поиск в интернете
расширенный поиск
Иу лæг – æфсад у, дыууæ – уæлахиз. Сделать стартовойНаписать письмо Добавить в избранное
 
Регистрация   Забыли пароль?
  Главная Библиотека Регистрация Добавить новость Новое на сайте Статистика Форум Контакты О сайте
 
  Навигация
Авторские статьи
Общество
Литература
Осетинские сказки
Музыка
Фото
Видео
  Книги
История Осетии
История Алан
Аристократия Алан
История Южной Осетии
Исторический атлас
Осетинский аул
Традиции и обычаи
Три Слезы Бога
Религиозное мировоззрение
Фамилии и имена
Песни далеких лет
Нарты-Арии
Ир-Ас-Аланское Единобожие
Ингушско-Осетинские
Ирон æгъдæуттæ
  Интересные материалы
Древность
Скифы
Сарматы
Аланы
Новая История
Современность
Личности
Гербы и Флаги
  Духовный мир
Святые места
Древние учения
Нартский эпос
Культура
Религия
Теософия и теология
  Строим РЮО 
Политика
Религия
Ир-асский язык
Образование
Искусство
Экономика
  Реклама
 
 
НЕКОТОРЫЕ ПРОБЛЕМЫ ДРЕВНЕЙ ИСТОРИИ ОСЕТИН(1/2)
Автор: 00mN1ck / 21 июля 2008 / Категория: Авторские статьи
А. В. ИСАЕНКО, В. Д. КУЧИЕВ

Процесс национального возрождения — явление сложное и неоднозначное. Однако в условиях всеобщего кризиса нашего общества речь идет уже не столько о возрождении, сколько о выживании народов. По крайней мере, это касается так называемых «малых народов». Не видя перспектив «впереди», они, и это естественно, все чаще обращаются «назад» — к опыту предшествующих поколений. От столь прагматической по своей сути задачи вполне логичен переход к постановке более общих вопросов: «кто мы и зачем мы существуем? Кто были наши предки по прямому родству?» Отметим, что большинство последних публикаций в научной и периодической печати Северной и Южной Осетии в той или иной степени заключают в себе постановку и попытки разрешения именно этих вопросов.1 Однако, несмотря на объективно назревший еще в 60-х годах интерес, он практически не перерос в конкретные исследования, целиком посвященные этногенезу осетин. Пожалуй, исключение представляет собой монография Ю.С. Гаглойти (3), но многие ее теоретические положения в настоящее время требуют определенных уточнений.

* * *

В конце XVIII в., когда Кавказ стал доступным для российских и иностранных путешественников, ими было замечено, что на северных и южных склонах центральной части Главного Кавказского хребта живет народ, язык которого не похож на языки других народов Кавказа. Этот априорно сделанный вывод вызвал огромный интерес.

Специалистами давно предложено и обосновано деление истории развития осетиноведения на четыре основных этапа /4, с.11 и след./. К наиболее раннему периоду (XVII — начало XIX в.) относится имя голландского ученого и путешественника Николаса Витсена, который в конце XVII в. совершил путешествие из Москвы на Кавказ, проехав по Малой Кабарде, Осетии, Грузии /5, с.14-15/. Результаты своих наблюдений он опубликовал в 1692 г. в Амстердаме.

Более значительным оказался историко-этнографический материал, собранный об осетинах академиком Иоганном Антоном Гюльдештедтом (1745-1781 г.г.). Его сочинение явилось результатом семилетнего путешествия по Астраханскому краю и Кавказу (1768-1775 г.г.) /6; 7, с.71 и след., 302 и след./. Языковый материал, который содержит около 320 осетинских слов, был опубликован Гюльденштедтом в труде «Афгано-дугурско-осетинский глоссарий». Этот материал оказался уже достаточным для попытки объяснить расовую и языковую принадлежность осетин. И хотя точка зрения Гюльденштедта о половецком происхождении осетин /8, т.11с.56-58/ сегодня имеет лишь историографический интерес, весьма симптоматично, что накапливаемый материал давал основание думать об ином, не иберийско-кавказском происхождении осетинского языка. Исследования врача — путешественника Якоба Рейнеггса (научный псевдоним Кристиана Рудольфа Эрлиха, 1744-1793 г.г.) еще более упрочили этот вывод.

Однако наиболее значительным вкладом в изучение осетин и их языка на раннем этапе осетиноведения, по общему мнению, является двухтомное сочинение знаменитого европейского путешественника академика Юлиуса фон Клапрота «Путешествие на Кавказ и в Грузию», вышедшее в 1812 г. в Галле-Берлине /9/. Клапрот во время своего путешествия побывал в Грузии, Кабарде, Осетии, Дагестане и собрал обширный материал по истории, этнографии и языкам кавказских народов /7, с. 105 и след., 305 и след./. Это позволило ему впервые применить сравнительный анализ добытого материала сделать ряд ценных выводов и обобщений, которые впоследствии нашли свое подтверждение в трудах других ученых. С этого времени стало очевидным, что осетины по языку родственны не иберийско-кавказским или тюркоязычным народам, в окружении которых они оказались, а народам индоевропейской семьи языков. Кроме того, Ю. Клапрот впервые высказал предположение о преемственной связи языка скифов и алан с осетинским языком. Почти одновременно с ним к аналогичным выводам пришел другой известный европейский путешественник и исследователь граф Я. Потоцкий /10, р.73, 86-89; р.167, 336-340/. Тем самым их можно по праву считать основоположниками концепции скифо-сармато-аланского происхождения осетин.

Второй этап осетиноведения связывают с именем основателя осетинского языкознания, автора «Осетинской грамматики (Спб. 1844) А. Шегрена, а третий — с именем «второго — по выражению В.И. Абаева, — корифея осетинского языкознания» блистательного В.Ф. Миллера (1848-1913 гг.) /5, с.17, 18/.2 Он вслед за Ю. Клапротом эффективно использовал комплексный подход к исследованию интересующей нас проблемы. Выводы В.Ф. Миллера были основаны на тщательном анализе широкого круга греко-римских, грузинских, армянских, русских и арабских письменных источников, этнографического, фольклорного и топонимического материала, и, главное, данных самого осетинского языка.

В результате ему удалось доказать, что предки осетин входили в состав тех северо-иранских племен, которые за многие столетия до н.э. под именем скифов, а затем сарматов занимали причерноморские и приазовские степи на огромном протяжении от Нижнего Дуная до Волги и Урала, и даже далее на Восток. Непосредственным предком осетинского языка явилось одно из наречий, которое еще до начала исторической жизни культурных народов Ирана-мидийцев и персов, развилось в северной части древнейшей территории, занятой иранцами, приблизительно на север от Окса (Аму-Дарьи) и Яксарта (Сыр-Дарьи) в степях Казахстана и предгорьях Урала.

