Главная > Авторские статьи > Ингушская Алания и ингуши-аланы (от реальности к мифу и от мифа к реальности)
Ингушская Алания и ингуши-аланы (от реальности к мифу и от мифа к реальности)2 июня 2008. Разместил: 00mN1ck |
|
А.А. Туаллагов, доктор исторических наук В последние годы одной из наиболее популярных идей среди ингушской интеллигенции стало утверждение о генетической связи ингушей с аланами, которые сами представляются нахоязычным народом. Видимо, среди основоположников данного «нового направления» следует признать чеченского филолога Я.С. Вагапова, неоднократно обращавшегося в своих статьях к известным из научной литературы данным по аланской ономастике, топонимике и т.д. Основная часть его «открытий» была обобщена в монографическом издании. Приемы доказательств Я.С. Вагапова стали практически общепринятыми для его последователей. Им, прежде всего, присуще полное игнорирование законов исторического развития языка, компенсируемое личной убежденностью, что все аланское должно быть нахским и, соответственно, легко объяснимым при помощи современных ингушского и чеченского языков. Таким образом, для названия самих алан легко подбираются созвучные нахские слова. Показательно, что американский лингвист Л. Згуста, специально обратившийся к разбору мнений о языке зеленчукской надписи, вынужден был отметить, что предложенное нахское толкование неубедительно. Его конкретный анализ доказательной базы Я.С Вагапова вызвал неудовольствие у ингушского краеведа Ю. Тимерханова, сходу обвинившего Л. Згусту в искажениях и незнании ингушского языка. Краевед настаивает на правильности нахского перевода, в частности, указывая на справедливость мнения о заимствовании осетинского furt / fyrt – «сын» из ингушского языка. Видимо, природному носителю ингушского языка остался неизвестен научно установленный факт, что согласный f исторически чужд ингушскому языку, появляясь в заимствованных словах из других языков, что, например, прекрасно демонстрируют заимствования из осетинского, а осетинское furt / fyrt имеет вполне надежную иранскую этимологию. Здесь я уже не буду касаться других частных утверждений Я.С. Вагапова, таких как размещение упомянутых Птолемеем аланорсов к северу от Азовского моря возле неких славян, идентификация нахчаматеан «Ашхарацуйц» с чеченским племенем и т.д., поскольку любому специалисту вполне понятно явное незнание автором используемых им источников. Представители «нового направления», видимо, опираясь на наблюдения специалистов о собирательном характере термина «алан» в ряде нарративных источников, устранились от необходимого анализа сведений отдельно взятых источников, что «позволило» им заявлять о том, что среди алан были не только ираноязычные, но и иные кавказские элементы, сводимые, в конечном итоге, к нахским. Пожалуй, никто из алановедов и не утверждал, что в состав объединений алан на разных территориях и в разные времена не входили представители иных этносов, тем более, в период создания Аланского государства. Однако в результате они не становились этническими аланами. Подобные примеры хорошо известны в истории и других народов и государств. Полагаю, сторонники нахоязычия алан никогда не согласятся с утверждением, что чеченцы или ингуши, служившие, например, в русской армии и ставшие гражданами России, тем самым превратились в русских. Наконец, был сделан и окончательный вывод об изначальном нахоязычии всех алан или, как вариант, о культурной ассимилияции ираноязычных алан, автоматически превращающей Аланию в нахское государство. Показательно, что, подбирая основу для нахской этимологии названия «алан», нередко используют нахский социальный термин «але», «аьла», «эли» – «князь/господин», напрочь забывая предположение А.Н. Генко о его заимствовании. Такая «забывчивость» представлена на фоне переиздания работы А.Н. Генко в сборнике, в котором соответствующая часть об ингушских заимствованиях из осетинского языка просто изъята. Работы Я.С. Вагапова, по-существу, стали отправной точкой для создания последующих опусов о неких нахоязычных аланах, в которых нередко мы встречаем указание на то, что Я.С. Вагапов «доказал», «установил» и т.д. Уже его первые работы вызвали воодушевление соотечественников, призывавших искать древние следы чеченцев и ингушей через алан и среди алан с возложением особой надежды на языковедов, поскольку Я.С. Вагапов уже «объяснил» через нахские языки значение слова «алан». «Лингвистическая эквилибристика» Я.С. Вагапова подвигла его последователей к расширению сферы приложения своих усилий, и теперь нахоязычными стали сарматы, скифы и даже киммерийцы. До сегодняшнего дня наиболее слабой, если только можно найти иную, стороной указанных построений является археологический аспект. Наиболее полно и последовательно стремился найти повод для объявления аланских погребальных памятников принадлежащими нахоязычному населению Р.Д. Арсанукаев, чьи поиски также вылились в издание монографии. Автор постоянно стремится настаивать на тезисе некоторых исследователей, что катакомбный обряд погребения не был свойственен сарматам, а катакомбы сопоставимы со склеповыми сооружениями. Далее следует утверждение о зарождении аланской материальной культуры на Северном Кавказе, обусловленной внутренним развитием нахских племен. Остается только недоумевать об игнорировании достаточно хорошо известных в науке фактов, противоречащих данным гипотезам. Хотя наукой давно и достаточно подробно рассмотрены проблемы взаимоотношений средневековых алан и нахов на примере археологических материалов, которые нашли себе вполне четкое подтверждение и в устной традиции ингушей. Но эти разработки оказываются вне поля внимания. В принципе, такой подход весьма характерен для сторонников убежденности в нахоязычии алан, которые либо не знают, что плохо, либо умалчивают, что еще хуже, огромный массив научных разработок, противоречащий и весьма аргументировано опровергающий их позицию. Что касается способов интерпретации Р.Д. Арсанукаевым данных письменных источников, то части из них я уже касался в одной из своих статей. Вот на такой основе и были взращены нынешние сторонники мнения нахоязычия алан и прямой генетической преемственности между аланами и ингушами. Они, как и их предшественники, в первую очередь делают ставку на легко усваиваемые соотечественниками переводы с ингушского языка. С другой стороны, некоторые из них стремятся расширить свою доказательную базу за счет, например, достаточно вольных интерпретаций материалов Нартовского эпоса. Вполне надежно установленный многими исследователями адаптационный характер Нартовского эпоса нахов, при котором сохраняются как мотивы противостояния местных героев с воинственными чужаками нарт-орстхойцами, так и мотивы признания нартов собственными героями, является наиболее раздражающим фактом. Поэтому из работы в работу начинает переноситься тезис о том, что, якобы, речь должна идти об историческом противостоянии горных и плоскостных нахов. В отношении алан выдвигаются аргументы в пользу их появления в горных ущельях, заселенных местными племенами, только после поражения от татаро-монголов. Надежно установленные при этом археологические факты заселения аланами горных районов, по крайней мере, с VI в. н.