КОЛОНИАЛЬНАЯ ПОЛИТИКА ЦАРСКОЙ РОССИИ НА СЕВЕРНОМ КАВКАЗЕ И ЕЕ ПОСЛЕДСТВИЯ. Часть 2.
В. Д. Дзидзоев
Дикие расправы, к которым прибегали жандармы и полицейские в России, возмущали не одного К. Хетагурова, не только просветителей и революционных демократов Терской области. В. И. Ленин писал: «Противозаконное и дикое битье в полиции происходит в Российской империи — без преувеличения можно сказать — ежедневно и ежечасно. А до суда доходит оно в совершенно исключительных и крайне редких случаях. Это нисколько не удивительно, ибо преступником является та самая полиция, которой вверено в России раскрытие преступлений»3". Народ, конечно, знал, что полицейским, жандармам, прокурорам, судьям, адвокатам доверять нельзя. Большинство из них сами совершали преступления, но умело прятали концы в воду. «Обратите внимание, например, на то,— писал В. И. Ленин,— как бьют полицейские. Их пятеро или шестеро, работают они со зверской жестокостью, многие пьяны, у всех шашки. Они люди опытные и прекрасно знают, как надо бить. Удар шашкой — улика, а избить кулаками — поди потом докажи, что избили в полиции». «Избит в драке, взяли избитого — и все шито-крыто»59. В Центральном государственном архиве Северной Осетии хранится уникальный документ, который позволяет лучше «разглядеть» суть и цель телесного наказания в мусульманской интерпретации, к которой прибегали местные власти. За долгие годы безраздельного господства в Терской области русские власти, особенно полицейские, довели до абсолютного совершенства методы своей работы. Так, например, для убеждения туземцев в обоснованности применения телесных наказаний областная администрация прибегала к помощи религии и ее служителей. Тем более, что среди служителей культа находились добровольцы, готовые оказать посильную помощь генералам и чиновникам. Так, в 1896 году начальник Грозненского округа докладывал начальнику Терской области о том, что применение наказания розгами, якобы, согласуется с законами шариата и адата. Начальник округа приводил разъяснение кадия по этому вопросу: «Кадий Грозненского городского суда объяснил: по шариату лишение жизни вознаграждается сотней верблюдов, лишение человека кисти — половиной цены жизни — пятьюдесятью верблюдами. Воровство же на сумму около ползолотника золота наказывается, по шариату, отсечением кисти руки, т. с. таким увечьем человека, которое оценивается половиной цены жизни. Так строго карается шариатом воровство на сумму около 1 рубля 50 копеек. Воровство же на меньшую сумму по шариату должно караться по усмотрению властей, в том числе и наказанием телесным. Исходя из этих соображений, кадий даст следующее заключение: по шариату телесные наказания допускаются, и наказания за кражу розгами строгостью своей будут далеко уступать той мере строгости, которая могла бы соответствовать мере строгости по шариату»60. Для областной администрации большое значение имело узаконение применения телесных наказаний. В результате различных махинаций, заигрываний с горцами, подкупа и уговоров полицейское начальство в 1888 году добилось даже «одобрения» телесных наказаний жителями ряда осетинских, кабардинских, балкарских селений, аулов и приходов. По существу, удалось «узаконить» в Терской области сечение розгой. Против этой меры решительно выступали А. И. Герцен, В. Г. Белинский, К. Л. Хетагуров, Г. М. Цаголов, Чах Ахриев и другие авторитетные люди России. Группа осетинских интеллигентов во Владикавказе выступила в 1889—1890 годах против введения сечения розгами, что вызвало «зубную боль» у начальника Владикавказского округа полковника Голубова. «Интересно бы знать,— удивлялся полковник,— какими соображениями руководствуются эти господа (группа осетинских интеллигентов. — В. Дз.), говоря против этой меры» . В этом ответе видна колонизаторская сущность руководства Владикавказского округа, которое не понимало жестокости и бесчеловечности сечения розгой. А. И. Герцен с болью в душе писал: «Целые страны существуют без телесных наказаний, а у нас еще ведут споры о том, сечь или не сечь? Если сечь.— чем сечь? Если не сечь,— сажать ли на цепь в клетку?.. Что лучше: розга или плетка?.. Какова плетка, какова розга?»62. С этими словами перекликаются слова К. Хетагурова. С чувством глубочайшей боли за туземцев поэт писал: «Секут так, что йо люли-малина! Секут всенародно в Назрани с толком, с расстановкой, сначала ингуша, потом осетина, потом опять ингуша и т^д. А как секут — это надо видеть»63. Герцен, Белинский, Добролюбов, Хетагуров, Ахриев, Ногмов и другие прекрасно понимали, что применение позорного сечения розгами было проявлением общей колониальной политики царизма. В стихотворении «Додой» («Горе») поэт клеймит существовавшие жестокие порядки:
Цепью железной нам тело сковали, Мертвым покоя в земле не дают. Край наш поруган и горы отняли. Всех нас позорят и розгами бьют64
Инициатором установления военно-полицейского порядка в Терской области было местное полицейское начальство. Оно широко применяло самосуды, телесные наказания, способствовало распространению лжесвидетельства. Вместе с тем судьи, как правило, игнорировали настоящие свидетельские показания. Полицейское начальство откровенно защищало интересы даже тех казаков, которые совершали тяжелые уголовные преступления. Интересы же туземцев, их права попирались везде и всегда. В такой обстановке, при поддержке полицейского начальства, казаки открыто охотились на «голодных туземцев», «диких азиатов», «ненавистных горцев». Горцев наказывали и убивали. Но за это никто не нес уголовной ответственности. Показателен в этом отношении такой пример. Шел судебный процесс над группой осетин во Владикавказе. Они ложно были обвинены в убийстве русского чиновника полиции. Вина осужденных не была доказана. Однако прокурор Серебряков в своей обвинительной речи выразил «твердую уверенность» в том, что, несмотря на невинность подсудимых, суд накажет их строго. Мотивировалась такая уверенность прокурора тем, что «этого желает сам князь Голицын», главнокомандующий гражданской частью и наместник царя на Кавказе, командующий войсками Кавказского военного округа. Однако профессиональный юрист Серебряков не мог не чувствовать шаткости своей позиции. Он понимал, что суд при явной недоказанности вины подсудимых может вынести оправдательный приговор и освободить туземцев. Но этого нельзя было допускать. Поэтому прокурор нагло фарисействовал, упражняясь в красноречии и надменности. Он даже угрожал судьям, требуя наказания невиновных лиц. Обращаясь к судьям, прокурор заявил:' «Я не думаю, что вы усомнитесь в виновности подсудимых. Но если такое сомнение и явилось у вас, вы все-таки должны вынести обвинительный приговор. Этого требуют интересы поддержания престижа русской власти на Кавказе». Это еще одно доказательство колонизаторской сущности применения наказания и его целей в Терской области. Видный писатель и журналист Георгий Цаголов работал литературным сотрудником в газете «Терские ведомости», издававшейся во Владикавказе на русском языке в 1868—1917 годах (вначале выходила еженедельно, с 1884 года — два раза в неделю, с 1892 — три раза в неделю, с 1901 года — ежедневно). Будучи талантливым публицистом, Георгий Михайлович вел отчеты о судебных процессах. Ему приходилось присутствовать на судебных процессах и при приведении в исполнение высшей меры наказания. Г. Цаголов считал, что нередки были случаи, когда к смертной казни приговаривали невиновных людей или за малую провинность. Один такой случай публицист описал подробно. «Во время исполнения смертного приговора,— писал Цаголов,— я вдруг услышал со стороны виселицы чей-то жалобный протяжный стон. Сначала я подумал, что это кабардинец посылает свое последнее «прости», а потому в недоумении стал спрашивать себя: «Или это вырвалось из груди его (осужденного.