12. КУЛЬТУРА И БЫТ. Вторая часть.
19 июня 2007. Разместил: 00mN1ck
Глава XII
КУЛЬТУРА И БЫТ
вторая часть
КУЛЬТУРА И БЫТ
вторая часть
Материальная культура алан следующего — позднеаланского периода X — начала XIII в. генетически связана с культурой предшествующего периода и продолжает ее традиции. Основа ее остается местной и самобытной' при сохранении живых связей и контактов с соседними, а порой и отдаленными культурами. В то же время продолжается процесс интеграции с древней культурой горно-кавказских племен, происходит нивелирование культур, и аланская культура приобретает все большее количество кавказских черт. Надо полагать, этот процесс был тесно связан с глубинными процессами этнической ассимиляции и сложения в центральной части Кавказа сильно смешанного населения, положившего начало ряду современных народов, и в первую очередь осетин. Как уже говорилось выше, культурная интеграция началась с появлением алан на Кавказе, продолжалась все последующее время и в X—XII вв. достигла наибольшей глубины, о чем свидетельствует брахикранизация черепных показателей (например, в катакомбах Змейской).
С другой стороны, о том же, видимо, свидетельствует уменьшение количества традиционных для алан катакомбных могильников в X—XII вв. Судя по существующим данным, апогей катакомбных могильников приходится на VI—IX вв.; после IX в. число их резко сокращается. В настоящее время нам известны аланские катакомбные могильники X—XII вв. в Мартан-чу (Чечено-Ингушетия, поздняя часть могильника), Змейской (Северная Осетия), Рим-гора и мебельная фабрика № 1 у Кисловодска. Это крупные объекты, давшие богатые комплексы, но, как видим, они немногочисленны. Однако сокращение числа катакомбных могильников не означает столь заметного сокращения аланского населения, для подобных выводов у нас нет никаких оснований. Письменные источники свидетельствуют об обратном: так, Масуди (X в.) говорит о 30-тысячном аланском войске и рисует перед нами картину густого оседло-земледельческого населения Алании (71, с. 205), в достоверности чего не возникает особых сомнений. Причину этого кажущегося противоречия следует видеть, конечно, не в резких демографических изменениях, а в указанных выше процессах культурной интеграции и этнической ассимиляции. Интенсивность их в позднеаланский период такова, что происходит переход части аланского населения к традиционно местному, кавказскому, погребальному обряду в каменных ящиках и склепах, а количество традиционно аланских катакомб заметно уменьшается. В качестве возможного примера подобной трансформации назовем склеповый могильник X—XII вв. на горе Дардон в Карачаевске и Нижне-Архызские могильники X—XII вв. в ущелье Большого Зеленчука. Они принадлежат сильно смешанному аланскому населению верховьев Кубани — Западной Алании.
Долгое время после авторитетных исследований Е. И. Крупнова считалось, что позднеаланская культура X—XII вв. беднеет и «затухает» (72, с. 42). Последующие археологические исследования опровергли подобные представления. Здесь прежде всего следует сказать о замечательном катакомбном могильнике X—XII вв. у станицы Змейской, исследованном С. С. Куссаевой и автором этих строк в 1953—1959 гг. (73, 74, 69).
Нами вскрыто 88 катакомб, давших около 300 комплексов захоронений. Таким образом, материал из Змейской массовый и вполне достаточный для обоснованных суждений. Ограничимся краткой характеристикой культуры, открытой в змейских катакомбах.
Мужские захоронения четко подразделяются на захоронения конных дружинников и захоронения рядовых общинников. Погребения дружинников обозначены саблями и (но не всегда) предметами конского убора.