э. остаются без упоминания. Сделанный умозрительным путем вывод о том, что термин «алан» покрывал в этническом плане ближайших предков чеченцев и ингушей становится основой для работ М. Б. Мужухоева. Примечательно, что С. М. Джамирзаев, утверждая этнический характер термина «алан» для нахов и ссылаясь на мнение В. И. Марковина, что скифо-сарматские племена являются прямыми предками нахов, дает сноску на работу именно М.Б Мужухоева. Последний, цитируя слова В.И. Марковина, что прямыми предками чеченцев и ингушей являются племена скифо-сарматского времени, под которыми автор понимает потомков носителей каякентско-харачоевской культуры, испытавших влияние кобанцев, в конечном итоге, «переводит» сказанное в плоскость этнической принадлежности алан. Сторонники нахоязычия алан вопреки всем данным исторической науки исходят из идеи автохтонности аланского населения Северного Кавказа, поскольку в противном случае они вступят в еще одно непреодолимое противоречие с данными исторической науки. Поэтому то и Р.Д. Арсанукаев и М.Б. Мужухоев и другие их единомышленники в первую очередь обращаются к истории носителей «кобанской археологической культуры». Они и объявляются древним нахоязычным населением Северного Кавказа, в результате определенных трансформаций превращающихся в алан. Я не буду полностью разбирать используемые М.Б. Мужухоевым доводы, отмечу лишь частные положения. Так, обращаясь к известным историческим источникам, упоминающим гаргареев, автор объявляет о его принадлежности к древненахскому этносу на основе, якобы, сугубо нахской лексемы «гаргар». Однако в специальных работах отмечалось, что речь идет о нахо-дагестанском источнике. Автор, обращаясь к образу амазонок, вообще не отдает себе отчета в том, что данный образ изначально связан с малоазийским регионом, становясь неотъемлемой частью мифологических представлений, которые затем подвергаются разнообразной историзации. Что касается «кобанской культуры», то еще никому не удавалось вывести изначально аланскую культуру из кобанской. Кроме того, версия о нахоязычии кобанцев имеет, например, равноправные для себя версии о ее нахо-дагестанской или протоадыгской принадлежности, не говоря уже и о иных возможных вариантах решения. В настоящее время существует две точки зрения о сущности самой «кобанской культуры». Согласно первой, речь идет об этнокультурной общности, предполагающей моноэтничную среду, но не исключающей определенные этнические особенности. Согласно второй, к которой все более склоняются специалисты, следует говорить о кобанской культурно-исторической общности, предполагающей как существование нескольких синхронных культур (соответственно с предшествующим поликультурным образованием), так и нескольких этносов. В конечном итоге, значительную важность приобретает вопрос о количественной и качественной роли субстрата в сложении того или иного варианта «кобанской культуры». Да и до появления алан «кобанская культура» уже испытала на себе заметное влияние со стороны скифов, савроматов и сарматов. В последнее время открываются факты взаимодействия кобанской и древнемеотской культур. Невозможность оторвать нахскую историю от древнего единства в рамках нахо-дагестанской общности вообще может привести к отказу от гипотезы о древненахской принадлежности кобанцев. Сейчас вполне надежно устанавливается связь древненахского населения с носителями каякентско-харачоевской культуры, что вполне аргументированно соответствует историко-этническим процессам на всем Северо-Восточном Кавказе. Из последних работ по этой проблеме можно рекомендовать статью В.И. Марковина, посвященную в том числе и памяти Я.С. Вагапова. Однако данные научные разработки попросту игнорируются. В этом заключается еще один из способов «доказательств». Специалистам хорошо известно, что многие вопросы истории, археологии и других смежных дисциплин, привлекаемых ими (антропология, лингвистика и т.д.), зачастую находятся в состоянии неизбежной дискуссии, в ходе которой выдвигаются различные предположения и версии. Сторонники же нахоязычия алан выбирают из нее наиболее, по их мнению, подходящую гипотезу или версию, которая и преподносится читателю как единственно существующая, верная и научно доказанная. Многие старания прикладывает в данном направлении еще один сторонник нахоязычия и древнеингушского происхождения алан – «краевед и архивариус» Б.Д. Газиков. Здесь в ходу все те же «сирены созвучий» при интерпретации данных фольклора, топонимики и антропонимики, безапелляционные утверждения по поводу образов и названий осетинского Нартовского эпоса. Под «кавказским субстратом» в этногенезе современных народов подразумевается «народ ингушского толка». Появляются и новые утверждения о генетической связи осетин-дигорцев, населяющих западные земли современной Северной Осетии, с предками ингушей, а осетин-иронцев, непосредственно граничащих с ингушами, с некими пришлыми позднее иранцами. Особенно может впечатлить читателя перечисление наименований «в древности и средневековье ингушей», в которое входят унны, саки, овсы, аланы, асы и гелы. Основным аргументом автора зачастую становятся простые формулировки, типа «мы считаем», «на наш взгляд». В отношении названия «алан» опять используются давно известные с работ основателя яфетической теории Н.Я. Мара название божества Хал. Для указания на единственный на Северном Кавказе народ, именующий себя «ас», в лице ингушей, указывается на ингушское «колено Асдой (Оздой)». Интересным может показаться и интерпретации проблем расположения аланских городов и маршрута похода Тимура, которые всеми силами привязываются к территории современной Ингушетии, для чего широко используются не анализ данных письменных источников, а данные ингушского фольклора и соответствующие объяснения местной топонимики. В работах Б.Д. Газикова нередко упоминаются опусы Н.Д. Кодзоева, дескать, также установившего тот или иной факт из истории нахоязычных алан. Надо отметить, что подобные взаимообратные сноски легко можно обнаружить и в работах Н.Д. Кодзоева. Таким образом, для неискушенного читателя создается картина значительных достижений ингушских исследователей, наконец, открывших историческую истину. Перу Н.Д. Кодзоева принадлежат различные статьи и монографические издания, в том числе и учебное пособие для общеобразовательных школ. Методика работ автора построена в том же русле, что и у его единомышленников. Достаточно подробно об этом было сказано в моей рецензии на одну из монографий Н.