— В. Дз.) жгучее проклятие несбывшимся надеждам и этому миру, где все — обман, неправда, бездушие? А палач... Палач вновь подскакивает к жертве человеческого «правосудия» и обеими руками дергает за плечи вниз...»66. Г М. Цаголов осуждал царские порядки в Терской области, говоря, что такая шовинистическая колониальная политика не имеет перспективы. Он аргументированно и талантливо критиковал систему царского судопроизводства, особенно ее практику в Терской области. В ряде работ Г. М. Цаголов убедительно показал антинародный, колониальный характер областной администрации. Он призывал к революции, чтобы покончить с безграничным произволом и беззаконием. Писатель отстаивал необходимость человеческого отношения ко всем народам России. Он был уверен, что только при взаимном уважении друг к другу народы России смогут принести наибольшее благо своей Родине. Г. М. Цаголов был противником смертной казни. Резко отрицательное отношение Георгия Михайловича к высшей мере наказания окончательно сложилось после приведения в исполнение приговора суда в отношении трех кабардинцев. Близко воспринявший трагедию осужденных, Цалогов некоторое время не мог прийти в себя. «Я пришел в станицу,— писал он,— непримиримым противником смертной казни»67. Мысли Цаголова перекликаются с тем, что писал известный русский философ В. Соловьев, который решительно выступал против смертной казни, называя ее «диким обычаем» и «варварским уголовным правом». В. Соловьев писал: «Здесь заранее и заведомо обезоруженный и связанный человек убивается человеком вооруженным, совершенно не рискующим и действующим исключительно из низкого своекорыстия. Отсюда специфически постыдный характер смертной казни и безграничное всеобщее презрение к палачу»68. В. Соловьев, Г. Цаголов и многие другие -передовые люди России в резкой форме выступали против применения смертной казни, других пороков великой страны. Однако в России давно существовала устойчивая традиция — не прислушиваться к мнению наиболее авторитетных и достойных сыновей. Эта традиция, продолжающаяся несколько столетий, сохраняется еще и в наши дни. Говоря о колониальной политике в Терской области, необходимо иметь в виду (наряду с административной ссылкой и «перемещением» на Чечень и в Сибирь) актуальный и недостаточно изученный вопрос — заселение территории горцев казачьим населением. В 1769 году русский офицер Гастоти, посланный в Кабарду для выявления свободных земель, где можно было бы поселить другие народы, в основном казаков, доносил, что «все лежащие около Кабарды способные к поселению места... заняты селениями Большой и Малой Кабарды, почему к поселению других народов удобных мест не отыскалось»69. Тем не менее, во второй половине XVIII века усилился приток на Северный Кавказ переселенцев — русских, украинцев, казаков. Гребенские казаки к началу XVIII века населяли ряд небольших «городков» по обоим берегам реки Терек: Курдюков, Червленный, Наурский и т. д. Спустя некоторое время, гребенские станицы были размещены на левом берегу Терека. В 1723 году там обосновалось более 500 семей казаков. В 1735 году там поселилась новая большая группа донских казаков. В 60-70-е годы XVIII века на территории между Гребенским войском, крепостью Моздок и станицами Каргалинская, Бо-роздинская, Дубовская поселились еще более 500 семей казаков (ранее поселенных на р. Волге). В 80-90-е годы XVIII века новые казачьи станицы появились при крепостях Павловской, Марьинской, Георгиевской и других. Кроме казаков в центральной части Северного Кавказа в конце XVIII столетия создавались села государственных крестьян (в основном русские, украинцы, белорусы). Иногда они поселялись с казаками. Так было, например, с селами по рекам Золке, Ташлы, Куре и т. д. В 80-е годы там было устроено не менее 4 тыс. крестьян преимущественно Курского, Воронежского, Смоленского наместничеств. В начале XIX века еще более усилилось заселение территории Северного Кавказа казаками, русскими и украинцами. Царская Россия хорошо понимала, что нужно любой ценой удержать стратегически важный Северный Кавказ. Но для этого необходимо было экономически освоить богатые южные земли адыгов, осетин, чеченцев, других народов. Колониальные власти построили на Северном Кавказе систему оборонительных сооружений — Кавказскую линию. Она состояла из Кизлярс-кой, Моздокской, Кубано-Черноморской и других укрепленных линий. Строительство Кавказской линии завершилось в ходе завоевательной войны царской России против горцев Чечни, горного Дагестана и северозападного Кавказа. Кавказская линия была олицетворением колониальной политики царизма, агрессии против горцев Северного Кавказа. К началу XIX века на Кавказской линии было уже восемь казачьих полков и одна горская команда общим числом 30 тыс. человек. Русское военное командование в стратегических целях решило перевести на передний край несколько казачьих станиц. За три года, с 1825 по 1827 год, было переселено 11 станиц (2647 дворов) с общим числом 8093 души. К 1830 году здесь появилось 15 новых крупных станиц — Ново-георгиевская, Кисловодская, Ессентукская, Баталпашинская, Николаевская и другие. С сентября 1832 года на Кавказскую линию разрешалось переселяться из внутренних губерний России тем казенным крестьянам, у которых не хватало земли. Таковыми признавались те, у кого земельные наделы оыли меньше пяти десятин на душу. Такая политика способствовала ускоренному заселению казачьих районов. Уже в январе 1833 года более -50 оолыпих сел было переведено в разряд казачьих станиц. Ряды казаков пополнялись очень быстро, в основном за счет крестьян казенных сел. Началось заселение станицами отдельных линий по рекам Сунжа, Терек, Лаба и Зеленчук, С 1840 по 1849 годы казачье население выросло с 162 421 до 241 794 человека. Среди казачьего населения было много пришлого русского и украинского населения (иногородние). Им чинили препятствия в переселении на Северный Кавказ. Но «запретные меры», как правило, обходились, и иногородние заполонили исконные территории горцев. Иногородние занимали важное место в развитии производительных сил осваиваемого края. Казачьи верхи старались держать иногородних на «вторых ролях». Казаки требовали сохранения феодальной собственности на землю и остальных привилегий казачества. В начале XIX века происходило и вольное переселение на Северный Кавказ помещичьих крестьян. По существовавшим законам России такие «вольнопереселенцы» должны были быть возвращены своим прежним помещикам. Однако желание заселить русским и казачьим населением Северный Кавказ вынуждало официальные власти «закрывать глаза» на массовое вольное переселение крестьян. Казачьи старшины на своих хуторах часто скрывали от местных и центральных властей беглых крестьян из глубинок России. Это делалось для того, чтобы потом использовать их как дармовую или дешевую рабочую силу. В 20-е годы XIX века стали распространяться слухи, что на новых местах, в том числе и на Северном Кавказе, казенные крестьяне будут освобождаться от податей, а помещичьи — от повиновения своим хозяевам. Эти слухи подтолкнули десятки тысяч русских крестьян к переезду на Северный Кавказ. Число добровольных беженцев с каждым годом росло. Дело дошло до того, что Николай 1 «во всенародном объяснении» 12 мая 1826 года заявил, что эти слухи ложные. Но, тем не менее, побеги не уменьшились. Чтобы остановить беглых крестьян, власти стали применять даже военную силу. В начале 30-х годов XIX века военными было остановлено 1200 воронежских крестьян, а в 1847 году — более 20 тыс. человек из 46 русских селений. Царское правительство мало заботилось о тех крестьянах, которым все-таки удалось приехать на Северный Кавказ (за исключением казаков). Оно охраняло интересы имущих классов и казачества. Однако все русское население на Северном Кавказе использовалось для расширения и освоения присоединенных земель горцев. В Терской области было воздвигнуто более 70 казачьих станиц: Змей-ская, Николаевская, Ардонская, Архонская, Приближная, Солдатская, Малка, Екатериноградская, Сунженская, Тарская, Воронцове-Дашкове -кая, Фельдмаршальская и другие. Казаки жили в Моздоке, Прохладном, Кизляре, Владикавказе, Нальчике и многих других местах