Всего нами найдено 26 сабель уже упоминавшегося «хазарского» типа, возникшего в предшествующий период. Сабли длинные (до 1 м), однолезвийные, слабо изогнутые, рукояти изогнуты в сторону лезвия. Металлографический анализ такой сабли из Нижне-Архызского городища X—XII вв. показал ее сложную структуру из комбинации твердой, закаленной стали (лезвие) с пластичным железом (полоса; 76, с. 212—216). Следует полагать, что и змейские сабли изготовлены по той же технологической схеме. Археологический материал указывает на имущественную дифференциацию (надо полагать, и на социальную неоднородность) внутри дружины — на фоне вполне «рядовых» дружинных погребений резко выделяется несколько захоронений очень богатых, с многообразным и пышным инвентарем (катакомбы № 3, 9, 14, 15, 36). Хорошим индикатором социального статуса погребенных являются сабли. Очень эффектна сабля из катакомбы № 9: убранство ножен и рукояти выполнено из серебра с чеканным орнаментом с применением черни. Для орнамента характерна спиральная плетенка. Но особенно роскошная сабля была найдена в катакомбе № 14. Перекрестье, две обкладки ножен с петлями и наконечник ножен сделаны из позолоченного серебра, с лицевой стороны сплошь покрытого рельефным штампованным (может быть, точнее тисненым) орнаментом. В перекрестье вставлен камень вишневого цвета — рубин или альмандин, выше в рукояти сохранилось гнездо для второго камня. В сложном орнаменте преобладают элементы плетенки, сочетающиеся с растительными мотивами — переплетающимися стеблям», остролистны ми цветами и пальметками. Сабля из катакомбы № 14 принадлежит к лучшим образцам раннесредневекового оружия Восточной Европы, но вопрос о месте производства ее пока остается открытым.Катакомба № 14 принадлежала семье местного феодального князя. Об этом говорит и остальной погребальный инвентарь: плоский деревянный колчан — горит, обтянутый кожей и украшенный орнаментом в виде звезды с отходящими от нее стеблями, деревянное составное седло с золочеными накладными пластинками, украшенными изображениями животных и птиц (весьма своеобразные и отдаленные реминисценции «звериного» стиля), фрагменты кожаной попоны, расшитой крученой серебряной нитью (на одном фрагменте вышит сложный геометрический, с включением плетенки, орнамент, на другом — два павлина (?), сидящих у «древа жизни» и клюющих плоды; 74, рис.9—10), конская сбруя из сыромятной кожи, отделанная множеством золоченых бляшек, уникальный и единственный в своем роде начельник, изображающий женщину, держащую в протянутых руках чашу с питьем; ворот платья и край головного убора покрыты орнаментом, к вороту подвешена большая лунница. По поводу этого шедевра средневековой торевтики писатель Олжас Сулейменов высказывает мнение, что он «может обернуться для истории алан близким знакомством с культом богини воскрешения с солнечной чашей» (77, с. 278), но подлинное значение женской фигурки из катакомбы № 14 еще не раскрыто.
Кроме перечисленных вещей в этом погребении найдена кожаная треугольная сумочка с вышитым серебряной крученой нитью изображением полиморфного и птицеголового животного, близко напоминающего образ иранского Сэнмурва (78); этот предмет также уникален; около седла оказался обрывок тонкой шелковой ткани с вышитой золотой нитью арабской куфической надписью: «Во имя Аллаха всемилостивого Благодать...» К кому относится это пожелание благодати — неизвестно, имя не уцелело.С феодальным владетелем — князем были погребены его жена и сын. Жену сопровождал набор золоченых туалетных принадлежностей (копоушка, ногтечистки, флакончик для благовоний с крышечкой), княжич лежал в окружении конского снаряжения и обычного оружия — сабли, копья, колчана со стрелами, лук. Видимо, он не успел отличиться в сражениях и входил в состав княжеской дружины.
Наконец, нельзя не сказать и о драгоценных тканях из погребения аланского феодала. Его скелет был покрыт коричневой тканью от плеч до стоп; весьма вероятно, что первоначально ткань была красной. Ее украшало настоящее «узорочье» — аппликации из золоченой кожи, образующие сложный орнамент, особенно на груди и плечах. Нетрудно представить себе это красно-пурпурное платье типа длинного плаща, покрытое золотым блистающим узором! В этой связи невольно вспоминаются пурпурные одежды и обувь византийских императоров, служившие инсигнией царской власти. Византийское происхождение змейского «узорочья» вполне возможно, и в таком случае мы имели бы редчайшее и документально достоверное свидетельство тех политических и культурных связей между Константинополем и Аланией, о которых неоднократно сообщают древние авторы. Возможно и иное — византийские ткани из Змейской были поистине царским подарком князю алан, владевшему землями близ знаменитого Дарьяльского прохода. Здесь уместно напомнить уже приводившийся рассказ Михаила Пселла о связи императора Константина IX Мономаха с юной аланской заложницей, находившейся в Константинополе, и о том, что благодаря этой связи «впервые тогда аланская земля наводнилась богатствами из нашего Рима», которые вывозились на кораблях (79, с. 116—117). Кстати, время описываемых Пселлом событий и время, захоронений в катакомбе №14 близко совпадают.
Менее богатые, также украшенные золочеными аппликациями ткани и были обнаружены и в катакомбе № 15. Здесь же был найден хорошо сохранившийся головной убор из золоченой кожи, на фоне которой серебряным бисером вышита орнаментальная плетенка. Верх головного убора венчало навершие из золоченой бронзы с четырьмя золочеными бубенчиками (69, табл. XIV, 5). Наконец отметим, что в катакомбе. № 7 удалось найти лоскут такой же материи с остатком золоченой аппликации. Одежды он не составлял и, видимо, был лишь декоративной нашивкой на верхнее платье подобно тому, как это делалось в «Мощевой Балке».
