грузинские феодалы добились с помощью российских властей разоружения грузинского крестьянства, чтобы своими неболь­шими отрядами могли справиться с частыми бунтами. При пол­ном вооружении и с заметным воинским потенциалом остава­лось осетинское население.

Русско-иранская война, которой был занят Ермолов, серьез­но повлияла на положение в Западной Грузии. Здесь явно обост­рились русско-турецкие противоречия. Иран и Турция вели пе­реговоры о военном союзе против России. Представители гру­зинской знати, в том числе не только эмигранты, но и отдельные лица в самой Грузии, недовольные российскими властями, при­нимали активное участие как в войне с Россией, так и в полити­ческих событиях в Западной Грузии. Стоит особо отметить, что оппозиционная часть грузинской знати в очередной раз демон­стрировала свое фетишизированное пристрастие к такой «собственности», как власть. Ермолову были известны многие факты, связанные с переменами в политической ориентации, происходившие в среде грузинских тавадов. При этом, судя по переписке князей с эмигрантскими царевичами, представители оппозиционной знати, в особенности царевичи, напоминали по­литических слепцов, не способных к хотя бы пространственному соотнесению Ирана с Россией или России с Турцией, пережи­вавшей не самые лучшие времена. В 1826 году на ирано-турец­ких переговорах дело дошло до того, что, по свидетельству ца­ревича Вахтанга, грузинский царевич Константин настаивал на том, чтобы Турция провозгласила его «императором» Грузии и письменно это подтвердила. Желание стать «императором» яв­лялось следствием не той политической слепоты, которой отличались царевичи, оно родилось среди грузинской знати благо­даря России, в начале XIX века создавшей из двух небольших и разоренных княжеств и тавадских уделов единую страну и дав­шей ей название «Грузия». «Имперская идеология» среди знати становилась «осязаемой» на фоне любого наступления грузинс­кого феодализма на территории соседних народов. Невольным созидателем ее был также Ермолов, в конце первой четверти XIX века оказавшийся в на редкость сложной обстановке, сложив­шейся на Кавказе; именно тогда «всемогущий» Ермолов столк­нулся с Кавказской войной, в которой он, кроме чисто военных операций, ничего не мог себе объяснить. В волнение пришли Осетия и Кабарда. Пока автономно, но войну с Россией вела уже Чечня, угрожала войной Турция. На фоне этих событий главноко­мандующий, большую часть своего времени посвятивший войне с Ираном, был вынужден решительно пересмотреть свою поли­тическую доктрину на Кавказе. Ермолов снял блокаду в Дагеста­не и Чечне, направил военный отряд в Кабарду, в угоду грузинс­ким тавадам войсковыми рейдами держал в напряжении Осе­тию, щедро дарил титулы, воинские звания и феодальные владе­ния грузинской знати, поощрял в ней политическую надмен­ность, чванство и «императорскую» спесь. Переменам подверга­лись нетолько политические приоритеты, менялся сам Ермолов. Незаурядный генерал, на которого на Кавказе лавиной обруши­лись крупномасштабные события, более не был похож на «напер­сника Марса и Паллады», на «гения северных дружин». Он не по­ходил и на «сфинкса младого» (Рылеев). Ермолов перестал яв­ляться «владыкой Кавказа». Он стал масштабом гораздо мень­ше, всего лишь «господином проконсулом Иберии», как спра­ведливо его называл Грибоедов. Именно тогда, в 1826 году, Ер­молов, более пяти лет державший горцев Северо-Восточного Кавказа в жесткой блокаде, произнес одну из своих самых мет­ких фраз: «Десять лет я пытался понять горцев, но так и не смог их постичь». Слова были произнесены, когда горцы, которых Ер­молов называл «мошенниками», стали обращаться к главноко­мандующему с просьбой отправлять их на войну с Ираном, что­бы защищать Россию. В знак солидарности с Ермоловым, ко­мандовавшим военными действиями на иранском фронте, гор­цы на время прекратили набеги на Кавказскую линию. Главноко­мандующий не мог не обратить внимания на два слишком «странных» явления: разоренные карательными экспедициями горцы просились на войну с Ираном, а грузинские тавады, поль­зовавшиеся милостями России, суетились и вместе с эмигрант­скими царевичами готовились к новым политическим играм, на­поминавшим банальное гадание на ромашке, в котором вновь выяснялось - Россия или Персия, Россия или Турция. Подобные «кавказские» перепады «температурных режимов», никак, каза­лось, несовместимых с обычной политической логикой, внушали Ермолову мысль о невозможности познать тайны Кавказа. Впол­не возможно, что он поделился этой мыслью с Пушкиным во вре­мя их встречи в 1829 году, и она, эта преследовавшая европейс­ки образованного генерала мысль, стала поводом пушкинской фразы, в которой поэт назвал Ермолова «великим шарлатаном».

Ермолов начинал свою кавказскую эпопею с четкой кон­цепцией; суть ее он сформулировал достаточно лапидарно: «Кавказ, - заявлял генерал, - это огромная крепость, защищаемая полумиллионным гарнизоном. Надо штурмовать ее или овладеть траншеями. Штурм будет стоить дорого, так поведем же осаду». С точки зрения военного искусства осада Кавказа была безуп­речной, однако проводилась она при полном невежестве в представлениях о «противнике». Это стало главной причиной провала ермоловской военно-политической доктрины на Кавка­зе. Разочарование было столь велико, что нередкие обращения, поступавшие позже к Ермолову от его преемников с просьбой дать свои «рецепты» к «тайнам Кавказа», вызывали у видавшего виды генерала раздражение и, как правило, не имели отклика.

А.П. Ермолов не смог раскрыть тайны Кавказа, но давно и хо­рошо изучил Петербург. Он ждал своей отставки и был готов к ней. Дело, однако, заключалось не в том, что он тесно общался со многими декабристами, сосланными на Кавказ, и «нежела­тельными для Петербурга» лицами, находившимися на кавказс­кой службе, не это послужило причиной отставки. Все было го­раздо проще. Новый император Николай I, получивший главным образом военное образование и собиравшийся особое внима­ние уделить милитаризации страны, удовлетворение своих полководческих амбиций связывал с начавшейся Кавказской вой­ной и русско-иранским фронтом. Николаю I нужен был «подходя­щий» партнер на Кавказе; Ермолов, которого хорошо знал император, для такой роли не подходил. Не только из-за неумеренной амбициозности, но и из-за чрезмерной «легендарности», слиш­ком мало места оставлявшей для первой Персоны страны, отны­не бравшей на себя обязанности неформального главнокоман­дующего на Кавказе. Для осуществления этих планов более со­ответствовал И.Ф. Паскевич, хорошо известный генерал, ранее командовавший гвардейской дивизией, в которой служил буду­щий император. Паскевич пользовался у только что вступившего на престол царя особым доверием; не случайно накануне, когда рассматривалось дело декабристов, этот генерал стал членом Верховного суда.

Свою службу Паскевич начинал в 1826 году с командования на русско-иранском фронте, а через год был объявлен намест­ником Кавказа и главнокомандующим. Ермолов критически и не без «ревности» относился к деятельности своего преемника; когда окончится русско-турецкая война и к фамилии Паскевича добавят титул «Ериванский», Ермолов назовет любимца импера­тора «Паскевичем-Ерихонским», очевидно, желая указать на «древность» последнего.

"Южная Осетия в коллизиях российско-грузинских отношений" М.М. Блиев. 2006г.

при использовании материалов сайта, гиперссылка обязательна

Вернуться назад
Рейтинг@Mail.ru