З.К.Кусаева
Важнейшим концептом драматургического творчества К.Л.Хетагурова является отражение философско-эстетического понимания противоречий, происходящих в российском обществе второй половины XIX века. Степень широты исторического видения К.Л.Хетагурова позволила актуализировать в пьесе «Дуня» (1902) доминирующие идейные устремления в российском обществе — вопрос о положении женщины в социуме и проблему воплощения просветительских идей. Особую функцию в восприятии авторского замысла выполняет индивидуальная стилизация языка персонажей в драматургии Коста. соответствующая колориту изображаемого мира и являющаяся адекватной реальному русскому языку данной эпохи. Одной из основных особенностей художественного творчества К.Л.Хетагурова является поиск новых форм построения драматургического текста, проектирование оригинальных приемов работы со словом, постоянное обращение к опытам классической литературы и сознательная разработка собственных инноваций.
Тонкие языковые средства, используемые Хетагуровым, весьма продуктивны для обновления художественного слова. Целенаправленное обытовление традиционного драматургического повествования проявляется и в «смысловой разреженности» реплик героев, где часто смешивается важное с второстепенным (диалог Ивана Кузьмича с Гурчиным), глубоко серьезное со смешным и нелепым, подчас анекдотическим (монолог Перышкина).
Творчество Коста Хетагурова, органически выросшее из духовного наследия его великих предшественников и органически с ним связанное, было вместе с тем новым этапом в развитии драматургии и, в частности, — в области формирования приемов речи драматических героев. Многие из них, встречавшиеся в языке Д.И.Фонвизина, А.С.Грибоедова, Н.В.Гоголя, А.Н.Островского, в определенной степени были восприняты и дополнены К.Л.Хетагуровым.
Объектом нашего пристального внимания станет стилизация языка персонажей пьесы «Дуня». Не касаясь вопросов фонетики, морфологии, синтаксиса и т.д., мы остановимся преимущественно на характеристике речевых приемов, применяемых Коста для обрисовки персонажей.
Ценность языка героев пьесы Хетагурова может быть определена лишь в том случае, если мы вспомним хотя бы в основных чертах, что было достигнуто в этой области великими русскими драматургами — А.С.Грибоедовым и А.Н.Островским, чьи драматургические традиции оказали наиболее заметное воздействие на творческое мышление К.Л.Хетагурова.
В развитии языка русской литературы, особенно драматургии, гениальным новатором оказался Грибоедов. Он широко и обильно использовал в своей комедии «Горе от ума» живую разговорную речь. Индивидуализации персонажей, их яркой портретности способствовали речевые характеристики. Показательна в этом отношении речь Скалозуба с ее военными терминами, фразами, похожими на приказы, грубыми выражениями аракчеевской военщины, вроде: «ученостью меня не обморочишь», «учись по-нашему — раз, два» и так далее.
Деликатен, вкрадчив, немногословен Молчалин, любящий почтительные слова. Колоритна и характерна речь Хлестовой, умной, бывалой московской барыни, бесцеремонной и грубоватой.
Согласно А.В. Луначарскому, «в любой драме необходимо, чтобы речь каждой фигуры была строго своеобразна, предельно выразительна, — только при этом условии зритель поймет, что каждая фигура пьесы может говорить и действовать только так, как это утверждается автором и показывается артистами сцены...».[1]
Подобно героям комедии А.С.Грибоедова, каждая фигура пьесы Коста Хетагурова дает совершенно точное представление о классовой принадлежности, о своей эпохе, и в создании типических персонажей важное значение имеют речевые особенности действующих лиц.
Анализируя язык пьесы «Дуня», нельзя не заметить следование Хетагуровым литературным традициям Грибоедова. Противоречие в их творчестве, пожалуй, состоит только в том, что в работе Грибоедова над языком наблюдались две тенденции. По мнению С.М.Петрова, «автор «Горя от ума» стремился, с одной стороны, преодолеть гладкопись, обезличенный светский язык, ко-торым писались легкие любовные комедии Хмельницкого и других модных драматургов. В то же время он настойчиво очищал свои произведения от тяжеловесной архаической, восходящей к «высокому штилю», книжной речи. Лексические и стилистические архаизмы Грибоедов допускает в своей комедии только с художественными целями — передать особенности языка того или иного персонажа, его эмоциональное состояние».[2] Коста Хетагуров же смело и непринужденно использовал в своих драматургических произведениях все лексические формы.