Д. Кодзоева. Стремление во что бы то ни стало утвердить мнение о нахском происхождении алан вполне объективно наталкивается на признанную в исторической науке связь алан с миром ираноязычных кочевников и последующим формированием ираноязычных осетин. Поэтому прилагаются всевозможные попытки «отстранить» историю осетин от истории алан. При этом авторы не замечают своей явно противоречивой позиции. С одной стороны, они подбирают известные, например, разработки части антропологов о принадлежности осетин к кавказскому расовому типу, отличному от аланского, с другой стороны, указывают на вполне объективные данные об участии в этногенезе осетин местного населения. Таким образом, осетины оказываются без аланских корней, но в то же время потомками местного населения, представляющегося все теми же предками алан. Многие из интересующих нас авторов любят достаточно часто и пространно цитировать разработки тех антропологов, которые в прошлом делали упор на кавказском антропологическом типе осетин, объединяющем их с соседними кавказскими народами. При этом даже без краткого упоминания остаются известные специалистам современные исследования, отмечающие неоднородность в антропологическом плане как горского населения, так и появившихся алан, а также иные наблюдения по антропологии собственно осетин. Особое пристрастие у сторонников нахоязычия алан вызывают работы В.И. Абаева, затрагивающие проблемы кавказского субстрата в языке осетин. Сама идея кавказского субстрата в формировании осетинского языка является продуктом «нового учения о языке» Н.Я. Марра. Именно данное учение диктовало стремление В.И. Абаева, например, признать за его отражение названия осетин иронов и дигоров. Однако такое решение имеет вполне аргументированные возражения. В качестве демонстрации указанного процесса В.И. Абаев приводил ряд слов, источник которых оставался невыясненным. Часть из них, однако, уже получила вполне приемлемое разъяснение на основе иранских языков. Интересно, что еще одна часть подобных слов имеет параллели среди финно-угорского материала, что отмечал сам исследователь, не находя возможности их объяснить. Само утверждение В.И. Абаева в начале историко-этимологического исследования осетинского языка только о 20% иранском фонде впоследствии было им исправлено в пользу увеличения этого объема. Любой же интересующийся данной проблемой человек может обратиться к 4-томному словарю В.И. Абаева и лично убедиться, что иранский фонд осетинского языка составляет около 3/4 от всего объема. Вполне прав Т.А. Гуриев, что влияние кавказских языков на формирование осетинского языка значительно, но лингвистическая наука не выработала критериев, чтобы отличать субстрат от несубстрата, поэтому обычно в субстрат отводят заимствования и неизвестные слова. То же касается оценки фонетических, грамматических и других явлений. Кстати, следует указать, что сам В.И. Абаев отмечая субстратные черты для указанных явлений, вовсе не сводил их к древненахской основе, указывая на влияние и закавказских и западнокавказских языковых групп. Причем, наблюдения многих лингвистов и антропологов позволяют склониться к мнению о значительном участии в сложении аланских объединений и последующем формировании осетинского народа представителей именно адыгского мира. Установленное научными методами отнесение языка алан к иранской группе языков и ираноязычие осетин при всех попытках хоть как-то оспорить языковую принадлежность первых оставляло постоянное препятствие в лице того непреложного факта, что осетины реально существуют. Простое решение Б.Д. Газикова о формировании осетин за счет появления на Северном Кавказе каких-то иранцев, конечно, не могло способствовать устранению «осетинского вопроса». Недавно было найдено радикальное решение. Х.З. Бакаев, выступив под псевдонимом Дени Баксан, опубликовал одиозную монографию, представляющую собой дикую смесь русофобии, антисемитизма и осетинофобии. Согласно этому автору, осетины, как и горские евреи (таты), терские казаки и караимы Крыма представляют собой потомков евреев-маздакитов, которые усвоили в Иране иранский язык, а затем бежали на Кавказ и поселились среди хазар. Для привязки начала осетинского этногенеза используются данные Леонтии Мровели о появлении овсов в период присутствия на Северном Кавказе хазар. Сама эта попытка изначально представляется ложной, поскольку образ «хазар» в грузинском источнике достаточно специфичен. Поражает желание человека писать опусы о древней и средневековой истории, заниматься вопросами этногенеза современных кавказских народов и абсолютно не знать своих кавказских соседей. Так, горские евреи и таты не являются одним и тем же народом. Горские евреи, по мнению большинства специалистов, являются потомками древних евреев, плененных и переселенных сначала в Месопотамию, где они освоили местный язык, а затем на Северный Кавказ. Лишь из-за антисемитских явлений они с конца 30-х и особенно активно с конца 1960-х и начала 1970-х гг. XX в. стали называть себя татами, т.к. говорили на татском языке. Сами же таты являются иранцами. Оба этих народа появились на Северном Кавказе как колонисты в результате политики средневековой Персии, стремившейся укрепить свои границы от набегов кочевников. Другой причиной для переселения горских евреев стали гонения персидских шахов за их участие в маздакитских движениях. Сегодня под татским языком понимается язык горских евреев, по существу, представляющий собой среднеперсидский язык. Сами же таты к началу XX в. в основном перешли на азербайджанский язык, хотя часть из них говорит на североазербайджанском (мусульманско-татский) диалекте среднеперсидского языка. Искать еврейские корни для терского казачества вообще бесперспективно. Изощрения о созвучии Маздакии и Моздока, в первую очередь должны удивить кабардинцев, т.к. название г. Моздока в Северной Осетии имеет кабардинское происхождение. Игра на факте ираноязычия осетин и горских евреев изначально бесперспективна, поскольку их языки принадлежат к различным группам иранских языков. Лишь в конце своих откровений о еврейском происхождении осетин Дени Баксан указывает на источник, подсказавший ему идею «осетинского еврейства». Им является «видный кавказовед прошлого столетия В.Б. Пфафф». Действительно, доктор В.Б. Пфаф в конце XIX века опубликовал ряд статей в «Сборнике сведений о кавказских горцах», «Сборнике сведений о Кавказе», «Терских ведомостях», посвященных истории осетин. В них он пришел к выводу о становлении осетин в результате смешения мидо-персидских и еврейских элементов в XV в. до н.э. Как время указанных событий, так и признаки еврейского компонента у осетин (левиратный брак, институт номылус, манера разговора, жестикуляция и т.д.), конечно, не имеют никакого доказательного основания. Даже редакция «Сборника сведений о кавказских горцах» вынуждена была отметить: «…не видно полного основания для принятия тех выводов и предложений, к которым приходит автор». М.