Скифы, по мнению В.Ф. Миллера, опиравшегося в этой части своих выводов на бесспорные данные топонимики, в частности на иранские названия рек, освоили припонтийские и приазовские степи до X века до н.э. Несколько столетий спустя, «отдельные роды предков осетин (северо-иранцев — А.И., В.К.) занимали уже и некоторые долины северного склона кавказского хребта, хотя окончательно (это слово особо выделено В.Ф. Миллером — А.И., В.К.) осетины замкнулись в горных ущельях не позже XIII века по Р.Х., когда были вытеснены другими народами из северо-кавказской равнины» /11 а, с. 598-599/. Это была историческая трагедия древнего народа, которую впервые понял и оценил выдающийся ученый. Лишь горстка алан спаслась в горах Центрального Кавказа от истребления. Осталась совсем маленькая надежда на будущее. Перенесенные в XIII-XIV вв. тяжелейшие испытания после страшных нашествий монголо-татарских ханов и Тимура отбросили алан, называвшихся в грузинских источниках осами, а в русских ясами, на несколько эпох назад. Не стало городов с ремесленниками и купцами. Были потеряны плодородные равнинные земли с процветавшим хозяйством. Погибло государственное единство народа. Но в горах аланы сумели, несмотря ни на что, сохранить свой язык и сформировавшуюся в период расцвета неповторимую культуру, которая в свое время оказывала глубокое влияние на многие народы Евразии, и в том числе Кавказа. Это был подвиг народа. Так и получилось ко времени посещения Кавказа упомянутыми выше путешественниками, что осетины оказались, по словам В.Ф. Миллера, окружены со всех сторон «племенами, с которыми не имеют ничего общего по языку и происхождению» /12.Ч.III, с.6/.

В целом точка зрения В.Ф. Миллера на происхождение осетин, сформировавшаяся на заключительной стадии его исследований, выглядит следующим образом: «Можно теперь считать доказанной и общепринятой истиной, что маленькая народность осетин представляет собою последних потомков большого иранского племени, которое в средние века известно было как аланы, в древние — как сарматы и понтийские скифы» /13, с. 16-17/. Важно отметить, что к скифо-сармато-аланам академик В.Ф. Миллер относил не только язык осетин, но и их традиционную культуру. Тем самым он был первым, кто правильно определил основные этногенетические показатели для осетин.

Здесь напомним, ибо это необходимо для более объективной критики этногенетических упражнений современных оппонентов В.Ф. Миллера, упрекавших его в «одностороннем освещении» этой проблемы, что этногенезом называется наука об образовании этнических общностей — племен, народностей, национальностей, наций. Большая Советская энциклопедия основным условием возникновения этнической общности определяла общность территории и языка (В.И. Козлов) /14, с.298/, причем последние «...выступают затем и в качестве ее главных признаков... Дополнительным условием сложения этнической общности могут служить общность религии, близость компонентов этнической общности в расовом отношении или наличие значительных метисных (переходных) групп». Но, как остроумно замечает И.М. Дьяконов, тем самым «из определения этнической общности исключается собственно этногенез, т.е. происхождение этнической общности» /15, с.5).

Нация, согласно тому же источнику (по С.Т. Калтахчяну), определяется как историческая общность людей, складывающаяся в ходе формирования общности их территории, экономических связей, литературного языка, некоторых особенностей культуры и характера /16, с. 376/. Время возникновения наций марксистско-ленинская концепция определяет периодом преодоления феодальной раздробленности общества и укрепления политической централизации на основе капиталистических (и «пост-капиталистических») экономических связей. То, что эта дефиниция нуждается в серьезной корректировке, видно хотя бы из того, что, например, в Китае никакой феодальной раздробленности не было, а «пост-капиталистическая» действительность исчезает на наших глазах. Автор определения (СТ. Калтахчян) тем не менее абсолютно прав, когда говорит о невозможности в принципе существования гомогенных (однородных) наций. Все они возникли из различных племен, а некоторые даже из различных народностей /16, с.375/. Народность же определяется как исторически сложившаяся языковая, территориальная, экономическая и культурная общность, предшествующая нации. Начало формирования народности относится к периоду консолидации племенных союзов и выражается в постепенном смешении племен, замене прежних кровно-родственных связей территориальными /16, с. 280/. Сопоставляя определения нации и народности, И.М. Дьяконов обратил внимание на то, что разница между ними невелика: если для народности определяющим фактором является язык, то для нации — литературный язык. Кроме того, для нации свойственны еще «некоторые особенности культуры и характера». Но эти же характеристики, несомненно, присущи и народности /15, с.5-6/. В действительности разница между нацией и народностью заключается в том, что внутренние экономические связи нации, в отличие от внутренних экономических связей народностей, это капиталистические связи; в том, что нация воспринимает себя (иногда объединяя вокруг себя представителей других народов) как политическое целое и стремится к собственной государственности или уже имеет ее /15, с.6/. Таков характер процессов, идущих сегодня в наших суверенных республиках и в России в целом.

Но учитывая то, что мы имеем дело с эпохой древности, целесообразно принять за основу определение «народностей» (во многом совпадающее с зарубежными аналогами), данное в нашем энциклопедическом Словаре, с двумя необходимыми поправками И.М. Дьяконова. Согласно этому определению, народность — это «исторически сложившаяся языковая, территориальная, культурная и биологическая общность людей, сознающая себя как таковую» /15, с.7/. Из данного определения исключена «экономическая общность», что характерно для буржуазных наций, но совсем не обязательно для древности. В самом деле, какая экономическая общность между спартанцами и афинянами, входившими в одну греческую народность, или между ассирийцами и вавилонянами, входившими в одну аккадскую народность? В то же время можно согласиться с предложением И.М. Дьяконова включить в определение понятие биологической общности, имеющееся в международных аналогах.

Итак, правильная постановка этногенетического вопроса, исходя из определения, принятого нами, троякая: «Кто были мои биологические предки по прямому родству? От кого мой язык? От кого моя культура?» Это и есть главные этногенетические показатели. Есть еще и четвертый вопрос, с научной точки зрения, как полагают многие специалисты, маловажный, но которому в народе придают сегодня большое значение — «откуда название моего народа?»

Мы еще вернемся к этому в специальной работе, а пока укажем, что на все три главные составляющие этногенетического вопроса в трудах В.Ф. Миллера можно найти четкие, исчерпывающие ответы. Физические предки осетин — скифы, сарматы, аланы, от которых у осетин и язык и культура. В этой связи необходимо отметить, что до настоящего времени ни один из цитированных нами главных выводов В.Ф. Миллера не был убедительно опровергнут или заменен на столь же адекватно обоснованную со всех сторон альтернативу.

Более того, значительная группа видных лингвистов и историков, как отечественных, так и зарубежных, привлекая обширный круг самых разнообразных источников по вопросу этногенеза осетин, по существу, продолжала уточнять и укреплять концепцию Миллера.

В этом отношении показателен ряд заключений, к которым пришел известный специалист в области иранской филологии И.М. Оранский. В книге, изданной в 1960 г., он привел периодизацию истории иранских языков.

1. Древнеиранская языковая эпоха (с начала II тысячелетия до н.э. по IV-III вв. до н.э.).

2. Среднеиранская языковая эпоха (IV-III вв. до н.э. — VIII-IX вв. н.э.).

3. Новоиранская языковая эпоха (VIII-IX вв. н.э. — по настоящее время).

И.М. Оранский подтвердил вывод В.Ф. Миллера, определив, что «древнейшей, известной науке областью, занятой ираноязычным населением, является территория Средней Азии и сопредельных с ней районов» /17, с.42/.

Ираноязычные племена вместе с иноязычными племенами в глубокой древности образовывали некую общность и говорили на индо-иранском (или арийском) языке-основе. Процесс дробления племен и их расселения по обширным пространствам продолжался на протяжении многих столетий. Как видно, автор исходил из распространенной тогда в лингвистике теории «родословного дерева», которая затем подверглась серьезной критике. Но нас в данном случае интересуют не разногласия специалистов, а констатация никем не оспариваемого факта существования еще в глубочайшей древности группы иранских наречий, диалектов.