В пьесе «Дуня» действуют представители различных сословий и социальных групп, каждой из которых присущ язык, характерный для той или иной среды. В неопубликованных заметках А.Н.Островского к словарю В.И.Даля мы читаем: «Почему язык хорош? Потому, что он творение, а не сочинение».[3] Язык героев пьесы Коста Хетагурова потому и ценен, что писатель не «сочиняет» его, а воспроизводит на основе реальной, звучащей в жизни речи. Автор с чутким тактом умеет распределить каждую группу речений (или дать их в каком-либо сочетании) между определенными персонажами, что способствует их характеристике средствами словаря. Например, изображая представителей мещанства, драматург часто использует простонародные слова: «небось», «неужто», «жалиться», «не моги», «ихнему», «девка» и т.д. Встречаются в языке его персонажей и провинциализмы: «супружница», «завсегда», «привесть». Автор использует и славянизмы: «знамо», «уста», «баян», а также варваризмы: «мамзель», «извиняйте», что позволяет говорить о том, что Хетагуров применяет в своих произведениях все стилистические пласты речи.
Для сравнения рассмотрим отношение к литературному языку А.П.Чехова. Драматург считал для писателя аксиомой бороться с провинциализмами, неточностями, со злоупотреблениями иностранными словами. Чистота, правильность и точность языка были в его глазах лишь предпосылкой для требований повышенного характера, которым должен был удовлетворять писатель, каковы: простота, богатство, музыкальность и поэтичность литературного языка. В письме к Щеглову Чехов так отзывается о его рассказе «Идиллия»: «Начало и конец прекрасны, строго и умело выдержаны, в середине же чувствуется большая распущенность. Начать хоть с того, что всю музыку вы испортили провинциализмами, которыми усыпана вся середка. Кабачки, отчини дверь, говореть и проч. — за все это не скажет Вам спасибо великоросс...»[4]
По мнению исследователя А.Дермана, А.П.Чехов обладал «инстинктом стилистической свежести».[5] Но в поисках эталона воспроизведения реального русского языка, следует обратиться к творчеству А.Н.Островского, лексические приемы которого находят свои параллели и в произ-ведении К.Л.Хетагурова «Дуня», в том числе в использовании «говорящих» имен. Язык героев пьесы Коста выразителен и индивидуализирован. Но часто лингвокультурный типаж меняется у одного и того же лица, в зависимости от ситуации. Например, когда Марья Павловна ласкается к мужу или беседует с Воробьевой, ее речь деликатна; когда Марья Павловна сердится, она говорит Дуне: «Плевать хочу на вас»; о Лаптеве она высказывается: «мужик», «нищий». Однако когда Дуня соглашается на уступку, надевая новую шляпку, речь мачехи вновь обретает свою манерность и вкрадчивость.
Словарь персонажей пьесы позволяет определить суть говорящего, поскольку, высказывания героев — это главное средство их самораскрытия.
Изображая мещанина Сомова, отца Дуни, Коста использовал язык, обличающий «дельца и самодура, невежественного человека»:
«Тьфу! Ошалеть можно ...»
Дуняшка! Шатеть начинаешь'?
Смотри, девка, не моги!
Она тебе мать, слышишь — мать!
Ты это заруби себе на носу...»
(Действие первое, явление XII. С.202).[6]
Драматург стремится передать особенности социально-речевого стиля говорящего. Нетрудно заметить, что в приведенных репликах проглядываются особенности лексики и синтаксиса купеческой речи. Сомов пользуется просторечными словами «жалится», «сказывал», «ступай», «гайда», «экая». Он не справляется со сложносочиненными, распространенными предложениями: «Не увязнуть бы... А тут еще расходы по домашности... На образованной задумал жениться... ради дочки...» (Действие первое, явление XII. С.202).