М. Ковалевский замечал: «…под влиянием слишком поспешно сделанных антропологических и филологических наблюдений, г. Пфафф остановился на несчастной мысли видеть в Осетинах какое-то смешение арийского народа с семитическим». Благодаря доктору В.Б. Пфафу были собраны интересные материалы, касающиеся истории осетин. Но будучи дилетантом в науке, что вполне адекватно оценивалось уже его современниками, этот «видный кавказовед» допускал в своих выводах многие ничем не обоснованные высказывания и предположения. Но еще более поразить воображение может недавно вышедшая в свет брошюра полковника медицинской службы в запасе Ю. Тимерханова, представляющегося теперь краеведом Ингушетии, под броским названием «Правда об ингушах и осетинах». Поразить она может лишь своим плагиатом идей вышеуказанного опуса Дени Баксана. Для создания впечатления у читателей о собственном научном поиске Ю. Темирханов, хотя зачастую дословно переписывал формулировки предшественника, попросту не упоминает его имени. Работа расширена за счет привлечения выборочных цитат из исследований различных авторов и т.д. Это «расширение» коснулось дальнейшего незнания истории своих соседей. Так, утверждение о самоназвании южных осетин «кудар» просто смешно. Кударцами в просторечье называют южных осетин северные, тогда как сами южные осетины называют себя иронами, т.е. также как сами себя называют северные осетины-ироны. Автор абсолютно не разобрался в проблеме пратохаров и тохаров-юэчжей. Кстати, столь любовно цитируемый им Л.Н. Гумилев подарил библиотеке г. Петербурга замечательную статью Б. Лауфера с одними из самых первых ( 1917 г.) доказательств ираноязычия тохаров-юэчжей, которая и сейчас хранится в фондах ее филиала на Литейном проспекте. Краевед даже упоминает, без какой либо конкретизации, ингушское предание о тохарах, в связи с чем приводит ингушское выражение «Чтоб ты ушел в Сикким!». Интересно, что Р.С. Плиев, приводя данное выражение-проклятие, отмечает отсутствие объяснения значения слова «Сикким». Автор указывает, что иногда его связывают с названием индийского штата Сикким, куда, якобы, нахи в древности ходили в качестве проводников купеческих караванов. Но самому Р.С. Плиеву, видимо, интересней идея о переселении древних нахов в Этрурию по зову этрусков или в силу каких-то иных причин. Пожалуй, обе версии достойны друг друга по аргументации и оригинальности. Автор упоминает и сообщение о «длинноголовых» жителях Кавказа, сразу сравнивая их с обычаем деформации головы у алан. Остается только подсказать ему, что впервые деформированные черепа на Северном Кавказе появляются в памятниках катакомбной культуры эпохи бронзы. Без всякого обоснования упоминается некое аланское племя «оалой». Ю. Тимерханов не удосужился сделать хотя бы такую сноску, как сделал С.М. Джамирзаев по поводу мнения, что осетины являются «иоланами», а не аланами: «Это мнение высказано И. Дьяконовым в беседе с Л. Усмановым в 1989 г. в Ленинграде (полевой материал)». Автор «не проходит мимо» и решений В. Б. Пфафа. Кстати, положение о семитском происхождении не только осетин, но и ингушей также давно высказывалось. Оно получило адекватную оценку со стороны Е.И. Крупнова. Хотя его работа хорошо известна Ю. Тимерханову, но он предпочитает вообще не упоминать о прошлом историографическом казусе об ингушах, но рассматривает таковой по отношению к осетинам как очень важное событие. Автор отмечает древненахские корни у современных тюркоязычных балкарцев и карачаевцев, считая что те доказывают свое аланское происхождение, обращаясь друг к другу «алан», называя себя аланами. Вновь яркий образчик незнания традиций своих соседей. Слово «алан» при обращении балкарца или карачаевца не несет в себе этнической нагрузки. Так балкарец или карачаевец может обратиться и к представителю любого другого народа, если полагает, что тот владеет его языком. Пикантность последнего довода Ю. Темирханова заключается еще и в том, что он позаимствован у балкарских авторов, использовавших его для доказательства аланского происхождения только балкарцев и карачаевцев. Но у них аланы соответственно рассматривались как изначально тюркоязычный народ. Я уже не буду касаться использования автором имен и разработок Н.Д. Кодзоева, Я.С. Вагапова, Б.Д. Газикова, М.Б. Мужухоева, Р.С. Плиева, Н.Я. Марра и других, поскольку в них нет ничего нового. Пожалуй, процветающее в Ингушетии «краеведение» под маской «алановедения» достигло своего пика. Рожденный ею миф об ингушской Алании и аланах-ингушах во многом обязан своим появлением современным жизненным реалиям. Среди них, видимо, в первую очередь следует учитывать субъективный фактор. Любой человек, а тем более представитель кавказского народа, хочет знать о своем происхождении, происхождении своей семьи, рода, народа. Его здоровая заинтересованность, в конечном итоге, подвигает к ознакомлению с данными исторической науки. Сама историческая наука относится, к так называемым «проницаемым наукам». Она предстает перед неискушенным в ее законах человеком в виде некоего повествовательного объекта, что создает иллюзию возможности и лично, без всякой подготовки включиться в это повествование. Накопленный огромный материал по различным проблемам аланской истории, в свою очередь, может создать у человека еще одну иллюзию возможности его изложения, исходя из собственных представлений о логике заключений и простора для выборочности играющих на них положений. Относительная доступность этих материалов может привести к личной убежденности о свободном владении необходимой информацией. Не последнюю роль играет желание прославиться или получить хоть какую-то известность, хоть какой-то авторитет в глазах окружающих. Данная тенденция ведет и к усилению националистических идей, поскольку ориентируется на определенную национальную аудиторию. Видимо, поэтому работающие в Ингушетии в последнее время краеведы стремятся, прежде всего, опубликовать свои «открытия» в средствах массовой информации. Если они и участвуют в научных конференциях, то они, как правило, при всех своих названиях носят местный характер и соответственно могут получить отражение в местных СМИ. Однако многие черты интересующего нас краеведения оказываются обусловленными и объективными факторами современного состояния как, в целом, Российского государства, так и Республики Ингушетия, в частности. Развал СССР породил хаос во многих сферах жизнедеятельности общества, усилил тенденции к суверенизации, нуждающиеся в своем осмыслении и обосновании. Для многоэтничного Северного Кавказа указанные проблемы воспринимались особенно остро, поскольку затрагивали национальное самосознание и межнациональные взаимоотношения. В этой ситуация и политическая и иная элита северокавказских республик оказалась кровно заинтересованной в разработке исторических конструкций, обеспечивавших ощущение и практическую возможность управлять и использовать доставшиеся ей местные ресурсы. Быстро и эффектно такая работа большей частью могла