Северного Кавказа. Колониальные власти всячески старались расширить базу крепостнической эксплуатации, ускорить подчинение туземцев региона своей власти, закрепиться на захваченных в результате длительной и кровопролитной Кавказской войны землях. Но для этого необходимо было создать, помимо прочего, еще и опору путем превращения казачества в замкнутое военное сословие и раздачи земель верхушке казачества, русской и местной феодальной знати. Всего в начале XIX феодальной знати века было отдано 623 306 десятин земли. В начале второй половины XIX века наступил кризис крепостнической системы царской России. Пытаясь выйти из кризиса, правительство заменило на Кавказе часть своих войск линейными казаками, которые обязаны были содержать себя на службе. Многие крестьяне-переселенцы вначале занимались мирным трудом — сеяли рожь, овес, ячмень, пшеницу, просо. В горной местности сеяли лен и коноплю. Они также разводили сады, огороды, виноградники, бахчи и т. д. Однако в конце 50-х — начале 60-х годов крестьяне-переселенцы были обращены в казаков. Они были наделены земельными участками на условиях средневекового пользования землей за службу. Вообще казачье землепользование все время основывалось на консервативном феодально-сословном праве — «земля за службу». Размер казачьего землевладения на Северном Кавказе был очень велик. К середине XIX века казачьи войска владели 43 процентами самых лучших предкавказских земель70. Формально казачье землевладение считалось общинным. Земли даровались войску в целом и только потом делились по станицам. Однако при основании станиц, как правило, «общинный принцип нарушался тем, что казачья верхушка получала, кроме права на общинные наделы, участки земли в частную собственность — от 100 до нескольких тысяч десятин (в зависимости от чина)»71. Большинство казачьих старшин, не довольствуясь отведенными им землями, занималось еще «самозахватом» земель. Таким образом, к ним переходила значительная часть общинного юрта и запасных войсковых земель. Казачьи старшины, «благодаря своей силе и значению, занимали под хутора все более и более значительные пространства войсковых земель»7-. Казаки освобождались от налогов. Но они должны были в обязательном — порядке нести военную службу. Горцы, в отличие от казаков, «были обложены всеми видами налогов и повинностей»73. На территории Чечни, Ингушетии, Осетии, Кабарды создавались казачьи станицы, для которых отбирали лучшие пахотные земли, а самих туземцев переселяли на худшие земли. У осетин, например, была оюбрана одна третья часть их плоскостной земли. По положению 21 апреля 1869 года казачий надел на душу мужского пола составлял 30 десятин, а в офицерских семьях — 200. И это делалось на фоне острой нехватки земли у туземцев. В Осетии, например, на душу населения мужского пола приходилось в плоскостной части 5 десятин, в горной — 3/4 десятины. Не лучшее положение было в Чечне, Ингушетии, Балкарии. Безземельные семьи туземцев к концу XIX века исчислялись тысячами. В Осетии, например, было около 900 безземельных дворов с населением 6000 человек, включая детей. Интересные данные по этому вопросу можно найти в работе историка Д. Григорова «Северная Осетия накануне второй буржуазно-демократической революции в России»74. Григоров, например, утверждает, что казачество на Тереке составляло 19,5 процента от всего населения, а владело 60 процентами плоскостной земли. Основную массу туземцев, таким образом, лишили источника существования — земли. Это создавало не только продовольственные трудности, но и межнациональное противостояние. Туземцы на своей исконной земле жили в несколько раз хуже, чем те, кто пришел к ним с огнем и мечом. Это была государственная политика, направленная, с одной стороны, против туземцев, с другой — на разделение трудового русского населения на казаков и «иногородних» мужиков. Благодаря такой политике казачество стало привилегированным военным сословием, которое в массе своей верой и правдой служило интересам царской России. Характерно, что туземцы не делали различия между простыми русскими и украинскими крестьянами, но очень отчетливо отделяли казака от русского мужика. Практически царское правительство поддерживало складывавшееся казачье дворянство, не препятствовало росту имущественного неравенства и эксплуатации зажиточными казаками крестьянской бедноты. Оно всячески поощряло вражду между казачеством и туземцами. На 1 января 1914 года во Владикавказском округе (без г. Владикавказа) население составляло 129,9 тыс. человек. Земли же удобной было 285 993 десятины, причем 58 процентов этой земли было в руках крупных землевладельцев и кулаков75. При такой катастрофической нехватке земли горцы, разумеется, искали другие возможности прокормить семью. В определенной степени горцев выручала аренда. Но и это обходилось слишком дорого. Например, аренда 9 тысяч десятин земли обходилась в 142 тысячи рублей. Около 89 тысяч рублей горцы платили за покупку зерна и сена76. Много земель у горцев отнимали для строительства заводов и фабрик. На территории Терской области возникали различного рода акционерные компании по разработке рудных месторождений. Природные богатства области, сулившие большие прибыли, вызвали приток деловых людей из российских губерний. В конце XIX века близ осетинского селения Архон были обнаружены богатые залежи цветных металлов. «Эта весть разнеслась чуть ли не по всей России... Каждый старался раньше других поспеть в Архон, чтобы какими-нибудь путями взять в руки эти богатства»77. Под Алагирский серебросвинцовый завод было отрезано 4115 десятин из земель алагирских и дигорских осетин. Тысячи безземельных горцев образовали армию «временнопроживающих», которые вынуждены были скитаться по всей России в поисках средств существования. В конце XIX века г. Владикавказ стал самым крупным городом в Терской области. В 1900 году здесь проживало 50 403 человека78, в 1915 году свыше 75 тысяч человек79. Как видим, за 15 лет население Владикавказа выросло на 25 тысяч человек, или на 50 процентов. «Рост индустриального населения за счет земледельческого,— писал В. И. Ленин,— есть явление, необходимое во всяком капиталистическом обществе»80. Однако здесь следует иметь в виду, что в приросте населения Владикавказа важнейшее значение имел приток не окружающего сельского туземного населения, а переселенцев из различных губерний России. Национальный состав населения Владикавказа, по данным 1897 года, был следующим: русские — 30 157, осетины — 4347, чеченцы и ингуши — 460, балкарцы и кабардинцы — 119, представители других национальностей — 9652, иностранные подданные — 1500, а всего — 43 740 человек81. Уже к 1915 году численность русских составила 46 870, а всех представителей туземцев — около 9 тысяч человек82. Чтобы представить себе миграционные процессы, приведем данные о жителях Владикавказа по национальному составу на 1858 год. Из общего числа жителей крепости русской национальности было 3921, осетин — 980, греков — 54, армян — 68, грузин — 41, иностранцев — 32, евреев — 29, персов — 23, ингушей — 13, татар — 8, чеченцев — 5, кабардинцев — 4 человека83. До 70-х годов XIX века горцам удавалось с большим трудом переселиться с гор на плоскость. Но с 1876 года горцам, в частности осетинам, оыла запрещено переселяться с гор на плоскость84. К этому времени около 30 тысяч осетин проживало в горах (около 50 тысяч осетин проживало на плоскости). По данным специалистов, Осетинская равнина могла вместить оставшееся в горах население. Были относительно свободные казенные земли, сравнительно мало используемые земли казачьих станиц, частных владельцев и т. д. Но на земли, которые могли прокормить горцев и на которые они претендовали, царская администрация «строжайше» запретила переселяться. Они нужны были ей для создания будущего колонизационного фонда85. Областная администрация создала такие условия для плоскостного туземного населения, что оно вынуждено были отказаться от гостеприимного отношения к нуждающимся переселенцам