В науке принято делить древние иранские диалекты на две основные группы: а) группу западноиранских диалектов и б) группу восточноиранских диалектов. Условной границей между этими группами считают пустыню Деште-Кевир. К восточной группе в ту далекую эпоху относились диалекты, бытовавшие на территории Средней Азии и сопредельных областей (Хорезм, Согдиана, Бактрия, Маргиана). В эту же группу входили диалекты сакских (скифских) племен, в том числе и тех, которые кочевали далеко к западу от Средней Азии. Некоторые особенности восточноиранских диалектов прослеживаются также в «Гатах Авесты» (17, с. 138).

Восточноиранские языки, восходящие к иранским диалектам, распространенным в глубокой древности к востоку от пустыни Деште-Кевир — на территории Средней Азии, современного Афганистана, а также скифских племен Причерноморья, оторвавшихся еще в древнеиранский период от основного массива скифских (сакских) племен Средней Азии, также распадаются на две подгруппы: Юго-Восточную и Северо-Восточную (скифскую). В первую входят афганский, мунджанский и памирский языки и диалекты. Некоторые из них (афганский, мунджанский, рушанский и др.) отчетливо сохраняют грамматическую категорию рода, утраченную в большинстве современных иранских языков.

Северо-Восточную (скифскую) подгруппу составляют осетинский и ягнобский. «Первый из них, — как отмечал И.М. Оранский, — является продолжением древних скифских диалектов Причерноморья, продолжением языка средневековых алан; второй представляет собой доживший до наших дней согдийский диалект. К этой же подгруппе относится и вымерший в XIII-XIV вв. хорезмийский язык. Осетинский и ягнобский языки унаследовали от своих предков ряд сближающих их особенностей. Таков, общий для них показатель множественного числа: осет. — tæ (им. пад.), ягн. — t» /17, с. 346/.

Позднее, в 1979 г., И.М. Оранский подтвердил свои наблюдения, дополнив их рядом убедительных доказательств. В результате, он пришел к выводу, что сакскими языками (или диалектами) следует называть языки (диалекты) ираноязычных сакских или скифских племен, распространившихся в середине 1-го тысячелетия до н.э. на огромной территории — от берегов Черного моря до границ Китая. В древнеперсидских надписях эти племена известны под названием «Saka». Греческие авторы называли их скифами, савроматами, сарматами, а позднее аланами, преемником языка которых и является осетинский язык. «В эпоху существования древнеперсидского и древнеосетинского (скифского) языков, — заключал И.М. Оранский, — т.е. примерно в середине I тыс. до н.э. различия между ними были очень невелики» /18, с. 83-84/. С этого времени положения о том, что «осетинский язык является непосредственным продолжателем одного из скифо-сарматских наречий» и о том, что «скифский и осетинский языки могут рассматриваться как две ступени развития одного и того же языка» (В.И. Абаев) стали хрестоматийными /19, с. 275, 359; 20, с.4/. Генетически непрерывная связь диалектов причерноморских скифов и современного осетинского языка, являющегося их единственным живым наследником, была установлена прочно и непоколебимо. Примерно в таком же направлении развивалась в XX в. и зарубежная историография происхождения осетин и их языка. При этом авторитет исследований В.Ф. Миллера был очень высок и среди западных специалистов.

Известный немецкий ученый М.Фасмер провел более тщательное изучение важных деталей в языке северо-иранских племен юга России, которые ускользнули от внимания его русского предшественника /21.vol.I; 22; 23; р. 367-376/. Он едва ли не первым заинтересовался взаимоотношением в причерноморских надписях скифских и сарматских личных имен и названий. На основе скрупулезного анализа этого материала он попытался выделить язык собственно скифов из скифо-сарматского. Здесь его постигла неудача. Но зато он пришел к выводу, что наиболее тесная взаимосвязь существует между «сармато-аланским диалектом», с одной стороны, и осетинским языком, с другой /22, р.28/. Попытки выделить в отдельные группы — «общеиранскую», «скифскую» и «сарматскую» — личные иранские имена, известные по эпиграфическим памятникам из причерноморских греческих городов, в 50-е годы продолжил чешский ориенталист Ладислав Згуста. Нас в данном контексте не занимает критика этих попыток. Весьма примечательно и интересно другое наблюдение Л. Згусты. Он, в частности, как и Я. Харматта до него, убедительно продемонстрировал возможность закономерного развития в одном из диалектов языка припонтийских северо-иранцсв древнеиранского āryāna в форму iron, до сих пор отрицаемую нашими лингвистами /24/. Кроме того, во всех группах личных имен, выделенных Л. Згустой, обнаруживаются параллели с осетинскими личными именами, распространенными в Осетии еще в XIX веке, либо объясняемыми из осетинского языка.

Уже в 20-е годы эксперимент Фасмера отделить «язык» скифов от «сарматского» западные специалисты восприняли весьма критически. Так, немецкий ученый Г. Ломмель допускал наличие лишь небольших различий между ними, которые даже «нельзя продемонстрировать». Зато он предложил вниманию специалистов в своей работе некоторые особенности скифо-сарматского языка, которые тесно связывают эту, по его мнению, единую группу, с одной стороны, с осетинским, а, с другой стороны, с согдийским языками. Тем самым он пришел к тому же выводу, что и И.М. Оранский в цитированной нами работе 60-х годов. Примечательно, что, как и советский специалист, Лом-мель в качестве общей закономерности прежде всего указывал на суффикс — t, при помощи которого в этих языках образуется форма множественного числа у скифов, сарматов и алан — τ α i, у осетин — tæ, у согдийцев — t /25, р.151/.

Идея Ломмеля о северо-иранской языковой общности была подкреплена рядом выдающихся археологических открытий в Северном Туркестане. Они обеспечили лингвистов образчиками согдийского языка. Исследуя эти находки, французский ученый Готье сформулировал концепцию, согласно которой согдийский, хорезмийский, аланский и осетинский языки, а также некоторые другие родственные наречия, составляют общую «скифскую группу языков» /26. Vol, III/. Напомним, что к аналогичным выводам пришли и отечественные лингвисты. Эта теория получила одобрение большинства специалистов. А наиболее рельефная закономерность, общая для скифской группы языков, — образование множественного числа с помощью — t получила дальнейшую разработку в работах Бенвениста, Томашека, Маркварта, Якобсона и других ученых /27, р.60/. В дальнейшем К. Кретчмер и X. Бейли на основе детального анализа скифского языка, доказали присутствие общих лингвистических феноменов в ягнобском, согдийском и осетинском и сделали окончательный вывод о его древнем происхождении /28, р. 25/.

Следует отметить, что все эти ученые разделяли концепцию «родословного дерева языков». Согласно этой теории, арийская ветвь, выделившись в глубокой древности из индоевропейской языковой общности, постепенно разделилась на индийскую и иранскую ветви. Последняя, с течением времени, в свою очередь разделилась на северную (по И.М. Оранскому и его учителю А.А. Фрейману — северо-восточную или скифскую), южную, западную и другие ветви. Ограниченностью методологической базы этой теории является то, что исследователь вполне естественно старается отнести общие штрихи, найденные им в различных языках, к единой древнейшей языковой общности. Как отмечает наиболее видный критик слабых сторон теории «родословного дерева» венгерский академик Я. Харматта, «с этой точки зрения любые языковые феномены можно объяснить существованием в древние времена «скифской» ветви с единым языком, из которой в результате медленного процесса дифференциации выделились такие языки, как осетинский и ягнобский, на которых говорят и по сей день» /27, р. 61/.