проводиться не профессионалами-историками, «ограниченными» рамками своей науки, а дилетантами, имевшими к тому указанные выше стимулы. Все это проходило на фоне заметного упадка науки, оскудения ее рядов, вызванных политико-экономическими кризисами постсоветского периода. Кроме того, профессиональный исследователь, владеющий законами научного познания, всегда оставляет допуск на ограниченность источниковой базы, на неполноту ее информативности, на ограниченность аналитических возможностей отдельного исследователя, что заставляет его быть более осторожным в своих выводах. Дилетанту же наоборот свойственны безграничная вера в своем владении исторической истиной, громкая декларация своих «открытий» и «опровержений» ошибок оппонентов. Но особенно много паранаучных откровений закономерно появлялось в среде тех народов, которые испытали в своей судьбе реальные или кажущиеся ущемления, ощутимые удары и потери, раны от которых оставались достаточно свежими. Для ингушского народа такой бередящей душу раной стали сталинские репрессии в форме долгой и жестокой ссылки, многие годы сопровождавшиеся клеймом предателей. Отголоском такого положения становятся обвинения ингушских авторов советской власти и ее ученых в искажениях и умолчаниях о правдивой истории своего народа. Парад суверенитетов обострил чувство ущемленности из-за отсутствия сколь-нибудь знакового опыта собственной государственности. Поэтому паранаучные изыскания особенно развились именно в период обретения собственной республики, обеспечивая «научно-историческую» основу для создания как можно более древних представлений о таком опыте. Поиск обоснования такого своего суверенитета подстегивается опытом прежней Чечено-Ингушской АССР, в которой ингуши оставались на вторых ролях в политической, экономической, культурной и иных областях общественной жизни. Подспудная боязнь возвращения в прежнее положение, усугубленная в последнее время предположениями о возможном новом объединении в рамках единой республики чеченского и ингушского народов, порождают стремление обособить свою историю. Поэтому если и признается тесное этническое родство с чеченцами, то ставка делается на утверждение давнего собственного пути исторического развития. В радикальных версиях начинает утверждаться полное различие чеченцев и ингушей или пропагандируется тезис об историческом первенстве ингушей, от которых впоследствии отделились чеченцы, представляющие, таким образом, некую младшую ветвь ингушей. Усиливается такой тезис и положением, что в формировании чеченского народа принимали участие представители различных этнических групп, среди которых была лишь некоторая доля ингушей. Соответственно и чеченский язык объявляется лишь диалектом ингушского, а уж антропология указывает на несомненное различие народов. Обретение собственной государственности в рамках российской республики наталкивается на проблемы общего состояния самого ингушского общества. В нем еще сильны центростремительные силы, определяющиеся разобщенностью по родам, территориям и т.д. В то же время одетая на общество республиканская «рубашка» актуализирует проблему выработки какой-то объединяющей идеи, теперь уже желательно выражающей идею и этнической консолидации и государственного единства практически мононациональной республики. Искать такую идею в настоящем, характеризующемся постоянным политико-экономическом кризисом, или в будущем, которое оценивается людьми по современному состоянию, кажется тщетным. Поэтому взоры обращаются к прошлому. Как любой человек хочет иметь знаменитого предка, а лучше знаменитее других, так и любой народ хочет иметь славное прошлое и великих предков. Такая сопричастность наделяет и человека и целые народы чувством гордости и превосходства над другими, дает им сладкую возможность рассказывать о предках как о самих себе. Она же является еще одной питательной средой для роста национализма, тем более не ограничивающегося тесным взаимодействием с представителями иных народов в рамках своей государственности. Поэтому история алан и Аланского государства оказывается наиболее подходящей, тем более, что она протекала на Северном Кавказе и даже на территории современной Ингушетии. Поэтому нередко ингушские авторы зацикливаются в своих желаниях связать факты аланской истории непременно только с территорией современной Республики Ингушетия. История алан, хорошо «озвученная» различного рода источниками, дающая примеры государственного строительства, столь ценимой на Кавказе воинской доблести, может весьма эффектно звучать из уст краеведа и производить должный эффект на слушателя. Изучение же иной истории не только потребует специальных знаний и долгого невидимого для окружающих труда, но и не произведет такого быстрого и громкого впечатления. Конечно, выбор здесь для определенной категории людей однозначен. В то же время не хочется расставаться и с кобанской археологической культурой, т.к. с первого момента своего открытия она принесла мировую научную славу всему Северному Кавказу. Научные положения о формировании северокавказских алан на основе синтеза с местным населением заставляет искать какие-то формы их смешения, но в рамках нахского мира, или некоего саморазвития нахов-кобанцев в нахов-алан. Справедливости ради следует отметить, что, практически, ни одному из северокавказских народов не удалось избежать тех или иных искажений в вопросах изучения и освещения прошлого своего народа. К моему глубокому сожалению, не избежала этого и Северная Осетия. И у нас представлены примеры гиперболизации места и роли алан в истории, попытки представить исключительность своих достижений в истории Кавказа и мировой цивилизации, стремления оказаться как можно древнее и славнее других и т. д. Но резкое отличие положения дел в Северной Осетии от положения в Ингушетии заключается в одном непреложном факте. Если подобные попытки осетинских авторов остаются на уровне их личного творчества, то ингушские авторы оказываются втянуты в обслуживание официальных государственных интересов. Само государство практически официально объявило себя историческим правопреемником Аланского государства, основав свою новую столицу под названием Магас в честь столицы средневековой Алании. Именно государственными интересами диктуются рекомендации работ, выходящих из-под пера, например, Б.Д. Газикова и Н.Д. Кодзоева, для школьников, студентов, преподавателей, работников культуры. Окончательным подтверждением этого факта является издание учебного пособия Н.