с гор. В конце 60-х годов XIX века власти ввели в плоскостных селах общинное землепользование. Села были наделены землей соразмерно числу дворов. Это заставляло плоскостных жителей отказывать новым пришельцам с гор в разрешении подселиться к ним. В документах тех лет говорится: «Общества сих последних селений первоначально, в силу свойственного туземцам гостеприимства, относились к новым поселенцам дружелюбно... С течением же времени, по случаю естественного увеличения коренного населения и формального отвода плоскостным селениям точно определенных земельных наделов, коренные жители начали сами стесняться в поземельном довольствии, и потому просьбы лиц, самовольно водворившихся там, о выдаче им приемных приговоров, не только были отклонены обществами, но они стали просить содействия начальства о выселении пришельцев или в места их приписки, или туда, откуда они родом86. Горная часть Терской области продолжала оставаться «краем беспросветной нужды» (Г. М. Цаголов), где природные и социально-политические условия жизни становились невыносимыми. Горные районы, таким образом, становились основным резервом дешевых батрацких рук. Безземельные и малоземельные горцы ранней весной покидали свои семьи и уходили на равнину. Здесь они, как правило, батрачили до поздней осени на полях помещиков, зажиточных казаков и кулаков. Горцы выполняли все сельскохозяйственные работы — пахали, боронили, пололи, жали и молотили казачий или кулацкий хлеб, косили и собирали в стога сено. И лишь в начале зимы горец возвращался домой с навьюченным на осла кукурузным зерном, полученным за несколько месяцев работы. Но и привозимый хлеб не мог обеспечить нормальное существование семьи горца. Он должен был искать другие средства и возможности более сытой жизни. Но для этого он должен был переехать с семьей на плоскость. Однако циркуляр № 300, изданный в 1876 году начальником Терской области, запрещал переселение из горских аулов на плоскость без специального разрешения. Прежде чем обратиться к начальнику области за таким разрешением, ходатай должен был запасаться «увольнительным приговором от своих обществ и приемным приговором от общества, куда он собирался переселиться»87. Большой знаток рассматриваемого вопроса доктор исторических наук, профессор Б. П. Березов по этому поводу писал: «Для горца получить «увольнительный приговор» не представляло большой трудности, общества горных аулов с радостью выдавали их одноаульцам. Гораздо сложнее было добыть «приемный приговор». За 30 лет (70-90-е годы) таких случаев во всей Осетии было всего несколько десятков, и то в большинстве своем тогда, когда житель плоскостного селения соглашался принять на свой семейный пай общественной земли брата, отца или другого близкого родственника». Тем не менее, в 70-90-е годы XIX века переселение горцев на плоскость приняло широкий размах. Наиболее отчаянные горцы переселялись без разрешения, без всяких приемных листков. Сотни дворов из нагорной полосы переселились «без ведома властей» на равнину. Но они не имели права претендовать на земельные участки наряду с равнинными жителями. С большим трудом, ценой неимоверных лишений им удалось обзавестись примитивным жилищем (покупали клочок земли у землевладельца), а затем нанимались батраками к землевладельцам. В Северной Осетии такие горцы получили название «временно проживающих». Такие крестьяне были в Балкарии, Чечне, Ингушетии и Карачае. Равнинные жители имели право выгнать «временно проживающих» из села в любое время. Администрация Терской области всячески поощряла такие репрессивные акты. «Новое обозрение» писало: «Сельские общества как хозяева своих наделов вправе делать то, что им заблагорассудится»89. О численном составе «временно проживающих» нет точных статистических данных. Однако ясно, что количество лиц этой категории все время росло. И это не могло не влиять на межнациональные отношения. Ибо туземец видел, что в плоскостной части зажиточно живут местные богатей и казачьи верхи, которые имели земли в избытке. Выясняя колонизаторскую сущность политики России на Северном Кавказе, важно иметь в виду длительные экзекуции в виде простоя войск в горских аулах и содержание их за счет туземцев, применение насилия в отношении местных жителей. Если туземцы того или иного аула выражали свое недовольство действиями администрации или отказывались от беспрекословного выполнения ее требований (например, многие чеченские аулы пострадали из-за невыполнения приказа начальника Терской области выдать любимца народа знаменитого абрека Зелимхана), то могли пострадать все. Любой аул мог пострадать, если бы жители отказались от уплаты непомерных штрафов и необоснованных контрибуций и т. д.; или были заподозрены в нелояльности к колониальным властям. о таких случаях специальные карательные подразделения направлялись в тот аул или район. Каратели делали с туземцами все, что хотели: гра-оили, разоряли и сжигали дома, избивали до полусмерти (иногда и до смерти), всячески издевались и унижали человеческое достоинство туземцев. Ко всему еще жители аула обязаны были бесплатно содержать вооруженных казаков, прибывших к ним для наказания. Каратели задерживались в аулах неделями, иногда и больше. Трехдневное пребывание казаков с карательной миссией в одном сельском обществе стоило последнему 813 рублей90. Долгое пребывание войск, бесплатное содержание их, уплата всевозможных штрафов и контрибуций до предела разоряли туземцев. В 1905 году в селении Христиановском (ныне г. Ди-гора, Северная Осетия) казаки, прибывшие в карательных целях, за дни сутки съели 12 быков, принадлежавших простым христиановцам. В том же году жители осетинского села Кадгарон уплатили контрибуции 60 000 рублей, Ардона —40 000, Алагира —60 000, Ногкау —12 000, Хри-стиановского — 20 000 рублей91. Экзекуции иногда сопровождались применением розог, арестами, убийствами. Генерал Ляхов, например, был большим специалистом по наказанию туземцев. Сотни осетин, балкарцев, ингушей, чеченцев были загублены по прихоти этого царского сатрапа. В осетинских и балкарских семьях даже пугали детей именем Ляхова. В осетинском селении Маго-метановском (ныне с. Чикола) по приказу генерала Ляхова во время экзекуции было убито до 40 жителей обоего пола, в числе которых были и дети92. Еще более жестокие экзекуции Ляхов и ему подобные генералы и полковники провели в селах и аулах Чечни и Ингушетии — Атаги, Урус-Мартан, Шали, Ачхой-Мартан, Назрань и т. д. Экзекуции стали обычным явлением в кабардинских селах, балкарских и карачаевских аулах. Проведение особой налоговой и штрафной политики в Терской области является актуальной и злободневной темой. Особенно для тех, кто пытается анализировать колониальную политику на Северном Кавказе. Первый налог, которым туземцы стали облагаться с начала 60-х годов XIX века, носил название «подымная подать». Этим налогом одинаково облагались и богатые, и бедные. В дальнейшер туземцы платили налоги трех видов: 1) государственные подати; 2) земские сборы; 3) мирские сборы. Налоги с туземцев росли из года в год. Подымный сбор, замененный впоследствии государственной податью, увеличился, например, только у осетин с 18 тыс. в 1866 году до 41 тыс. в 1900й. Сумма взыска-ваемых с осетин налогов возросла с 85 731 руб. в 1889 году до 535 тыс. рублей в 1916 году94. Примерно такое же положение было у ингушей, чеченцев, кабардинцев, балкарцев, карачаевцев, черкесов, всех туземцев. Помимо основных государственных налогов туземцы платили налоги на содержание церквей, мечетей, земской стражи, рассыльных, караулов, земской почты, медицинской помощи и т. д. Безграмотные и придавленные колониальными властями туземцы не понимали, почему они платят за предупреждение падежа скота, пожара, порчи и истребления вредных насекомых, исправное содержание дорог и т. д. Мусульмане, не привлекавшиеся к службе в царской армии, платили немалый военный налог. Так всеми возможными средствами царские власти грабили бедных туземцев. Платежеспособность людей