Показателен в этом отношении случай с М. Фасмером, который приводит Я. Харматта. Немецкий ученый заметил, что среди имен и названий из причерноморских надписей попадаются такие формы, которые свидетельствуют в пользу различных линий развития фонем. В ряде случаев, когда формы были абсолютно синхронными, а значит различия никак нельзя было объяснить временной последовательностью, М. Фасмер фактически находился у порога открытия огромной важности, — что эти различия скрывают диалектные особенности. Однако он не смог вывести такого заключения и либо игнорировал факты, указывающие на существование диалектных различий, либо пытался отнести эти факты к более позднему времени /23, с.370; 27, р.61/.

Я. Харматта опирался на вывод В.И. Абаева о существовании только на территории Южной Осетии трех диалектов, легко различимых по их фонетическим характеристикам /27, р.62/. Он принимал во внимание и то, что уже В.Ф. Миллер различал три диалекта в осетинском языке (западный — дигорский, восточный — иронский и южный — кударский) /13, с.2/. Однако Я. Харматта не соглашался с выводами ранних работ В.И. Абаева о том, что большинства тех особенностей, которые сегодня отличают иронский диалект от дигорского, в VIII веке н.э. не существовало, а был единый аланский язык, отождествленный с более архаичным дигорским. Я. Харматта, в частности, приводил пример с заимствованным в венгерский язык аланским словом x σ ί ν a. В.И. Абаев, как известно, фиксировал внимание на присутствие в нем конечной фонемы — а, которая характерна для дигорской формы ä х s i n ä (по контрасту с иронской формой — 'x s i s i n). В этом случае логично вывести и дигорскую и иронскую формы из аланского слова x σ ί ν a. Однако Я. Харматта указал, что аналогичное венгерское слово asszony (древневенгерскос имело форму achscin, или axsin (!)) было заимствовано из аланского языка до X века н.э., и это со всей очевидностью подтверждает факт существования в то время формы axsin (то есть иронской, а не только дигорской). Из сказанного следует, что где-то на рубеже X века н.э. указанные две формы - axsin и xsina - употреблялись одновременно, то есть уже тогда существовали диалектные особенности, характерные и для современных осетинских диалектов /27, р.63/.

К этому добавим, что и в более ранний период, по-видимому, уже существовали диалекты осетинского языка, о чем, в частности, свидетельствует клад из 23 золотых сосудов, найденный в 1779 году в местечке Надь-Сенмиклош близ реки Мароша в Южной Венгрии. Он датируется IX в. н.э. Особый интерес у ученых вызвали надписи на сосудах, впервые правильно интерпретированные Г.Ф. Турчаниновым. Он установил, что они выдержаны в исторических и диалектных нормах осетинской речи. Наряду с дигорскими особенностями, во многих из них присутствуют иронизмы. Подобного типа смешение диалектов описано в Северной Осетии М.И. Исаевым. Это так называемый уаллагкомский говор /29, с. 101-111; 213-220/. Различие между надь-сенмнклошской аланской речью и речью современных осетин уаллагкомцев только в том, что в первом на дигорскую основу речи накладываются иронизмы, а во втором наоборот — первичная основа речи иронская /30, с. 129-137/. Нам остается отметить, что языги — савроматы во главе ряда сарматских и скифских племен попали в Венгрию с Северного Кавказа и Причерноморья еще в начале I в.н.э. Вслед за ними туда пришли роксоланы и аланы (III-IV вв.н.э.). Остатки этого населения в IX в.н.э. пользовались как иронской, так и дигорской речью — речью своих предков /31, с. 159-203/.

Я. Харматта заново переосмыслил и материал о восточных связях осетин, что также очень важно как для этногенетических выводов, так и объяснения происхождения осетинского языка. Здесь следует упомянуть несколько фактов.

1. Еще Л.А. Фрейман считал, что открытие на востоке и последующее изучение учеными Запада языкового материала из Хорезма сделало возможным подвести весьма прочный фундамент под лингвистические контакты, которые связывают хорезмийский язык с языком алан — ассов, то есть с языком осетин — «тех эмигрантов, места первоначального обитания которых находились в Хорезме» /32, с. 238/. А.А. Фрейман пытался проследить связи осетинского языка с хорезмийским и согдийским вплоть до V века до н.э. В частности, он выводил имя одного из вождей саков — Скунха, разбитого Дарием, из осетинского глагола sk'uänxun — «отличаться» /32, с.239/. В этой связи отметим, что примерно в середине II в. до н.э. племена юэджей сильно потеснили саков с их среднеазиатской территории. Согласно китайским источникам, после этого племена саков широко распространились и осели во многих местах, в частности, оккупировали Кашмир /33, с.98/. Саки, жившие в степях Западного Туркестана, продвинулись далеко на Запад, не исключено, что и на Северный Кавказ и в Причерноморье. Ведь Птолемей, описывая «Азиатскую Сарматию», совершенно уверенно называет живший на Кавказе народ «Σ а х a v о i » (Ptol., Geogr., V.8,13). Эта греческая форма множественного числа соответствует среднеперсидской форме — sakān ~ sagān — названия «саки».

2. С.П. Толстов приводил интересное доказательство восточных связей алан-осетин в древний период. Он выяснил, что одно из тюркских племен Юго-Восточной Туркмении носит название «Алан». Причем в этнографическом отношении оно значительно отличалось от окружающего населения (строгая эндогамия внутри клана, ношение белой одежды). Но, главное, у них сохранилось предание, согласно которому они переселились в места своего обитания из района полуострова Мангышлак, где «когда-то была сильная крепость, называвшаяся «Алан». Самое поразительное, что там действительно найдены развалины мощной крепости, известной под названием «Алан-кала» (крепость Алан), расположенной на северо-западных границах Хорезма, между Аральским морем и полуостровом Мангышлак. Из этого был сделан вывод о вполне реальной исторической ценности предания туркменского клана «Алан». Само племя стало рассматриваться в качестве отюрсченных потомков алан, когда-то живших на территории Хорезма и плато Усть-Юрт.

С.П. Толстов указывал еще на один любопытный факт: на некоторых монетах выбито имя правителя Хорезма — Wruwmх. У Бируни он фигурирует как 'runwx, что соответствует форме «Урызмаг» — имени знаменитого героя нартских сказаний осетин /34, с. 189; 35, с. 161/. Напомним, что в современном языке осетин встречаются такие формы этого имени как Уаразмаг (Уырызмаг, Урызмаг), Оразмаг.

В то же время исследования А.А. Фреймана, увеличив количество языковых аналогий между осетинским и вымершим хорезмийским языком, установили большую близость хорезмийского языка к согдийскому, чем к алано-осетинскому.

3. Немецкий ученый Франц Алтейм собрал интересные свидетельства, позволившие ему выдвинуть гипотезу о связях современных осетин с древними ассами — завоевателями Бактрии /36.Vol.II,S 210; 37, S 281/.

4. Американский исследователь Джордж (Георгий) Вернадский вслед за Шарпантье пытался вновь обосновать гипотезу о возможном тождестве «У-суней» китайских хроник с «`'A τ i о i» — «Asiani» — ассов и осетин /38, р.82/.