Д. Кодзоева по истории ингушского народа, т. е. введение паранаучных знаний в процесс государственного образования. При выходе подобного учебного пособия по истории Кабардино-Балкарии в него были включены разделы, написанные представителями балкарского народа, испытавшего многие общие с ингушами проблемы, в которых также декларировались свои приоритеты в северокавказской истории, связь этногенеза своего народа с аланами, но уже соответственно тюркоязычными. В том же пособии были представлены и разделы, составленные представителями кабардинского народа, которые параллельно давали научно обоснованные положения. Это странное и противоречивое учебное пособие, порожденное реалиями общественно-политической обстановки в республике того периода, несомненно, создавало трудности для учащихся, но одновременно не давало возможности учащимся скатиться к заучиванию квазиисторических концепций. В современной же Республике Ингушетия подобных сдерживающих факторов нет. Порожденный определенными реалиями миф торжествует. К каким же новым реалиям в свою очередь он может привести? Признанная мировым научным сообществом генетическая связь осетин с аланами, в первую очередь, вызывает постоянное стремление авторов направлять острие своей критики против осетинского народа. Именно поэтому часто звучат голословные обвинения, что связь этногенеза осетин с аланами является выдумкой сугубо осетинских ученых. Хотя любой специалист знает, что среди всех занимавшихся и занимающихся в той или иной степени изучением аланской истории осетинские исследователи занимают более чем скромное место, и не они являются основоположниками данного решения. Именно поэтому нередко обвинения перерастают в откровенную брань. Но особую тревогу в складывающемся положении вызывает специфика взаимоотношений ингушского и осетинского народов. Примеры сотрудничества и добрососедства не могут затушевать перманентное противостояние народов, протекающее при недоверии и неприязни друг к другу в мирное время и периодически взрывающееся прямыми жестокими и кровавыми, порой абсолютно бессмысленными столкновениями, продолжается уже достаточно долгое время. Тому много примеров и в постсоветское, и в советское, и в дореволюционное времена. Если для первых двух периодов еще хватало сильной центральной власти государства для сдерживания, предотвращения, подавления этих тенденций, официальной пропаганды всеобщего мира и дружбы, то в настоящее время такие угрозы оказываются более разрушительными. Государство оказалось не только не в состоянии предотвращать подобную напряженность, но проявило полное безволие в вопросах беспристрастной и открытой оценки происходивших событий, тем самым, порождая у народов желания самим обвинять, судить и действовать. Наличие территориальных претензий к Северной Осетии, поддерживаемая ингушским обществом и официально декларируемая Республикой Ингушетия, и уже имевшая место попытка решить их силовым путем заставляют с возрастающей тревогой следить за мифологизацией сознания ингушского народа. Начавшееся «вкладывание» в умы школьников мифа об аланском происхождении ингушей, переплетаемое с известным осетино-ингушскими отношениями, в будущем может вырасти вместе с этими школьниками в «справедливую» решимость не только воевать на страницах печати с осетинами, бессовестно укравшими у них великую историю, бороться всеми способами за часть территории нынешней Северной Осетии, но и повести бескомпромиссную, как и полученные в школе знания, борьбу за все аланское наследство, за все аланские территории (уже сейчас идеи Дени Баксана используются в яростных нападках на осетин в интернете). Такая перспектива нанесет удар не только по двум соседним народам, но может вылиться при определенных условиях в деструктивные процессы на всем Северном Кавказе и тем самым нанести жесткий удар по российской государственности. Симптоматично, что нередко опусы ингушских авторов, даже если они начинаются с изложения сведений по вопросам эпохи бронзы, заканчиваются обвинениями и угрозами в адрес осетин за события советского и постсоветского периодов. Видимо, с целью ослабить потенциального врага используется идея о нахских корнях осетин-дигоров и отличия от них осетин-иронов. В противостояние с ингушами прежде всего втягиваются соседние с ними ироны, которых и надо изолировать. Видимо, расчет делается и на факт мусульманства части дигоров, что должно если не привлечь их на свою сторону, то хотя бы нейтрализовать. Пожалуй, только в данном случае попытки будут бесполезны. Во-первых, исповедует ислам и часть иронов. Во-вторых, разделение осетин на три части, различия в официальном вероисповедании, если можно так выразиться, являются «продуктом внутреннего потребления» в мирный период. В случае же внешней опасности они бывают отброшены и на первый план выходит понимание национального единства, что достаточно ярко продемонстрировали недавние события как в Северной, так и в Южной Осетиях. В складывающейся ситуации остро необходимо принятие решительных и незамедлительных действий. Большая ответственность ложиться на плечи профессиональных историков. Конечно, нельзя сказать, что раньше они не предпринимали никаких мер для противодействия подобным паранаучным и националистическим явлениям. Они выступали с критическими статьями, старались в меру своих возможностей вскрыть корни подобных явлений, консолидироваться перед лицом опасности, надвигавшейся со стороны дилетантов. Однако, на мой взгляд, следует перейти к более подробному и аргументированному разбору тех положений, которые содержатся в каждой изданной и издающейся работе псевдоисториков. Зачастую профессиональные исследователи просто не замечают и не реагируют на такие издания, что является негласной в научных кругах отрицательной оценкой. Однако правила поведения научного сообщества не воспринимаются его оппонентами. Наоборот, они расцениваются как признание собственной правоты и превосходства. Я полностью согласен с мнением исследователей, что в условиях складывающейся на Северном Кавказе ситуации осложнения межнациональных и межконфессиональных отношений долгом каждого ученого становится широкая пропаганда истинно научных знаний в области этногенеза и этнической истории. Необходимо выдвижение научных методик, результаты которых легко воспринимаются непрофессионалами. Только в наступательном движении, только в использовании информативного поля оппонентов можно добиться перелома в складывающейся ситуации. Крайне необходимо повышение ответственности каждого ученого в оценке квазиисторических идей. Мне, например, вполне понятно участие в качестве официальных рецензентов монографии Р.Д. Арсанукаева представителей грузинской исторической науки. Идеи исторического и культурного превосходства грузинского народа над окружающими, пропаганда утверждения и демонстрации такого превосходства любыми методами, ярко проявившаяся в событиях в Южной Осетии и Абхазии, вполне объясняют использование ими любой возможности поддержать любую идею, наносящую удар по Северному Кавказу и Российской Федерации, Апологеты грузиноцентризма, понимая важное значение этнического родства и соответствующей поддержки северокавказских народов абхазов и осетин к югу от Главного Кавказского хребта, готовы использовать каждый шанс внесения раскола в среду сил, мешающим им добиться своих целей. Однако выступление в роли официального рецензента, воспринимающееся простым читателем как одобрение идей Р.