Прислушиваясь к речи двух приятельниц — Марьи Павловны и Нади Воробьевой, несложно определить круг их исключительно мещанских предпочтений:
Воробьева, обращаясь к Сомову: Напротив, у вас прекрасный нос — классический. Вам пенсне очень пойдет.
Марья Павловна. Да он разве понимает что-нибудь... Никакого вкуса... Ничего, я его вышколю понемногу... у, косолапый!
Воробьева. Так его, Манечка, так, хорошенько. Я бы на твоем месте и бороду ему обрила. Оставила бы только вот тут испанью елочку (Действие первое, явление IX. С. 195).
Смысл продолжающегося диалога также показателен для представительниц деградирующего дворянского общества:
Воробьева. Нет, Маня, что ни говори, а я тебе очень завидую.
Марья Павловна. Есть чему! Жить в одной берлоге с медведем...
Воробьева. Медведь да богатый и к тому же смирный.
Марья Павловна. Положим.
Воробьева. Конечно, были бы деньги, а красавчика всегда можно найти
(Действие первое, явление IX. С. 198).
К этому же языковому пласту можно отнести и речь Евдокии Ивановны, жены бывшего оперного певца Суйкова. Однако она может позволить себе и следующие выражения: «Ах ты, маляр нечесаный. Шутки шутить, маскарады заводить». Или, обращаясь к мужу: «Бесстыдник», «отколупнись». Характерно, что интонации и выражения меняются у Евдокии Ивановны в зависимости от адресата. К Светлову, например, она относится с нескрываемым радушием, хотя аргументом вежливого обращения хозяйки служит лишь исправное исполнение Светловым обязанностей квартиросъемщика. Евдокия Ивановна не скупится на любезности: «Голубчик, Николай Василич! Как же я рада», «Милый мой! Извини, что я так просто...», «Милый Николай Васильевич, разберите нас» и т.д.
Противоположный оттенок приобретают ее интонации в обращении к другим квартиросъемщикам: Перышкину. Мазилову и Трубадурову.
«Да что вы, с ума посходши!
... В жулики записались? В гроб меня хотите вогнать. Грабить хотите, удушить, зарезать?»
Гнев ее не миновал и Дуни, проявившись в следующих выражениях:
«А ты чего скалишься!»
«Да как ты смеешь, противная девчонка!..»
«Что ты врешь?» (Действие первое, явление XI. С.239).
Подобная лексика весьма противоречит претензиям самой Евдокии Ивановны на принад лежность к высокому сословию, о чем она упомянула в разговоре с Трубадуровым, когда незадачливый музыкант попытался взять ее за подбородок: «Вы забываете, что перед вами благородная дама».
Приведенные далее примеры также показательны. Они свидетельствуют о способности драматурга черпать речевой материал в самых различных слоях общества и у самых разных представителей всех сословий. Даже при поверхностном ознакомлении с языком действующих лиц пьесы «Дуня» невольно обращаешь внимание на индивидуализацию языка людей различной профессиональной принадлежности.
Коста широко применяет гротескную образность, воплощенную в характерах и речи некоторых героев, являющихся объектом сатирического разоблачения, критики, осмеяния. Язык неудачников, несостоявшихся деятелей искусств Мазилова, Перышкина, Трубадурова изобилует характерной для их занятий терминологией. Придавая своим выражениям пафосный характер, они обнаруживают в действительности отсутствие какого-либо профессионализма. Мазилов. к примеру, любит щегольнуть употреблением терминологии художника: «муштабель», «палитра», «мольберт». Пытаясь писать портрет Суйкова, он с важным видом отметил: «Свет сегодня очаровательный» или «Экспрессия не та».
Поглощенный созерцанием Дуни. Мазилов — воскликнул: «Не дурна, черт возьми, колоритна». А весьма частое и совершенно неуместное употребление слов «прекрасно», «восхитительно», «очаровательно» дополняет его комичный образ.
Невероятно убежден в силе воздействия своих высказываний и литератор Перышкин, декламирующий собственные «поэтические произведения»:
«Люблю я страстно твои глазки.
Твой нос v алые уста...» (Действие третье, явление VI. С.232).