5. Большой интерес с точки зрения связей осетинского и восточноиранских (скифских) языков, а также северо-восточного происхождения осетин представляют труд X. Бэйли. Он не связывал «У-сунь» с «Asiani» и, наоборот, допускал идентификацию ассов и современных осетин только с «`'A τ i о i». Одновременно X. Бэйли выводил название «асе» (осет. — аш - асси) из ранней формы этого слова — «arsya», и связывал его с «Аларизисй» у Масуди, а также с названием «арен» и «`'A ρ σ ί τ ί s». Следовательно, X. Бэйли также считал осетин потомками восточно-иранского племени «`'A σ i о i», которое в древности завоевало Бактрию. X.Бэйли потратил много усилий, чтобы доказать наличие в осетинском языке большого количества слов, точный эквивалент которых можно обнаружить только в согдийском языке или в языке саков. Эти аналогии говорят о том, что предки ассов находились в тесных контактах с хорезмийцами, согдийцами и предками афганцев /39, р. 1; р.262; р. 142, 150; р. 135/.

Обобщив все эти факты, Я. Харматта вслед за Отто Менчен-Хелфеном обосновал идею стратификации иранских элементов в осетинском лексиконе. Напомним, что на основании многих исследований О. Менчен-Хелфен предпринял попытку объяснить происхождение осетин как результат повторявшихся севсро-иранских этнических стратификации. Прежде всего он отверг традицию отождествления «У-сунь» с «Asiani», предложив более широкую комбинацию. Он попытался доказать, что имя «арен», как называли себя древние тохарцы, является полной аналогией названия «Arsi» (Арси) у Плиния, .«`'A ρ σ ί τ ί s». у Птолемея, а также позднему названию алан — «аорсы». Эти названия племен, к которым он добавил «ал(л)аризисв», упоминаемых Масуди (X в.н.э.), по мнению О. Менчен-Хелфена, тождественны термину «ассы» — древнему названию осетин. В то же время указанные народы являются тохарцами («Юэ-джи» китайских хроник), поскольку они называли себя «арси». Согласно О. Менчен-Хелфену, название «тохар» можно найти у современных осетин, западная часть которых называет себя дигорцами.

Однако ученый понимал, что такая идентификация народов и названий племен чревата серьезными противоречиями в историческом плане. Поэтому он и придал своим предположениями больше вероятности, выдвинув блестящую идею существования исторических напластований. Согласно этой позиции, общеплеменное название Юэ-джей было «тогар», а название главного племени у них — «куша» (в китайских источниках это и есть форма «Юэ-джи»). На каком-то этапе указанные племена попали под политическое господство саков, называвших себя «арси» (аорсы, арси, `'A τ i о i, аспаны, ассы и т.д.) В результате напластования «тогар-арси» сформировалась народность, впоследствии разделившаяся на несколько групп. Одна из них (архаичная волна) начала мигрировать в западном направлении и стала предками ассов — дигорцев. Тем самым О. Менчен-Хелфен отличал алан от ассов, в то же время рассматривая их, как части одной народности.

Даже при условии того, что выводы О. Менчен-Хелфена содержат много гипотетических элементов, Я. Харматта считал его идею наиболее плодотворно!! для всей западной историографии. Осетинский народ действительно мог сформироваться в результате последовательного смешения различных северо-иранских (скифских, сармато-аланских) племен, наслаивавшихся одно на другое, в процессе установления то одним, то другим элементом политической гегемонии над сородичами. Окончательное суждение по этому вопросу, по мнению венгерского ученого, могут вынести лингвисты. В этой связи у них нет более важной и «захватывающей задачи» на будущее, так как различные северо-иранские этнические страты, участвовавшие в древности в формировании осетинской народности, должны были непременно оставить след в ее лексике /27, р.68/. Я. Харматта сосредоточил свое внимание на проблеме взаимоотношений северо-иранских наречий юга России и их связей с осетинским языком. Заново обобщив весь известный языковый материал, имеющийся в древних надписях Северного Причерноморья, он пришел к выводу, что современные диалекты осетинского языка сложились уже в глубокой древности, а сам язык является остатком «аланской диалектной группы, историческое развитие которой отличалось от других сарматских диалектов» /27, р.97/. Она одна выжила в историческом плане, другие же были поглощены (ассимилированы) в бескрайних просторах наступавшими отовсюду иноязычными этническими потоками.

Любопытно отметить, что различия, которые проводил внутри единой народности О. Менчен-Хелфен между ее важнейшими составными частями — «дигорцами и аланами», неожиданно в точно таких же этнических терминах подтвердил уникальный источник VII в.н.э. — «Армянская география», о котором ученый даже не имел понятия (тем весомее его гениальная догадка). Приведем отрывок из источника в переводе К.П. Патканова: «Народы в Сарматии (Азиатской) распределены следующим образом, начиная с запада и направляясь к востоку. Во-первых, народ агванов, аштигор — на юге.... За дигорцами в области Ардоз Кавказских гор (специалистами отождествляется с Владикавказской равниной и даже шире — с междуречьем Малки-Терека-Сунжи — А.И., В.К.) живут аланы, откуда течет река Армна (Терек — ? — А.И., В.К.), которая, направляясь на север и пройдя бесчисленные степи, соединяется с Атлем» /41, с.36-37/. Идеи О. Менчен-Хелфена нашли некоторое подтверждение и в интересном исследовании Т.З. Козыревой (1977 г.), которое, к сожалению, в дальнейшем не получило закономерного продолжения. Речь идет об отражении этнических и племенных названий в осетинской антропонимии. Т.З. Козырева сумела установить, что многие осетинские фамилии, являясь частью лексики языка, своеобразно запечатлели почти все известные из античной литературы названия скифоязычных племен и их подразделений. Кроме того, в антропонимии отразился и ряд названий кавказских племен, с которыми северо-иранские предки осетин контактировали в течение длительного исторического периода /42, с.250-256/.

Таким образом, осетинский народ, по мнению крупнейших западных исследователей, представляет собой своеобразный этнический сколок, в языке и культуре которого проглядывают важнейшие характеристики раскинувшегося некогда от Скифии до Индии и границ Китая могущественного конгломерата северо-иранских (по И.М. Оранскому — восточно-иранских, скифских) племен. Именно к такому выводу, исследовав осетинский эпос и мифологию, пришел выдающийся французский ученый Ж. Дюмезиль. «С тех пор, — писал он, — как Миллер привел доказательства в подтверждение догадки Клапрота и Мюлленхофа, никто уже больше не сомневается в том, что кавказцы — осетины — последние потомки «европейских иранцев» — северных братьев мидийцев и персов: во времена Геродота и Плиния они назывались скифами и савроматами (сарматами), а позднее под именем алан и роксолан не раз потрясали то, что оставалось от старого мира» /43, с.34/. Здесь мы опустим целый ряд имен западных ученых, внесших большой вклад в исследование этногенеза осетин и пришедших к аналогичных выводам, так как о них содержатся подробные сведения в статье В.И. Абаева /45, с.9/.

В 80-е годы в официальное советское издание — учебник «Истории СССР с древнейших времен до конца XVIII в.» — было включено следующее концептуальное положение: «Прежнее индо-европейское ираноязычное население степей (скифы, сарматы, саки и др.) было оттеснено и утратило самобытность. Из огромного массива этих племен уцелели только таджики и осетины» /44, с.86/. Наибольшая заслуга в том, что такой вывод стал достоянием советской науки, принадлежит патриарху отечественной иранистики В.И. Абаеву. Его концепция происхождения осетин имеет как сходные черты, так и существенные отличия от вышеизложенных взглядов его зарубежных коллег.