в то время зависела от размеров земельных участков. Тем не менее около 1000 «временно проживающих» осетин (примерно столько же в Ингушетии, Балкарии, Карачае), которые вели хозяйство только на арендованной у помещиков земле, тоже платили налоги. В этой связи первый осетинский дореволюционный философ-материалист Афанасий Гассиев с возмущением писал: «Казаки освобождены от всяких государственных и земских налогов, а мирские сборы не достигают и одного рубля на семью. Горцы же обложены всеми видами налогов и повинностей»95. Такая политика постепенно обостряла взаимоотношения местного населения и казаков. Колониальные власти «ухитрились» ввести в Терской области закон — плату за «доведенные следы». Многим колонизаторам Европы, Азии и Африки даже не снились такие коварные, бесчеловечные законы. В 1892 году областная администрация разработала «Правила об имущественной охране русского населения от хищничества горцев». Совершенствуя эти «Правила...», колониальные власти в сентябре 1894 года узаконили новое «Временное положение о мерах для удержания туземного населения Терской области от хищничества и в особенности от всяких насилий против лиц нетуземного происхождения». Данное «Временное положение»... обязывало всех туземцев жить по принципам круговой ответственности за каждый случай хищения скота или другого имущества казаков и русского населения в тех случаях, когда конкретного виновника не могли найти, а «следы преступления» вели в тот или иной аул. В таком случае весь аул, на основании «следов преступления», жестоко наказывался. Такие меры признавались официальными властями приемлемыми с точки зрения юриспруденции (опять по Чезаре Лом-брозо!) и даже поощрялись как «эффективная воспитательная мера». Коллективная ответственность общества устанавливалась, когда полицейские заявляли, что преступление совершил туземец, но он не пойман, а общество не выдает его, следы же преступления довели полицейских до туземного населенного пункта на расстояние не далее одной версты от его околицы, но там уже затерялись. Если же следы не привели к конкретному населенному пункту, то все равно ответственность по возмещению причиненного ущерба полицейские могли «на глазок» возложить на один или несколько населенных пунктов, где проживали туземцы и где предположительно мог скрываться преступник. Взыскание производилось, как правило, без судебного решения. Достаточно было административного приказания полицейского чиновника. Известно, что у горцев издавна считалось большим оскорблением и унижением, если враги (кроме врагов на это никто бы не пошел!) уносили надочажную цепь. Она, подобно полковому знамени, считалась священной, и уважающий себя горец готов был пролить свою кровь, защищая надочажную цепь. Дом, из которого выносили эту цепь, переставал быть домом. С мужчинами этого дома переставали считаться, с ними не здоровались, и никто бы за них не выдал свою дочь. Зная этот обычай и желая унизить и опозорить туземцев, полицейские в качестве взысканий штрафа «за следы» забирали даже священную цепь над очагом. Особенно это делалось в тех случаях, если хозяину нечем было уже расплачиваться с колониальными властями. Все это вызывало у туземцев особую ненависть к казакам и русским. Такая ненависть в некоторых, особо пострадавших, семьях передавалась из поколения в поколение. К тому же горский обычай обязывал каждого туземца мстить за нанесенную обиду. В противном случае, как уже было сказано выше, он переставал быть человеком. Даже такой царский сатрап, как начальник Грозненского округа полковник И. Стрижев, признавался: «При всяком воровстве в станицах, хотя бы таковое было совершено при содействии своих же порочных казаков, вызываются репрессии за невыдачу воров лишь по отношению туземных селений. Неравное отношение правительства к казакам и туземцам вызывает в последних глухое озлобление. Наложение штрафов на туземные селения, причем страдают и правые и виновные, при доказанном многолетним опытом своей безуспешной, в смысле действительной сдачи воров и грабителей и отсутствие юридического основания в этой мере порождает, во-первых, озлобление, во-вторых, стремление путем дальнейшей кражи возместить нанесенные убытки и, в-третьих, убеждение, что не стоит воздерживаться от воровства, так как никакая правда и самый честный образ жизни, раз доведены следы до родного селения, не спасут от штрафа»96. Такие признания самих представителей администрации говорят о многом. И в первую очередь о том, что политика царской России была направлена на конфронтацию, разжигание националистического психоза. В большей степени этому способствовала организация «Общество восстановления православного христианства на Кавказе», существовавшая в Терской области с 1860 года. В Северной Осетии большая половина населения исповедовала христианство, меньшая — ислам. Поэтому «Общество...» особую активность проявило в Северной Осетии. Оно ставило перед собой задачу христианизации кавказских мусульман. Такая задача стояла и перед миссионерским обществом «Осетинская духовная комиссия», которое возникло в 30-40-х годах XVIII века. Но оно явно административного приказания полицейского чиновника. Известно, что у горцев издавна считалось большим оскорблением и унижением, если враги (кроме врагов на это никто бы не пошел!) уносили надочажную цепь. Она, подобно полковому знамени, считалась священной, и уважающий себя горец готов был пролить свою кровь, защищая надочажную цепь. Дом, из которого выносили эту цепь, переставал быть домом. С мужчинами этого дома переставали считаться, с ними не здоровались, и никто бы за них не выдал свою дочь. Зная этот обычай и желая унизить и опозорить туземцев, полицейские в качестве взысканий штрафа «за следы» забирали даже священную цепь над очагом. Особенно это делалось в тех случаях, если хозяину нечем было уже расплачиваться с колониальными властями. Все это вызывало у туземцев особую ненависть к казакам и русским. Такая ненависть в некоторых, особо пострадавших, семьях передавалась из поколения в поколение. К тому же горский обычай обязывал каждого туземца мстить за нанесенную обиду. В противном случае, как уже было сказано выше, он переставал быть человеком. Даже такой царский сатрап, как начальник Грозненского округа полковник И. Стрижев, признавался: «При всяком воровстве в станицах, хотя бы таковое было совершено при содействии своих же порочных казаков, вызываются репрессии за невыдачу воров лишь по отношению туземных селений. Неравное отношение правительства к казакам и туземцам вызывает в последних глухое озлобление. Наложение штрафов на туземные селения, причем страдают и правые и виновные, при доказанном многолетним опытом своей безуспешной, в смысле действительной сдачи воров и грабителей и отсутствие юридического основания в этой мере порождает, во-первых, озлобление, во-вторых, стремление путем дальнейшей кражи возместить нанесенные убытки и, в-третьих, убеждение, что не стоит воздерживаться от воровства, так как никакая правда и самый честный образ жизни, раз доведены следы до родного селения, не спасут от штрафа»96. Такие признания самих представителей администрации говорят о многом. И в первую очередь о том, что политика царской России была направлена на конфронтацию, разжигание националистического психоза. В большей степени этому способствовала организация «Общество восстановления православного христианства на Кавказе», существовавшая в Терской области с 1860 года. В Северной Осетии большая половина населения исповедовала христианство, меньшая — ислам. Поэтому «Общество...» особую активность проявило в Северной Осетии. Оно ставило перед собой задачу христианизации кавказских мусульман. Такая задача стояла и перед миссионерским обществом «Осетинская духовная комиссия», которое возникло в 30-40-х годах XVIII века. Но оно явно административного приказания полицейского чиновника. Известно, что у горцев издавна считалось большим оскорблением и унижением, если враги (кроме врагов на это никто