Не прочь «поэт» произнести высокопарные фразы: «Какая проза...», «ведь так лучше, поэтичнее...». К Дуне обращается не иначе, как «Муза», «Моя упоителъница». Нередко демонстрирует Перышкин и «знание» французского: «мусье», «мерси-с», «пардон» и т.д. Бросив французское слово или фразу, он зачастую тут же поясняет сказанное по-русски: «Пардон... нет ... виноват ... пардон...».
Таким же многоречивым краснобаем, уверенным в своем остроумии, является и музыкант Трубадуров, язык которого изобилует музыкальными терминами: «опера», «фантазия», «мелодичность». Дуню называет «очаровательной флейтой». Подобно Перышкину, может обронить и французское словечко. Но излюбленным обращением является для него итальянское «миа кариссима».
Автор виртуозно владеет как монологичной формой высказывания, так и лаконичными фразами. Лаконизм проявляется на примере речевых особенностей дворника Петра. Вспомним его выразительную реплику в заключительной части пьесы: «Обознался... Эх-!». Даже эта короткая фраза довольно ясно изображает образ Петра, не отличающегося богатством языка. Словарный запас его скуден и не разнообразен. Коста сознательно лишает речь отдельных персонажей пьесы всякой характерности, малейшего лексического разнообразия и красочности.
Известный литературовед Е.Холодов заметил: «Драматический писатель не может правдиво отразить жизнь современного общества, не запечатлев те процессы, которые происходят в языке этого общества».[7] К.Л.Хетагуров характеризует своих героев, во-первых, приверженностью их к определенному социально-речевому стилю и, во-вторых, стремлением их выйти за пределы этого стиля и освоить лексику и фразеологию соседствующих социально-речевых стилей. В том и другом случае драматург воспроизводит реальные процессы, происходившие в языке русского общества второй половины XIX века.
Анализируя речевые особенности главной героини пьесы — Дуни, становится очевидным, что речь ее приближена к нормам литературного языка. Обратимся для примера к реплике Дуни, обращенной к ее легкомысленной подруге Наде Воробьевой: «... Как тут сума не сойти, когда самые близкие люди указывают тебе на эту бессодержательную куклу, как на пример, которому надлежит следовать, маю того, требуют подражать ему... (Действие первое, явление XVII. С.206).
Данная реплика иллюстрирует безупречность высказываний героини. Но для ее лексики характерны и противоположные свойства. В начале пьесы в диалоге с отцом речь Дуни эпизодична и проста, изобилует просторечными оборотами. На вопрос отца: «А мама где?», девушка отвечает: «Ах, папа, я почем знаю» (Действие первое, явление 111, с. 190).
Частое употребление простонародных слов «должно бытъ», «авось», «коли», «небось» свидетельствует о социальном статусе героини. Образ ее обрисован разнообразными лексическими красками: от просторечных, до высоко художественных, литературных. Порой ее монологи эмоционально насыщены и предельно экспрессивны: «... Пока мы живы, должны работать, должны приносить посильную пользу; без этого ни одно существо не имеет права на жизнь...» (Действие первое, явление XI. С.200).
Свойственны ее рассуждениям также и этические и нравственные мотивы: «...Не гнушаемся служить в лучшую пору нашей жизни приятным развлечением для наших мужей, а то даже и для целой сотни безнравственных кутил, —разницы никакой. Как то, так и другое гадко, пошло. Как то, так и другое имеет в основе позорное безделье» (Действие первое, явление XI, стр. 200).
Характерной особенностью высказываний Дуни является смешение социально-речевых стилей: «... Как можно? Они господа, а наше дело простецкое». Или же в реплике, обращенной к Перышкину: «Ничего тут очаровательного нет... Ой ли? Сами-то чай, больше понимаете».