Как явствует из предыдущего анализа, западные специалисты, занимавшиеся проблемой этногенеза осетин, на первый план выдвигали языковые данные, реже — данные культуры, преимущественно духовной. Вероятно, каждый специалист порой склонен переоценить свидетельства своей науки в ущерб другим: археолог выдвигает на первый план археологические артефакты, антрополог — антропологические данные, лингвист — языковые. Как тут установить равновесие? В.И. Абаев полагает, что никакого универсального рецепта быть не может. И он, разумеется, прав. Теоретически выверенная и учитывающая международные стандарты троякая постановка этногенетического вопроса, о которой упоминалось выше, не вызывает никаких сомнении. Однако верно и то, что изучение этногенеза каждого народа требует индивидуального подхода. В зависимости от различных обстоятельств решающим может стать какой-либо один этногенетический определитель.

Так, на научной сессии, состоявшейся 6-8 октября 1966 г. в г. Орджоникидзе и посвященной этногенезу осетин, В.И. Абаев во вступительном слове приводил весьма убедительные примеры. Для суждения, скажем, об этногенезе негров США их английский язык не имеет никакого значения, и его можно полностью игнорировать. Решающее значение в этом случае имеет антропология. Если бы даже мы ничего не знали о том, когда и при каких условиях негры попали в Америку, антропологических данных было бы достаточно, чтобы установить, что их ближайшие родичи живут в Африке.

Совершенно другой подход требуется к баскам, живущим на Пиринеях. Для них решающий этногенетический признак — язык. Если бы даже остальные данные, по словам В.И. Абаева, — антропологические, археологические и другие, — не показали ничего специфического, одного языка достаточно, чтобы отделить басков в этногенетическом плане от их нынешних соседей — испанцев и французов /45, с.6/. Как мы помним, этот же показатель был достаточен для Клапрота, Потоцкого, Миллера и большинства зарубежных специалистов при решении вопроса о происхождении осетин.

В.И. Абаев совершенно справедливо полагает, что, в зависимости от конкретных случаев, выступают на первый план и приобретают преимущественный этногенетический интерес то одни признаки, то другие. Отсюда важнейшая задача этногенетического исследования — дать верную оценку удельному весу тех или иных признаков в каждом отдельном случае /45, с.6/. Следует сказать, что в последнее двадцатилетие ведущие отечественные специалисты в области этнических процессов все чаще отмечают, что и «попытки выявления этнических особенностей по отдельным элементам материальной культуры редко бывают убедительными». И, наоборот, они признают, что наиболее тесными являются связи этноса с языком, который является не только условием формирования, но и «ключом этногенеза». «... Язык, — полагают Ю. Бромлей и В. Козлов, — обычно выступает как одно из важнейших объективных свойств этноса, а также как символ этнической принадлежности» /46, с.10/.

Концепция В.И. Абаева никогда не игнорировала антропологических и археологических показателей, но всегда учитывала, что применительно к осетинской этногенстической проблеме удельный вес должен склоняться в пользу языка и культуры. В.И. Абаев впервые применил к языку осетин понятие субстрата, которое появилось в трудах итальянских лингвистов еще в конце прошлого столетия. В работах «Некоторые осетино-яфетические параллели», «К характеристике современного осетинского языка», «Н.Я. Марр и осетиноведение», «О взаимоотношении иранского и кавказского элемента в осетинском» и др., он установил кавказское влияние в основных областях осетинского языка: в фонетике, синтаксисе и лексике /47, с. 10-И; 5, с.43/. Эти органические явления, по мнению В.И. Абаева, не могли быть результатом простых заимствований, но свидетельствуют в пользу длительных контактов северо-иранских предков осетин с кавказскими племенами. Что же касается роли «иберийско-кавказского» элемента в становлении осетинского этноса, то в большинстве своих фундаментальных работ В.И. Абаев решающую роль отводил скифо-сармато-аланам. Основные положения, касающиеся этногенеза осетин, — писал он, — стоят «прочно и непоколебимо: наличие иранского элемента в их этнической культуре и их изначальное культурно-языковое родство с другими народами индоевропейского круга, северный путь их движения на Кавказ, преемственная связь их со скифами, сарматами и аланами» /48, ч.1, с.75-80, 95-108; 49.IX, с.57-69; 51, с.112-116; 52/. Этот акцент на ведущее значение ираноязычных связей осетин имеет весьма существенное значение в концепции В.И. Абаева. Он сближает ее, с одной стороны, с идеями В.Ф. Миллера, а, с другой стороны, — с опытом зарубежных исследований. На упомянутой сессии 1966 г. В.И. Абаев вновь подтвердил свою позицию, заявив, что «признание участия кавказского субстрата в этногенезе осетин не противоречит аланской теории. Оно лишь дополняет ее на новом уровне наших знаний». Причем эти знания, по его мнению, несовместимы с тенденцией «обезличить аланскую народность и умалить или свести к нулю роль скифо-сарматского элемента в формировании осетинской этнической культуры» /45, с.18/.

Исконная ирано-осетинская языковая первооснова, по В.И. Абаеву, в скифский период претерпела значительные изменения под влиянием не только кавказских, но и восточно-европейских языков /53/. С продвижением больших масс сармато-алан в сторону Центрального Кавказа они ассимилировали какие-то микроэтнические племена, для которых иранская речь стала играть роль межплеменного языка. Но языки этих племен не исчезли бесследно, они в качестве элементов выступают в современном осетинском языке как субстратные /54, с.47/. Но в своей основе осетинский язык является индоевропейским. Иначе говоря, носители осетинского языка, «оторвавшись от своей исконной индоевропейской среды в свое время, после сложных перипетий вошли... в тесные контакты с иберо-кавказским этническим и языковым миром. Эти контакты стали теми заключительными мазками художника, которые придали осетинскому языку его современный облик».

Основные положения концепции В.И. Абаева устраивали далеко не всех. Тенденция, о которой с тревогой говорил на сессии 1966 г. В.И. Абаев, к этому времени претендовала уже на статус отдельного направления в осетиноведении и имела в рядах ее сторонников целую группу историков, антропологов и археологов. Тенденция значительно укрепилась в 50-е-60-е годы и, по-существу, оформилась в концепцию «единого корня» и единого происхождения народов Северного Кавказа. Такая концепция должна была служить укреплению «братской дружбы» его народов.

Однако первые штрихи нового подхода были заложены еще в 1918 г. Н.Я. Марром, сторонником, а затем и наиболее видным апологетом так называемого «нового учения о языке». Напомним, что это учение было связано с отрицанием миграций вообще и верой в стадиальную трансформацию одних языков в другие. Исходя из этой методологии, Н.Я. Марр в статье «Ossetica-Iaphetica» утверждал: «Осетины, несмотря на иранский их язык, являются одним из видовых представителей кавказских этнографических типов» /55, ccp.VI, т.ХII, с.2070; с.24; с.15/. Позднее данная идея был развита в положение об «ираноязычной автохтонности» осетин. При этом «автохтонность» понималась, в основном, как результат механического усвоения языка скифо-сармато-алан какой-то частью «кавказских племен» /45, с.69/.

О том, что здесь, по-видимому, не обошлось без социального заказа, свидетельствует, на первый взгляд, парадоксальный факт. Как известно, теоретические упражнения Н.Я. Марра раскритиковал — И.В. Сталин. Этого было достаточно, чтобы в процесс критического обсуждения были втянуты все лучшие силы советской науки. Так, появились целые тематические сборники, направленные против Н.Я. Марра. Впрочем, во многом критика была вполне оправданной. В статье с весьма характерным для того времени названием «Пути преодоления влияния Н.Я. Марра в археологии» А.В. Арциховский совершенно справедливо замечал, что «для всех статей Марра, с тех пор, как он создал свое пресловутое «новое учение о языке», характерно пренебрежение историческими особенностями областей и этнических групп... Исторический процесс обесцвечивался и упрощался предельно» /56, с.59/.