Д. Арсанукаева, представителей российской науки заставляет задуматься над ненаучными стимулами и причинами такого поведения. О повышении личной ответственности каждого ученого заставляет задуматься и пример В.Б. Виноградова. С одной стороны, известный исследователь, который при всех своих замечаниях по поводу тюркоцентристских концепций И.М. Мизиева, все же рекомендует их читателю, а, с другой стороны, обсуждая сарматскую проблему, обвиняет советский тоталитарный строй в ударе по научному потенциалу и уровню репрессированных тюркоязычных и нахоязычных народов Северного Кавказа, приведших, якобы, к засилью лингвистической концепции сплошной ираноязычности древних кочевников Восточной Европы. В.Б. Виноградов рассматривает творчество И.М. Мизиева и Я.С. Вагапова как крайнее выражение «антиираноязычных доктрин» в условиях вспышки общественно-политического плюрализма и политизации науки. Своих же коллег по научному цеху он обвиняет в огульном отвергании их, либо в большинстве своем простом умалчивании из-за отсутствия должных возможностей для критической оценки и сопоставлений всех этих крайне противоречивых, но содержащих и рациональные зерна наработок. Остается только сожалеть о примиренческой позиции В.Б. Виноградова к параисторикам и о переносе собственных научных противоречий с коллегами в область их обвинений за противодействие квазинаучным концепциям. Раскол в научном мире также опасен перед лицом столь дружно поддерживающих друг друга дилетантов. Учитывая переход политиканствующей паранауки на уровень тесного сотрудничества с отдельными государственными структурами, следует противопоставить им более тесный союз научного мира не только с отдельными государственными структурами в рамках федеративных республик, что, например, очень важно для Северной Осетии, но и с центральными государственными органами Российской Федерации. Учитывая сложность межнациональных и межконфессиональных отношений на Северном Кавказе, превращающемся в весьма проблематичный регион для российского государства, следует незамедлительно проработать проект создания Института кавказоведения, в котором бы объединились ведущие специалисты в различных областях исторической науки и были бы задействованы, в первую очередь, сами представители северокавказских народов. Это позволит не только прекратить раскольническую деятельность параисториков, но и вырабатывать объединяющие народы концепции, общегражданские принципы для северокавказских народов как полноправных граждан Российской Федерации, положит конец многим популярным в России мифам о неком общекавказском менталитете, общекавказской культуре или исключительности исторического положения какого-то народа. Только используя этот механизм можно укреплять основы единства Северного Кавказа через его многообразие и опыт выработки общепонятных для северокавказских народов способов взаимодействия. Такой институт должен стать непосредственным консультационным центром для российского руководства, связь с которым в наиболее эффективной форме может осуществляться через полномочного представителя президента РФ по Южному федеральному округу и его администрацию. Учитывая положительный опыт российского управления на Северном Кавказе, следует поставить вопрос о создании Института кавказоведения во Владикавказе и переносе туда представительства президента. Само расположение г. Владикавказа представляется наиболее оптимальным для указанных действий. Эффективно управлять и быстро реагировать на любые вызовы дня нельзя издалека, без постоянного непосредственного соприкосновения с жизнью северокавказских народов, прежде всего, национальных республик. Превращение Северной Осетии в южный форпост Российской Федерации, включение Северного Кавказа в сферу геополитических интересов различных зарубежных государств, переплетение сложных национальных и государственных интересов (например, проблема Абхазии и Южной Осетии, напрямую затрагивающая интересы России, северокавказских народов, Грузии и иных международных сил) должны поставить вопрос о размещении в г. Владикавказе представительства МИД РФ, который вплотную займется выработкой и проведением внешней политики в южном направлении. И в данной сфере государственной деятельности значительную роль может сыграть взаимодействие с Институтом кавказоведения. _____________________________ Литература: См.: Вагапов Я.С. Некоторые нахские топонимы и этнонимы с корнем А (этимологические заметки) // Вопросы нахской лексики. Грозный, 1980; Вагапов Я.С. Об одной вайнахской фразе в сочинении готского историка VI в. Иордана // Вопросы вайнахского синтаксиса. Грозный, 1981; Вагапов Я.С. Лингвистические данные о местоположении и происхождении названий аланских городов Ма’ас и Дедяков // Вопросы исторической географии Чечено-Ингушетии в дореволюционном прошлом. Грозный, 1984; Вагапов Я.С. О языке Зеленчукской надписи // Вопросы нахской лексики. Грозный, 1980; Вагапов Я.С. Генетические связи нахских народов в свете данных языкознания // Всесоюзная научная конференция «Проблемы происхождения нахских народов». ТД. Шатой, 1991; Вагапов Я.С. Проблемы происхождения нахского этноса в свете данных лингвистики // Материалы конференции «Проблемы происхождения нахских народов». Махачкала, 1996. Вагапов Я.С. Вайнахи и сарматы. Нахский пласт в сарматской ономастике. Грозный, 1990. Zgusta L. The Old Ossetic Inscription from the River Zelenchuc. Wien, 1987. Тимерханов Ю. Правда об ингушах и осетинах. Назрань, 2004. Абаев В.И. Историко-этимологический словарь осетинского языка. М., 1996. Т. I . Плиев Р.С. Хранитель тайны – язык. М., 1997. Сигаури И.М. Очерки истории и государственного устройства чеченцев с древнейших времен. М., 1997. Ингуши: Сборник статей и очерков по истории и культуре ингушского народа. Саратов, 1996 Багаев М.Х. Гипотезы о происхождении чеченцев и ингушей // VIII Крупновские чтения. ТД. Нальчик, 1978. Джамирзаев С.М. Древняя история чеченцев (нохчий) (К древней истории нахских племен тысячелетия до новой эры). М., 2002. См.: Арсанукаев Р.Д. Еще раз к вопросу об истоках катакомбного обряда погребений в предгорной зоне центральной части Северного Кавказа // Региональная научная конференция «Актуальные проблемы истории дореволюционной Чечено-Ингушетии». Грозный, 1990; Арсанукаев Р.Д. Древности вайнахов и аланская проблема // XVI Крупновские чтения. ТД. Ставрополь, 1990; Арсанукаев Р.Д. Некоторые вопросы интерпретации раннесредневековых бытовых памятников Чечено-Ингушетии // XVII Крупновские чтения. ТД. Майкоп, 1992; Арсанукаев Р.Д. Некоторые вопросы этнической истории Северного Кавказа // Всесоюзная научная конференция «Проблемы происхождения нахских народов». ТД. Шатой, 1991; Арсанукаев Р.Д. Вайнахи и аланы. Баку, 2002. Туаллагов А.А. Сарматы и аланы в IV в. до н.э. – I в. н.э. Владикавказ, 2001. Виноградов В.