бы не пошел!) уносили надочажную цепь. Она, подобно полковому знамени, считалась священной, и уважающий себя горец готов был пролить свою кровь, защищая надочажную цепь. Дом, из которого выносили эту цепь, переставал быть домом. С мужчинами этого дома переставали считаться, с ними не здоровались, и никто бы за них не выдал свою дочь. Зная этот обычай и желая унизить и опозорить туземцев, полицейские в качестве взысканий штрафа «за следы» забирали даже священную цепь над очагом. Особенно это делалось в тех случаях, если хозяину нечем было уже расплачиваться с колониальными властями. Все это вызывало у туземцев особую ненависть к казакам и русским. Такая ненависть в некоторых, особо пострадавших, семьях передавалась из поколения в поколение. К тому же горский обычай обязывал каждого туземца мстить за нанесенную обиду. В противном случае, как уже было сказано выше, он переставал быть человеком. Даже такой царский сатрап, как начальник Грозненского округа полковник И. Стрижев, признавался: «При всяком воровстве в станицах, хотя бы таковое было совершено при содействии своих же порочных казаков, вызываются репрессии за невыдачу воров лишь по отношению туземных селений. Неравное отношение правительства к казакам и туземцам вызывает в последних глухое озлобление. Наложение штрафов на туземные селения, причем страдают и правые и виновные, при доказанном многолетним опытом своей безуспешной, в смысле действительной сдачи воров и грабителей и отсутствие юридического основания в этой мере порождает, во-первых, озлобление, во-вторых, стремление путем дальнейшей кражи возместить нанесенные убытки и, в-третьих, убеждение, что не стоит воздерживаться от воровства, так как никакая правда и самый честный образ жизни, раз доведены следы до родного селения, не спасут от штрафа»96. Такие признания самих представителей администрации говорят о многом. И в первую очередь о том, что политика царской России была направлена на конфронтацию, разжигание националистического психоза. В большей степени этому способствовала организация «Общество восстановления православного христианства на Кавказе», существовавшая в Терской области с 1860 года. В Северной Осетии большая половина населения исповедовала христианство, меньшая — ислам. Поэтому «Общество...» особую активность проявило в Северной Осетии. Оно ставило перед собой задачу христианизации кавказских мусульман. Такая задача стояла и перед миссионерским обществом «Осетинская духовная комиссия», которое возникло в 30-40-х годах XVIII века. Но оно явно не могло справиться с этой нелегкой задачей. Поэтому в сентябре 1860 г. комиссию упразднили, а ее функции и задачи перешли к «Обществу восстановления православного христианства на Кавказе». Представители «Общества...», наделенные большими полномочиями, осуществляли колониальную политику. Они обманывали туземцев, подкупали их, прибегали к экзекуциям и насилию. Дело доходило до того, что власти отбирали насильно жену-христианку у мужа-мусульманина. Таких примеров было немало. Власти силой отобрали, например, жену мусульманина Хад-жимета Хатагова (село Донифарс) христианку Гуасамайху Агуеву, которую отправили к ее родителям в Дигорскос ущелье (с. Ахсау). При этом муж был строго предупрежден, чтобы больше не сошелся с женой, иначе заплатит большой штраф. Обозленный и упрямый Хатагов, вопреки предупреждениям, снова взял свою жену, заплатил штраф 300 рублей. Однако администрация снова отослала жену Хатагова к ее родителям, а мужу запретили появляться в селении, где находилась его жена97. В силу конкретных обстоятельств некоторые народы из христианского вероисповедания переходили в мусульманское (иногда под влиянием могущественного соседа — кабардинцев). Но в таких случаях власти арестовывали «новоиспеченных» мусульман и высылали во внутренние губернии России . Это было «законом», об этом знали все народы. Такой великодержавный религиозный шовинизм, с нашей точки зрения, нужно рассматривать как одну из причин массового переселения мусульман Северного Кавказа (особенно адыгов) в Турцию и другие ближневосточные страны. Сотни тысяч туземцев вынуждены были покинуть родные очаги и скитаться на чужбине. Многие из них были обречены на голодную смерть или нищенское существование в мусульманской, но все же чужой стране. Адские муки, которые испытали вынужденные переселенцы («махаджиры») в Турцию, навсегда останутся на совести (если таковая была!) колониальных властей. Подробно мы не будем касаться этой проблемы. О ней, в целом правдиво, рассказал известный кабардинский писатель и журналист Хачим Кауфов в романе «Вечные странники», отрывки из которого напечатал журнал «Точка зрения»99. Справедливости ради отметим, что в «Вечных странниках» имеются отдельные неточности. Например, Бекир Сами-бей — сын генерала царской армии Муссы Кундухова, ставший в 20-е годы XX века министром иностранных дел Турции, ошибочно представлен читателям кабардин-цем100. Но это не умаляет ценности в целом интересного и познавательного произведения писателя о кавказских мусульманах, ставших волею русского царя вечными изгнанниками. В 60-е годы XIX века русский академик П. Г. Бутков писал: «Наблюдаемо было правило древних римлян, чтоб для пользы Кавказского края ссорить между собою разных кавказских народов, дабы они, ослабляя свои силы, оставляли больше нас в покое»101. Конечно, колониальные власти опасались совместной, продуманной и организованной борьбы туземцев против угнетателей. Поэтому администрации под разными предлогами удавалось спровоцировать столкновения между отдельными народами (осетинами и ингушами, ингушами и чеченцами, кабардинцами и балкарцами, карачаевцами и осетинами и т. д.). При более ухищренной и продуманной подготовительной работе администрация могла спровоцировать кровавые столкновения даже между представителями одного народа. Так, например, известный русский ученый, академик Иоган Антонович Гюльденштедт писал, что отдельные округа в Осетии «ведут между собою открытую войну и сами себя истребляют»102. Еще Екатерина II поучала своих верноподданных генералов: «Разногласия между горцами облегчит наше предприятие (читай: покорение.— В. Дз.). На это дело и денег не жалеть»103. Конечно, денег для окончательного покорения туземцев Северного Кавказа не жалели. Практические деяния Терской администрации вписывались в общие установки и стратегические цели Петербурга. Анализ колониальной политики царской России будет неполным, если не сказать об организации военной диктатуры в Терской области и на всем Кавказе. С 1860 года во главе управления горцами Северного Кавказа были поставлены военные, которые образовали «Военно-народное управление горцами». Вся полнота военной, административной и гражданской власти теперь уже принадлежала главнокомандующему Кавказской армией. С марта 1888 года общегубернское управление было упразднено. Вместо него ввели военное управление. Административное и полицейское управление Терской области и Терского казачьего войска вместе с военным составом перешло в ведение войскового атамана Кавказских казачьих войск и командующего войсками Кавказского военного округа. С 1880 года был установлен порядок передачи уголовных дел в военно-политические суды. В сентябре 1893 года в Уставе уголовного судопроизводства России появились «существенные дополнения, которые преследовали цель усовершенствовать судопроизводство. В «юридическом» документе было сказано, что «впредь до искоренения разбойничества в Кавказском крае все дела о разбое, умышленном убийстве, грабеже с насилием, поджогах жилых строений, восстаний и вооруженном сопротивлении властям, совершенные туземцами, без различия национальности, сословия и вероисповедания, велено было представлять наместнику Кавказа для передачи их по своему усмотрению из ведения общих судебных установлений на рассмотрение военного суда для осуждения виновных по законам военного времени»'"4. Так под различными предлогами царские власти наводили колонизаторский порядок. Самые элементарные