Казалось бы, что после такого залпа из «главного калибра» от идей Н.Я. Марра по поводу происхождения осетин, не останется камня на камне. Но не тут-то было! Как известно, в те годы, да и позже, с неотвратимостью автоматизма в сознании (или, скорее в подсознании) представителей общественных наук действовал неписаный закон «двойного стандарта». Если концепция Н.Я. Марра задевала интересы ведущих, крупных наций, то для малых народов, обязанных ничем не выделяться и дружить между собой, она вполне годилась. Чем еще можно объяснить то, что в сборнике «Против вульгаризации марксизма в языкознании» (М., 1953), целиком направленном против теоретических построений Н.Я. Марра, торжествует именно его концепция происхождения осетин. К слову, в статье «Об этногенезе осетин и других народов Северного Кавказа» Е.И. Крупнов буквально повторил формулировки Н.Я. Марра, разумеется, без ссылок на их автора. Вот характерный пассаж: «Древняя история осетинского народа служит примером постепенного заимствования кавказской этнической средой чуждого ей иранского языка» /57, с. 141-164/. Как выяснилось позже из других работ Е.И. Крупнова и его последователей, это было программным заявлением, которое базировалось на ряде методологических принципов, изложенных Н.Я. Марром. Прежде всего Е.И. Крупнов, вслед за своим предшественником, свел к нулю значения языка как важнейшего этногенетического определителя для осетин. Вместо него на первый план выдвигался критерий «субстратной» материальной культуры, значение которой в этногенезе осетин гипертрофировалось. И, наконец, отрицалось этническое многообразие древнего населения Северного Кавказа: в однородной этнической среде растворялись так называемые «аборигенные предки» осетин. В капитальной своей работе «Древняя история Северного Кавказа» (1960) Е.И. Крупнов утверждал, что «горцы Северного Кавказа представляли собой этническое и культурное целое, а не дробились на отдельные народности» /58, с.372/.

Положение Е.И. Крупнова полностью противоречит данным античной традиции. По словам Страбона, «Сюда (в Диоскуриаду — А.И., В.К.) сходятся, говорят, семьдесят народностей, живущих выше ее и вблизи (т.е. в горах и предгорьях Центрального Кавказа — А.И., В.К.)..., все они говорят на разных языках, так как живут разбросанно, не вступая между собою в отношения вследствие самолюбия и дикости. Большая часть их принадлежит к сарматскому племени, и все они называются кавказцами» (Slrabo, Geogr., XI, 1, 16). Напомним, что и во времена Геродота (и даже ранее) Кавказ уже был известен как «Гора языков». Вряд ли в эпоху бронзы положение было иным. Другими словами, прав был не Е.И. Крупнов, а В.Ф. Миллер, писавший, что «... если в настоящее время языки и наречия считаются в нем (т.е. на Кавказе — А.И., В.К.десятками, то в глубокой древности их было еще больше, ибо многие народы, истощаясь в постоянной борьбе, гибли, и от языка их не осталось и следа» /II, с.500/. Более того, говоря об участии киммерийцев, скифов и сарматов в древних судьбах Северного Кавказа, Е.И. Крупнов противоречит сам себе, утверждая, что население Северного Кавказа «было этнически однородной средой» /58,с.393/.

Впрочем, это соответствовало вполне определенным методологическим принципам. Е.И. Крупнов строил древнюю историю Северного Кавказа не как историю конкретных племен и этнических групп общностей, а как историю археологических комплексов или культур. При этом у него выходило, что все культуры конца бронзового и начала железного века (кобанская, каякентско-хорочоевская в Восточной Чечне и Дагестане, прикубанская, колхидская в Западной Грузии и Абхазии) отражали лишь местные особенности более или менее однородного «общекавказского этнического массива» (159, с.25; 45, с.281). Представители этого массива, по мнению Е.И. Крупнова, и были создателями кавказского языкового и культурного субстрата, который издревле (изначально) явился глубокой «материальной подосновой определенной части единой древнекавказской культурной общности или иберийско-кавказской языковой семьи» /45, с.28/. Последнее определение, приведенное в его докладе на сессии 1966 г., заимствовано из работ грузинских антропологов, которые, как и часть археологов, исходили из тех же методологических принципов и поддерживали идеи Марра-Крупнова.

В начале 50-х годов экспедиция Института экспериментальной морфологии АН Грузинской ССР произвела антропологические измерения 200 осетин в горах Орджоникидзевского (ныне Пригородный) и Ирафского районов Северной Осетии и 100 человек южных осетин. Кроме того, М.Г. Абдушелишвили (1955 г.) измерил 165 черепов из могильников селений Кобан и Даргавс. В результате грузинские антропологи обнаружили сходство осетин с горными этнографическими группами грузин и выделили в составе населения Северного Кавказа кавкасионский тип /60, т.5/, по выражению Г.Ф. Дебеца, «самый кавказский из кавказских типов» /61, т.33/. К нему были отнесены также балкарцы, карачаевцы, чеченцы, ингуши, восточные кабардинцы и аваро-андоцезскне группы Дагестана.

Однако уже в 1974 г. А.Г. Гаджиев, критически отнесшись к методике своих предшественников, вынужден был признать, что генезис кавкасионского типа, локальные варианты в его составе являются предметами дискуссионными и нередко получают весьма противоречивое, а иногда и предвзятое толкование в исследованиях /62, вып.46/. Н.Н. Цветкова также полагает, что в виду малочисленности выборок в антропологии кавкасионского типа гораздо больше поставленных, чем разрешенных вопросов /63, с.70-71/.

Допустим, эти оценки специалистов 70-80-х годов в 60-е годы еще не были известны Е.И Крупнову и его сторонникам. Но им должно было быть хорошо известно исследование К.Х. Беслекоевой, опубликованное в 1957 г. в «Известиях Северо-Осетинского научно-исследовательского института» /64, с.206-212/. Материалом для ее работы послужили 119 осетинских черепов из могильников горных селений всех ущелий Северной Осетии. Причем для сравнения были привлечены черепа из ингушских могильников ущелья Армхи (все XVII-XVIII вв.) и черепа XI-XII вв. из аланского Змейского могильника. К.Х. Беслекоева смогла показать, что сходство осетинских черепов с аланскими гораздо больше, чем сходство с аланскими черепами ингушских черепов /64, с.211/, что было зафиксировано в специальной таблице /64, с.210/. Одновременно было установлено, что по высотному диаметру аланские черепа, как более высокие, отличаются как от осетинских, так и от ингушских. В этой связи напомним, и это также отмечала К.Х. Беслекоева, что отечественными и зарубежными антропологами было давно установлено, что известный процесс брахикефализации (за счет увеличения поперечного диаметра и уменьшения продольного или, по другому, высотного) шел неравномерно. У осетин за последние 200 лет продольный диаметр остался неизменным (т.е. «аланским»), а поперечный сильно увеличился. Черепа же из Гизельдонского и Дигорского ущелий из склепов до XVII в. практически не отличаются от аланских. В.В. Бунак (1947-1953 гг.) опубликовал антропологическую характеристику осетин, основанную на исследованиях 825 живых и 212 черепов. Автор отнес осетин к особому, выделенному им, притерскому антропологическому варианту. Причем он предложил интересное объяснение увеличения головного показателя, начиная с XVIII в. В.В. Бунак полагал, что это связано с резким изменением хозяйственного и бытового уклада горского населения с их переселением на равнину /64, с.211/. Кажется, в наши дни эта точка зрения получает подтверждение. Руководитель группы исследователей — генетиков из Института Общей генетики им. И.И. Вавилова РАН К.Б. Булаева в течение 19 лет занимается генетикой малых народов Северного Кавказа. Ее исследования среди переселенцев на равнину из высокогорных районов Дагестана установили серьезные изменения генетической и морфологической структуры у этих людей. К.Б. Булаева полагает, что причина кроется в специфике генофонда народов Кавказа, исторически сложившегося в ходе длительной эволюции и строгой адаптации, как правило, к высокогорным и горным условиям. Имевшие при этом место географическая, этническая, религиозная и, как следствие, брачная изоляция, способствовали созданию генетической структуры народов Дагестана, весьма чувствительной к изменениям экологических факторов. С известными поправками все сказанное можно отнести и к осетинам /65, с.12/.