Так в речи главной героини пьесы встречаются два параллельных стилистических ряда. Мы не можем отвергать ту или иную лексику и фразеологию, считая ее чужой для Дуни, поскольку среда и образ жизни оказывают определенное влияние на речь персонажа. Ей одинаково понятны как просторечная лексика Петра «знамо», «взаправду» «почитай», так и высокопарные высказы-вания Перышкина: «...с высоты Парнаса...» и «...жало мудрыя змеи», «глаголом жжем сердца людей...» По мнению Е.Холодова, «сущность пестрого и противоречивого процесса взаимного отталкивания и взаимного притяжения различных социально-речевых стилей с особой очевидностью обнаруживается в тех случаях, когда процесс этот протекает в форме борьбы и взаимного влияния разговорного просторечия, с одной стороны, и литературной нормы — с другой».[8]
XIX век постепенно и неуклонно сблизил эти две стихии. К тому времени, когда Коста Хетагуров вступил на литературное поприще, процесс взаимовлияния этих стихий становился особенно интенсивным. В.В.Виноградов в числе общих тенденций формировавшихся стилей литературного языка отмечал «стилистический упор на живую речь, на народные говоры, на письменно — бытовые и разговорные диалекты, жаргоны и стили города», а также на «более тесное взаимодействие между литературным языком и профессиональными диалектами городской речи».[9] Переходя к речевой характеристике Николая Васильевича Светлова мы также обратили внимание на смешение социально-речевых стилей в его лексике. В качестве примера рассмотрим две реплики. Восхищаясь красотой Дуни, Светлов восклицает: «Как она хороша, необыкновенно хороша!..». В первой фразе его речь стилистически безупречна. Следующая же реплика, обращенная к Евдокии Ивановне, находится за пределами литературной нормы: «Вы только извиняйте...» (Действие второе, явление XII. С.218). В высказываниях Светлова можно встретить и такие просторечные морфологические варианты, как «поди» — (наверное), «Нужды нет, что они господа» и т.д. Очевидно, в данном конкретном случае драматургу понадобилось подчеркнуть провинциальность своего героя, включив в его реплики несколько просторечий. Но, обратим внимание, что автор крайне скупо кладет диалектную краску и ограничивается во всей роли Николая Васильевича только этими тремя провинциализмами. Бесспорно, Светлов человек образованный и речевая характеристика его противопоставляется языку остальных персонажей пьесы. Он представляет собой одновременно и объект для подражания, образец жизненного по-ведения. Он рассудителен, справедлив, порой красноречив: «... кто не умеет быть вежливым, тот дает полное право обращаться с ним так же грубо... Нет, Авдотья, истинно благородный человек не должен себе позволить оскорблений слабой беззащитной девушки...» (Действие третье, явление III. С.227). Слова, входящие в состав данной реплики стилистически верны, строй речи Светлова последователен.
Подводя итог, можно отметить, что язык пьесы К.Л. Хетагурова «Дуня» глубоко реалистичен. Он является показателем хорошего знания автором языков различных слоев русского общества. Драматург воспроизводит живую речевую стихию, включая и ее временные, непрочные, капризные, фонетически искаженные элементы. Язык произведений К.Л.Хетагурова — реально существующее общественное явление, представляющее собой одну из граней воспроизводимой им действительности.
Примечания:
1. Луначарский А.В. Полное собр. соч. Т. 1. М., 1965. С. 26.
2. Петров С.М. «Горе от ума» — комедия А.С. Грибоедова. М.: Просвещение, 1981. С. 61.
3. Филиппов В. А.Н.Островский. Дневники. Письма. М.: Academia, 1987. С. 253.
4. Чехов А.П. Полное собр. соч. М.: Гослитиздат, 1951. Т. 14. С. 47.
5. Дерман А. О мастерстве Чехова. — М.: Советский писатель, 1959. С. 206.
6. Хетагуров К. Собр.соч. в 5-ти томах. ТЛИ. Владикавказ, 2000. С.202 (Все последующие ссылки даны по приведенному изданию с указанием страницы).
7. Холодов Е. Язык драмы. М.: Искусство, 1978. С. 6.
8. Холодов Е. Указ. соч. С. 56.
9.Виноградов В.В. Очерки по истории русского литературного языка XVII-XIX вв. М.: Высшая школа, 1982. С. 306.
Об авторе от адм. сайта:
Кусаева Залина Константиновна – к.филол.н., научный сотрудник СОИГСИ ВНЦ РАН и РСО-А.
Источник:
Материалы международной юбилейной научной конференции
«Россия и Кавказ» (Владикавказ, 6-7 октября 2009 г.). Стр. 20 - 25.
при использовании материалов сайта, гиперссылка обязательна |