права, которыми обладали даже индейцы Америки, грубо и цинично попирались в отношении туземцев Северного Кавказа. Таковы исторические факты. А они говорят о том, что 23 декабря 1905 года начальник Терской области кровожадный генерал И. Колюбакин во избежание революционных выступлений объявил по всей области военное положение. В начале января 1906 года он послал карательный отряд в Чечню. Каратели во главе с генералом Ляховым разгромили Урус-Мартан, Мехкеты, Шали и другие чеченские села. Затем по приказу Колюбакина каратели направились в Северную Осетию, где с особой жестокостью разгромили и сожгли села Христиановское (ныне г. Дигора), Магометановское, Кадгарон, Ногкау, Кора-Урсдон и т. д. Коста Хетагуров писал, что Кавказ «в настоящее время находится на военном положении»103. Для оправдания своих варварских актов колонизаторы всеми возможными средствами создавали о туземцах Северного Кавказа (вообще о всех туземцах Кавказа и Средней Азии) ложное общественное мнение, будто все они по природе своей разбойники и грабители, ненавидят русских и Россию, не способны к восприятию русской и европейской культуры, и в этом отношении их невозможно перевоспитать. Туземцев презрительно называли «дикарь», «хищник», «абрек», «разбойник», «грабитель» и т. д. Эти оскорбительные ярлыки, присваиваемые туземцам, не сходили со страниц печати и официальных деловых бумаг. В. И. Ленин возмущался тем, что свободолюбивого горца оскорбительно называли «капказец», «капказский человек»106. Языки, на которых говорили туземцы, называли «собачьими»107. Многие журналисты и писатели умело клеветали на осетин, чеченцев, ингушей, кабардинцев, балкарцев, всех горцев Кавказа, что отвечало колонизаторской политике самодержавия в отношении туземцев. Разумеется, были и добросовестные русские. Иногда они открыто заступались за туземцев, критиковали колониальные порядки на Кавказе. Например, декабрист А. А. Бестужев-Марлинский писал: «Несмотря на то, что они (горцы Северного Кавказа.— В. Дз.) находятся на низкой ступени культурного развития, все-таки они люди и часто более благородные и одаренные, чем представители большого света»"18. Он очень возмущался тем, что «какой-нибудь русский барии, погрязший по уши в невежестве, называет черкеса дикарем»109. Генерал Н. П. Раевский с болью в душе писал военному министру А. И. Чернышеву: «Я здесь первый и один по сне время восстал против пагубных военных действий на Кавказе, и от этого вынужден покинуть край. Наши действия на Кавказе напоминают все бедствия первоначального завоевания Америки испанцами, но я не вижу здесь ни подвигов геройства, ни успехов завоеваний Пицара и Кортеца. Дай бог, чтобы завоевание Кавказа не оставило в русской истории кровавого следа, подобно тому, который оставили эти завоеватели в истории испанской»110. Тысячи невинно наказанных людей вызывали в России и чувство протеста. Например, русская писательница М. К. Цебрикова в 1889 году написала «Открытое письмо императору Александру III, где говорилось: «Рядом с карами по приговору суда у нас существуют еще полицейско-административные; последними правительство отделывается от врагов своих, когда нет достаточных улик для первых. Но что же это, как не беззаконный произвол? Человека губят не на основании выясненных доказательств его действий, но на основании «внутреннего убеждения» чинов государственной полиции... Приказы административной ссылки формулированы так: хотя нет достаточных улик для осуждения по суду, но он или она ссылается туда-то. Эти шемякинские приговоры перейдут к потомству: говорят, будто под ними стоит подпись Вашего Величества. Сколько гибнет жертв! Политические преступники — беззащитные жертвы произвола, доходящего до зверства»"1. Таких фактов в истории народов Кавказа было очень много. Нет возможности полностью о них рассказать, это тема отдельной книги. Однако даже приведенные факты убедительно доказывают колониальный характер царской администрации в Терской области и на Кавказе. Специально не занимавшимся вопросами истории народов Кавказа эти позорные факты, может, и неизвестны. Хотя любой историк на Северном Кавказе не может не знать историю колонизации края и ее пагубные последствия. Плохо то, что некоторые видные деятели культуры страны, русские писатели и поэты до сих пор не осознают (и не хотят осознавать!) катастрофические для туземцев последствия политики колонизации Кавказа. Авторитетные в своем деле люди, они со страниц центральных периодических изданий, радио, телевидения заявляют о том, что в России колоний не было, как не было национального ущемления малочисленных народов, а принципы демократии достигли чуть ли не своего апогея. Но для таких утверждений нет достаточных оснований. Все, о чем мы говорили выше, убеждает в обратном. Любовь к России не должна быть помехой для лучшего понимания ее истории. В передаче центрального радио «Трибуна публициста» 25 марта 1991 года принимали участие академик В. Тоболин, писатель В. Захарченко и художник И. Глазунов, который снова с пафосом заявил: «Когда Россия была богатой и сильной, к ней тянулись и другие народы — армяне, грузины, татары, азербайджанцы и т. д. С сильными все хотят дружить. Это естественно. Теперь, искажая правду и историческую действительность, нас, русских, обвиняют во всех грехах в национальных республиках, все нации СССР, для которых мы, русские, были донорами. Многие хорошие начинания в двадцатые годы в национальных республиках были делом рук русских, на русские средства»... Для таких утверждений нет достаточных оснований. Здесь больше эмоций, чем анализа исторических фактов. Талантливый художник не виноват, что не знает биографию великого князя «всея Руси» (с 1533 г.), первого русского царя (с 1547 г.), сына Василия III Ивана IV Грозного (1530-1584). Мало-мальски знакомый с биографией Ивана Грозного хорошо знает завоевательскую политику этого действительно грозного русского царя, который огнем и мечом покорил в 1552 году сильное Казанское ханство. Через четыре года царь, понеся большие потери, разгромил Астраханское ханство. Именно Иван Грозный силой «прибрал к рукам» Казанское и Астраханское ханства, то есть предков современных татар, которые, по убеждению И. Глазунова, «тянулись к России...» При Иване Грозном началось вовсе не добровольное присоединение Сибири в 1581 году. Такое присоединение народов Сибири стоило не только им, но и простым русским солдатам, ставшим волею русского царя завоевателями, много крови. О том, как покорялись «добровольно» некоторые северокавказские народы и как они «тянулись к России», уже было сказано. Отметим, что тезис «с сильными хотят все дружить» не выдерживает элементарной критики. Сильные всегда покоряют слабых. А дружат только равные, за что, кстати, сейчас и борются почти все бывшие советские народы и республики. Можно понять и разделить озабоченность художника тем, что «искажают правду и историческую действительность»... Да, действительно, есть немало примеров искажений и фальсификации нашей истории, и сам И. Глазунов грешит этим. Вполне возможно, что художник не виноват. Вероятно, он лучше знает «приятные страницы» истории России, мрачные страницы которой от него, видимо, скрыли. Или, может быть, он их просто не увидел. Человек, как правило, предпочитает слушать или читать из истории своего народа то, что доставляет удовольствие, понятную национальную гордость, способствует воспитанию национального самосознания, национального величия. Однако в истории каждого народа можно найти немало такого, что не доставляет потомкам удовлетворения, задевает их национальную гордость. Потому-то чаще всего такие факты старательно «лакируют» ура-патриоты и дилетанты от истории. Но такие попытки тщетны, да и благородными их не назовешь. Еще Н. Г. Чернышевский говорил о том, что «исторический путь — не тротуар Невского проспекта; он идет целиком через поля, то пыльные, то грязные, то через болото, то через дебри. Кто боится быть покрыт пылью и выпачкать сапоги, тот не принимается