Однако исследования В.В.Бунака, К.Х. Беслекоевой и аналогичная работа американского антрополога Генри Филда (1953 г.) были Е.И. Крупновым проигнорированы, зато метафизическое, однозначное утверждение части антропологов о том, что осетины морфологически «близки, родственны народам Центрального Кавказа и что аланское население резко от них отличалось» /45, с.324/, оказалось положенным в основу пресловутой теории «ираноязычной автохтонности» /45, с.69/.

Северо-иранцам было полностью отказано в участии в развитии бронзовой культуры на Северном Кавказе. При этом явно игнорировались индоевропейские мотивы, присутствующие в ней. Собака (волк), олень, лошадь, змея, украшавшие характерные изящные топоры с двухсторонне изогнутыми корпусами — наиболее распространенные тотемы-онгоны киммерийских и скифских племен и кланов /66, T.V6 с.217; 67, с.264, 268, 273; 68, с.147-150, 69/.

С конца VII в. до н.э. изображения на бронзовых изделиях Северной и Южной Осетии, по словам Б.В. Техова, начали буквально «совпадать с характерным скифским зверным стилем» /70, с.81/. Вес это было хорошо известно уже в 60-е годы. Сторонники исключительно «аборигенного» характера кобанской культуры справедливо сравнивали ее со знаменитым Гальштатским аналогом (Австрия), но при этом закрывали глаза на то, что такой известный исследователь бронзовых культур, как С.К. Дикшит, давно и вполне обоснованно указывал на индоевропейские корни Гальштатской культуры. Он сравнивал ее с аналогичными бронзами Востока, созданными при непосредственном участии скифов /70, с.470-471; 72; с.62-78/.

Однако Е.И. Крупнов и его сторонники развивали свои исследования в совершенно иной плоскости. Взяв за основу форму погребальных сооружений, погребального обряда и некоторые виды керамики, Е.И. Крупнов выделил в пределах границ кобанской культуры три ее локальных варианта, а полученные при этом различия объяснил отражением племенных этнографических отличий древних групп населения Кабардино-Бакаро-Пятигорья, Северной и Южной Осетии и Чечено-Ингушетии /5, с.185, карта/. С особым удовлетворением Е.И. Крупнов отмечал, что к таким же выводам относительно тех же трех локальных вариантов пришли В.И. Марковин — для культуры предшествующей поры — эпохи средней бронзы и В.А. Кузнецов для последующей, уже аланской, культуры раннего средневековья /45,с.28-29;с. 119, карта; 74, с. 120, рис.22/. Весьма симптоматично название ранней работы В.А. Кузнецова «Аланские племена Северного Кавказа». В недрах знаменитой культуры Кобана авторы этих исследований находили «наиболее ощутимые истоки средневековой культуры ряда народов Северного Кавказа» /45, с.29/. А поскольку особенности локальных вариантов кобанской культуры сохранялись в «позднесредневековый период и в аланской культуре», то для сторонников концепции Марра-Крупнова было вполне логично рассматривать даже средневековых алан не как народность, а как конгломерат кавказских племен, на которых аланы распространили свое имя. Так, по мнению В.А. Кузнецова, этноним «дигор», по-видимому, относится к отличной от алан-осетин автохтонной части населения Верхнего Прикубанья и, что в составном этнониме «ащдигор» (Ас-Дигор) совершенно реально отразился смешанный состав населения Верхнего Прикубанья» /74, с.72-73/. В этом тезисе особенно заметны различия с цитированными выше работами западных ученых, различия концептуального характера, так как они считали алан-осетин единой народностью. Итак, какая-то часть кавказцев (безымянный «кавказский этнический субстрат» осетин), по мнению сторонников Е.И. Крупнова, была ассимилирована аланами только в языковом, но отнюдь не в физическом и культурном отношении довольно поздно — лишь в средневековый период.

Весьма характерным было отношение Е.И. Крупнова к нартовскому эпосу. Он отрицал историчность этого эпического памятника /58, с. 151, 152, 154/ и считал его порождением некой, еще не дифференцировавшейся древнекавказской среды, когда она «не дробилась на отдельные народности» /58, с.372/. Это полностью противоречит исследованиям В.Ф.Миллера, Ж.Дюмезиля и В.И.Абаева. По мнению последнего, нартовский эпос — многослойный памятник (как тут не вспомнить идею О.Менчен-Хелфена!) с разнородными этническими включениями. Ядром же его являются скифские и аланские мифы и предания. В.И. Абаев установил, что эпос в существенной своей части был создан еще тогда, когда осетины-аланы были не горными, а степными жителями. Ареной нартских походов и богатырских подвигов почти всегда является степь. Кроме того нарты связаны и с водной стихией — с морем. Сопоставление с историческими данными позволило В.И.Абаеву утверждать, что многочисленные нартские балцы (военно-предпринимательские походы), о которых повествуют многие сказания, необходимо связать с действительными военными походами скифов, сарматов и алан, которыми была наполнена вся история этих народов /5, с.118-119/. Правоту В.И.Абаева в полном объеме подтвердил в своем исследовании Ю.А.Дзиццойты /75, особ. гл.З, с. 117-183/. Глубокое изучение нартовского эпоса также привело Ж.Дюмезиля к выводу, что «многие группы нартовских сказаний, многие образы нартов идут из аланского фонда, т.е. сармато-скифского, европейско-иранского, стало быть, в конечном счете осетинского» /76, р. 171; р.10/. После исследований В.Ф.Миллера, Ж.Дюмезиля, В.И.Абаева и других ученых уже не возникает сомнений, что скифы, сарматы и аланы пришли на Кавказ не только со своим языком, но и со своим эпосом /45, с. 17/.

Материал взят из книги С.П. Таболова "Аланы. История и Культура". Изд. 1995 год.
при использовании материалов сайта, гиперссылка обязательна
Информация
Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации.
  Информация

Идея герба производна из идеологии Нартиады: высшая сфера УÆЛÆ представляет мировой разум МОН самой чашей уацамонгæ. Сама чаша и есть воплощение идеи перехода от разума МОН к его информационному выражению – к вести УАЦ. Далее...

  Опрос
Отдельный сайт
В разделе на этом сайте
В разделе на этом сайте с другим дизайном
На поддомене с другим дизайном


  Популярное
  Архив
Февраль 2022 (1)
Ноябрь 2021 (2)
Сентябрь 2021 (1)
Июль 2021 (1)
Май 2021 (2)
Апрель 2021 (1)
  Друзья

Патриоты Осетии

Осетия и Осетины

ИА ОСинформ

Ирон Фæндаг

Ирон Адæм

Ацæтæ

Список партнеров

  Реклама
 
 
  © 2006—2022 iratta.com — история и культура Осетии
все права защищены
Рейтинг@Mail.ru