Б. Вайнахо-аланские историко-культурные параллели (на материалах горной Ингушетии) // Вопросы историко-культурных связей на Северном Кавказе. Орджоникидзе, 1985. Туаллагов А.А. Скифы Северного Кавказа по данным письменных источников // Иранский мир и Юг России: прошлое и современные перспективы. Южнороссийское обозрение. Ростов-на-Дону, 2004. Вып. 22. См.: Мужухоев М.Б. Вопросы истории вайнахов. Грозный, 1992; Мужухоев М.Б. Ингуши: Страницы истории, вопросы материальной и духовной культуры. Саратов, 1995; Мужухоев М.Б. Нарты. Аланы. Вайнахи: К истории ингушского народа. Назрань, 1996; Мужухоев М.Б., Мужухоева Э.Д. Некоторые страницы истории ингушского народа // Республиканская научно-практическая конференция «Духовное возрождение ингушского народа: история, современность, перспективы». ТД. Назрань, 1995; Мужухоева Э.Д. Нарт-орстхойский эпос и вайнахи-плоскостники // Всесоюзная научная конференция «Проблемы происхождения нахских народов». ТД. Шатой, 1991. Мужухоев М.Б. Нарты. Аланы. Вайнахи: К истории ингушского народа. Назрань, 1996. Джамирзаев С.М. Древняя история чеченцев (нохчий) (К древней истории нахских племен тысячелетия до новой эры). М., 2002. Марковин В.И. Об археологическом аспекте в изучении этногенеза вайнахов // Всесоюзная научная конференция «Проблемы происхождения нахских народов». ТД. Шатой, 1991. Марковин В.И. Древнейшие страницы истории Страны вайнахов // Северный Кавказ: историко-археологические заметки. МИАР. М., 2001. №3. См.: Газиков Б.Д. К вопросу о маршрутах походов Тимура против «эльбурзцев» // Научно-практическая конференция «Ингушетия на пороге нового тысячелетия». ТД. Назрань, 2000; Газиков Б.Д. Где находился город Дедяков // Всероссийская научная конференция, посвященная 150-летию со дня рождения известного ученого и просветителя Ахриева Чаха Эльмурзиевича. ТД. Магас, 2000; Газиков Б.Д. Маршруты похода Тимура на Северный Кавказ // Ученые записки школы-гимназии г. Назрань. Назрань, 2002. Вып. 1; Газиков Б.Д. О некоторых «темных» местах в нартском эпосе // Вестник научного общества учащихся школы-гимназии г. Назрань. Назрань, 2002. Вып. 6; Газиков Б.Д. Взгляд в прошлое. Статьи по истории Ингушетии. Назрань, 2002; Газиков Б.Д. Архивная память: Сборник статей. Назрань, 2003. См.: Кодзоев Н.Д. К вопросу о местонахождении Магаса // Мир на Северном Кавказе через языки, образование, культуру: Тезисы докладов II международного конгресса. Симпозиум III «Языки народов Северного Кавказа и других регионов мира». Пятигорск, 1998, ч. I ; Кодзоев Н.Д. Происхождение этнонимов «алан» и «г I алг I а» // Мир на Северном Кавказе через языки, образование, культуру: Тезисы докладов II международного конгресса. Симпозиум III «Языки народов Северного Кавказа и других регионов мира». Пятигорск, 1998, ч. I ; Кодзоев Н.Д. Аланы. М., 1998; Кодзоев Н.Д. Очерки истории ингушского народа с древнейших времен до конца XIX в. Назрань, 2000; Кодзоев Н.Д. К вопросу о местонахождении аланского города Дадаков // Всероссийская научная конференция, посвященная 150-летию со дня рождения известного ученого и просветителя Ахриева Чаха Эльмурзиевича. ТД. Магас, 2000; Кодзоев Н.Д. Местонахождение и значение названия аланской столицы Магас // Вестник археологического центра. Назрань, 2001. Вып. 1; Кодзоев Н.Д. К вопросу о местонахождении аланского города Магас // Вестник археологического центра. Назрань, 2001. Вып. 1; Кодзоев Н.Д. К вопросу о происхождение этнонимов «алан» и «г I алг I а» // Ученые записки школы-гимназии г. Назрань. Назрань, 2002. Вып. 1; Кодзоев Н.Д. История ингушского народа: С древнейших времен до конца XIX века: Уч.пособ. для 7-9 классов общеобразовательных школ. Магас, 2002; Кодзоев Н.Д. Магас по археологическим и письменным источникам. Магас, 2003; Крупнов Е.И. Средневековая Ингушетия. М., 1971. Туаллагов А.А. Рецензия на книгу Н.Д. Кодзоева «Магас: по археологическим и письменным источникам». – Магас: Издательство «Сердало», 2003 // Вестник Владикавказского научного центра. Владикавказ, 2004. Т. 4. № 1. См.: Абрамова М.П. Ранние аланы Северного Кавказа III - V вв. н.э. М., 1997; Герасимова М.М. Краниологические материалы из меотских могильников Прикубанья // СА. 1976. № 5; Герасимова М.М. Палеоантропология Северной Осетии в связи с проблемой происхождения осетин // ЭО. 1994. № 3; Герасимова М.М. Равнины и горы в процессе расо- и этнообразования осетин // V Конгресс этнографов и антропологов России. ТД. М., 2003; Герасимова М.М. Средневековое население Куртатинского ущелья (Северная Осетия) по антропологическим данным// XXII Крупновские чтения. ТД. Ессентуки-Ставрополь, 2002; Герасимова М.М. Е.И. Крупнов и палеоантропология Северного Кавказа // XXIV Крупновские чтения. ТД. М., 2004. Тихонов А.Г. Средневековое население Северной Осетии (по материалам могильника Верхняя Кобан) // ЭО. 1994. №3. Шевченко А.В. К краниологии Предкавказской Алании X - XII вв. н.э. (по материалам раскопок Змейского могильника 1981-1983) // Этнокультурные проблемы бронзового века Северного Кавказа. Орджоникидзе, 1986. См.: Туаллагов А.А. К вопросу о происхождении осетин-дигорцев // Национально-государственное и федеративное строительство на Северном Кавказе: опыт, проблемы, специфика. Владикавказ, 1998; Туаллагов А.А. О происхождении осетинских самоназваний Digor и Iron // Материалы Гагкаевский чтений. Владикавказ, 2001. Гуриев Т.А. Субстрат: некоторые вопросы теории и практики // Материалы международного симпозиума, посвященного 100-летию со дня рождения Арнольда Степановича Чикобава. Тбилиси, 1998. Дени Баксан. Следы сатаны на тайных тропах истории. Грозный, 1999. Туаллагов А.А. Скифы Северного Кавказа по данным письменных источников // Иранский мир и Юг России: прошлое и современные перспективы. Южнороссийское обозрение. Ростов-на-Дону, 2004. Вып. 22. Тимерханов Ю. Правда об ингушах и осетинах. Назрань, 2004. Плиев Р.С. Хранитель тайны – язык. М., 1997. Джамирзаев С.М. Древняя история чеченцев (нохчий) (К древней истории нахских племен тысячелетия до новой эры). М., 2002. Крупнов Е.И. Средневековая Ингушетия. М., 1971. История Кабардино-Балкарии. Уч.пособ. для средней школы. Нальчик, 1996. Кузнецов В.А., Чеченов И.М. История и национальное самосознание (проблемы современной историографии Северного Кавказа). Владикавказ, 2000. Герасимова М.М., Пежемский Д.В., Яблонский Л.Т. Предварительные итоги и перспективы исследования палеоантропологического материала из фондов «Наследие» (Ставрополь) // XXI Крупновские чтения. ТД. Кисловодск, 2000. См.: Виноградов В.Б. Назревшая проблема и поиски путей ее решения. Предисловие к книге // Мизиев И. М. Шаги к истокам этнической истории Центрального Кавказа. Нальчик, 1986; Виноградов В.Б. К состоянию этнолингвистической атрибуции сарматов // Международная конференция «Проблемы истории и культуры сарматов». ТД. Волгоград, 1994. при использовании материалов сайта, гиперссылка обязательна
Вернуться назад |