за общественную деятельность»112. Образно говоря, И. Глазунов «боится быть покрыт пылью и выпачкать сапоги», но все же «принялся за общественную деятельность». А в результате получилось искажение нашей истории. Конечно, обидно и бестактно звучат огульные обвинения всех русских в республиках. Действительно, есть такие факты. Но и сам И. Глазунов бестактен, когда утверждает, что «все хорошее в СССР было исключительно делом рук русских. Именно такие штампы-тезисы с первых лет советской власти внушали всем — и русским, и нерусским. Цель их — доказать, что нерусские народы просто не смогут жить без России, без русских. И чем «убедительнее» были доводы, тем «авторитетнее» считался автор. Но эту легенду в наши дни уже невозможно пропагандировать, ибо она работает не на стабильность в межнациональных отношениях, а на конфронтацию и противостояние. А это очень опасно для хрупкого Федеративного Договора Российской Федерации. И. Глазунов, Э. Володин, В. Соколов, О. Мешков, А. Черненко, М. Подключ-ников, нальчанин Федор Безгодько|12а, и другие действительно не знают о том, что многие республики отдают центру не меньше, чем получают. Критикуя националистов Кабардино-Балкарии, бывший партийный работник Ф. Безгодько пишет: «У российского парламента есть средство отрезвить националистов — снять их с российского бюджета... Почему калужский, ставропольский крестьянин или рабочий должен содержать на своем горбу потерявших честь и совесть рантье, опьяненных непонятным величием. И тогда та же Кабарда, провозгласившая самостоятельность, уже через месяц поймет, что значит для нее Россия и какой неблагодарной она оказалась по отношению к ее народу»1126. Такие шовинистические выпады способствуют лишь нагнетанию страстей, межнациональному противостоянию и бесконечным склокам. На первом съезде народных депутатов бывшего СССР первый заместитель Председателя Совета Министров бывшего СССР Л. Воронов менторским тоном заявил, что Узбекская ССР получает три миллиарда дотации из союзного бюджета. Потом выступил народный депутат от Узбекистана Т. Аманов и убедительными фактами опроверг утверждение Л. Воронова. Т. Аманов заявил, что узбеки переживают тот факт, что Совет Министров СССР, не разобравшись в существе вопроса, считает, что Узбекская ССР живет на дотации. Но, сказал Аманов, ведь Узбекистан сдает более двух третей хлопка, выращиваемого в стране. А это 11 миллиардов рублей, внесенных в казну, и не просто рублей, а золотых. Известны другие хрестоматийные факты. В годы Великой Отечественной войны 70 процентов всех запасов бензина поступало из Баку. Около 70 процентов запасов вольфрама и молибдена страны добывают в недрах Кабардино-Балкарии. За годы советской власти на валюту был вывезен практически весь марганец (добываемый в Грузии) наилучшего качества, по неполным и заниженным данным на сумму свыше 200 миллиардов долларов113. А это, учитывая реальное соотношение доллара и советского рубля, в несколько раз превышает бюджет Грузии за годы советской власти. Можно привести еще немало других фактов, аргументов, чтобы показать ошибочность точки зрения И. Глазунова и других авторов. Так же рассуждает «Литературная Россия», которая пишет: «Десятилетиями дотации из бюджета России в бюджеты союзных республик шли для «ликвидации фактического неравенства», пока изрядно не обессилили донора. А обессиленный разве кому выгоден и интересен? Вот одна из объективных причин появления окраинного национализма, вот одно из объяснений того, что национализм ставит вопрос о развале СССР»114. Безусловно, Россия, самая богатая из республик, понесла большие потери, особенно в первые годы советской власти. Россия оказала большую помощь республикам, в том числе и Северного Кавказа. Но ведь Россия, или точнее будет сказано Центр получал немало из республик. Ведь не другие республики присвоили богатства России и русского народа. Вместо обид, необоснованных упреков и тенденциозных выводов следует, на наш взгляд, глубоко и всесторонне анализировать пагубные последствия гонки вооружений, непомерного ассигнования международного коммунистического и социалистического движения, карибского кризиса, дорогостоящего строительства в Египте, Индии, Анголе, Мозамбике, Эфиопии, в других странах, корейской, египетской, афганской войн, покорение космоса и т. д. Ведь не секрет, что все это и еще многое, чего мы не знаем (в тоталитарном государстве люди мало знают о том, куда и на какие цели уходят народные средства), тяжелым бременем легло не только на могучие плечи мощной России, но и на более слабые плечи всех республик и народов бывшего СССР. В эпоху гласности и демократизации рушатся мифы и легенды, созданные за годы советской власти. Для совершенствования межнациональных отношений, правильной выработки стратегического курса в этом вопросе необходимо развеять миф о том, что Россия и русские кормили и кормят «иждивенцев» в лице нерусских народов и всех республик. Возьмем, к примеру, Кабардино-Балкарию. Более 10 лет правительство автономной республики добивалось того, чтобы снять поставки 6 тысяч тонн мяса в союзный (СССР) и республиканский (РФСФР) фонды. И только сейчас, благодаря усилиям народных депутатов РСФСР и правительства КБР удалось решить эту проблему. Это не национализм кабардинцев и балкарцев. В этом ничего эгоистичного нет. По данным Госкомстата РСФСР, при среднероссийском уровне производства мяса на душу населения 68 кг Кабардино-Балкария с показателем 62 кг занимает 47 место среди 71 региона Российской Федерации. Средний уровень потребления мяса по РСФСР составляет 75 кг на душу населения с год. А в Кабардино-Балкарии средний уровень потребления мяса достигает 50 кг, что является 69 показателем по Российской Федерации. По тем же данным (в пересчете на каждого жителя), в Магаданской области производится 51, а потребляется 104 кг мяса, в Московской соответственно 41 и 90 кг. Свердловской — 38 и 73 кг. Тюменской — 46 и 79 кг. Отсюда видно, что уровень потребления мяса в Московской, Магаданской, Свердловской и других областях намного превышает уровень собственного производства. И, наоборот, не только Кабардино-Балкария, но и другие республики, области, края Северного Кавказа имеют отрицательный баланс производств; этого необходимого продукта. Дагестан, например, занимает последнюю строчку в таблице. Это же откровенная дискриминация в отношении дагестанцев, которые производят по 41 кг на душу населения, а потребляют всего лишь по 36 кг. Прав ученый-экономист из Нальчика А. Жаманов, который пишет: «Можно понять людей, проживающих в полуголодных краях,— скорее всего они видят столько мяса на бумаге, а не на столе. Но и мы едим то же самое статистическое мясо. Вдобавок ко всему за наш гостеприимный, но скудный стол ежегодно садятся сотни тысяч курортников, туристов, альпинистов со всех концов страны, общее число которых превышает население Кабардино-Балкарии. Всесоюзный курорт Нальчик, в отличие от ряда других, не получает ни одного килограмма мяса в виде дотаций»115. Справедливости ради следует отметить, что более 91 процентов электроэнергии, практически весь объем металла, цемента, большой перечень товаров народного потребления поступает в Кабардино-Балкарию из других республик и городов страны. Но такие предприятия, на Тырныаузский вольфрамо-молибденовый комбинат, Кабардино-Балкарский завод алмазного инструмента, нальчикский комбинат «Искож», Нальчикский завод телемеханической аппаратуры и ряд других, являются крупнейшими монополистами всесоюзного масштаба, и от их стабильной работы в решающей мере зависит благополучие многих важных государственных дел. Таких фактов немало в Северной Осетии, Карачаево-Черкесии, Дагестане. Этого не учитывают те, кто считает, что национальные республик являются «иждивенцами» России, а Россия является донором для всех остальных.
ЧИТАТЬ НАЧАЛО (1-ую часть)... ЧИТАТЬ ПРИМЕЧАНИЯ
Материал из книги В.Д.Дзидзоева "Национальная политика: уроки опыта" При использовании материалов сайта гиперссылка обязательна |