Аланская одежда X—XII вв. рассмотрена в специальной статье Т.Д. Равдоникас (80, с. 198—208). Место основного источника в ней занимают остатки одежды из Змейского могильника, на основании которых автор выделяет нижние рубахи, жилеты, кафтаны и халаты. Обувь — кожаные ноговицы, головные уборы нескольких видов, в том числе шлемовидные и конусообразные типа колпаков (подобные войлочные шапки «наподобие конуса современного кавказского башлыка» были отмечены Е. Г. Пчелиной в катакомбе № 5 Архонского могильника). Некоторые платья имели подкладку. Основой мужской верхней одежды был кафтан с отрезной талией и складчатым подолом, удобный для верховой езды (80, с. 203). Т. Д. Равдоникас делает вывод о том, что аланская мужская и женская одежда была одинаковой (что опровергнуто А. А. Иерусалимской), носила отпечаток иранского и византийского влияния и была подвержена социальным различиям — низшие слои общества носили национальные формы одежды из домотканых материалов, тогда как феодальная знать употребляла платье из дорогих материалов и покроя, находившегося под византийским влиянием (катакомба № 14 Змейского могильника; 80, с. 206, 208).
В целом, судя по всему, аланская одежда X—XII вв. продолжала тра диции предшествующего периода, на чем мы останавливались выше. К этому добавим весьма интересный комплекс одежды, обнаруженный А. Н. Дьячковым-Тарасовым в 1927 г. в пещере с «очень древними погребениями, характера во многом аналогичного погребениям в окрестностях Сентййского храма и в Хумаре» (т. е. X—XII вв.— В. К.) в ущелье р. Амхаты, левого притока р. Теберды. А. Н. Дьячков-Тарасов свидетельствует: «Найдена замечательно хорошо сохранившаяся одежда из волокон конопли — рубахи, штаны, замшевая обувь с длинным носком, остатки шуб, сукна...» (81, с. 83). К сожалению, этот уникальный материал остался неопубликованным, а его дальнейшая судьба нам не известна.
Выразительные археологические материалы, демонстрирующие культуру Алании X—XII вв., происходят из катакомб Рим-горы близ Кисловодска. Материальная культура Рим-горы очень близка культуре Змейской, но имеет свои локальные особенности и окрашена византийскими импортами, оседавшими здесь благодаря местоположению городища Рим-гора на трассе крупного торгового пути (82, с. 154—155). Катакомбные могильники Рим-горы изучались А. П. Руничем; материальная культура представлена, как и в Змейской, керамикой высокого качества и сработанной на гончарном круге, но в сравнении со Змейской малочисленной и более бедной по ассортименту (в частности, на Рим-горе нет стройных лощеных кувшинов с носиком-сливом, характерным для Змейской). Зато чаще встречается деревянная посуда — резная и точеная на станке (одно такое блюдо было раскрашено красками, по-видимому, масляными (83, рис. 21, 8). Интереснейшая находка — трехногий деревянный столик круглой формы (84), рис. 6, 1), представляющий прообраз позднейшего осетинского столика — «фынга». Вооружение, — железные, слабо изогнутые сабли типа змейских, секиры на длинных ручках, луки и стрелы, ножи, плоский колчан. — горит (84, рис. 7, 23); предметы конского снаряжения — седла, стремена уже знакомых нам видов. Как видим, по вооружению аланы окрестностей Кисловодска ничем не отличались от алан Змейской. Много совпадений и в женском инвентаре: одинаковые стеклянные цветные браслеты, бронзовые перстни, каменные и стеклянные бусы, туалетные шкатулки из дерева и туалетные наборы (копоушки, ногтечистки, ложечки), бляшки. Специфическим украшением! Рим-горы должны быть признаны крестообразной формы серьги, распространенные в X—XII вв. в верховьях Кубани и характерные только для этого района (84, рис. 8, 3); в Змейской их нет совершенно и здесь наиболее употребительными были проволочные височные кольца. В орнаменте и здесь преобладает плетенка — мотив, в средневековье распространенный на огромной территории вплоть до Африки, встречается и шитье крученой серебряной нитью. Много штампованных пуговиц-бубенчиков, одинаковых со змейскими.Специально отметим открытое в катакомбе № 48 погребальное покрывало, накрывавшее женский костяк и описанное Н. Н. Михайловым: «Сверху — шерстяное покрывало ручной художественной работы. Отчетливо видны орнаменты, рисунок из квадратов, треугольников, кругов бордового и серого цветов. Все это разукрашено мережкой. Края покрывала обшиты бронзовыми бляшками четырехугольной формы в виде листов клевера» (85). Этот уникальный предмет не сохранился.
Не менее уникальной была явно привозная (византийская?) мраморная овальная вазочка с боковыми ручками и отломленной нижней частью — дар инженера Трубецкого Кавказскому музею (86, с. 160). Вазочка не сохранилась, фотография ее имелась в архиве Н. М. Егорова, но после его кончины она исчезла вместе с другими материалами. Происходит с Рим-горы. Наконец, говоря о женском погребальном инвентаре, нельзя не отметить еще одну интересную деталь: в другом катакомбном могильнике X—XII вв.— у мебельной фабрики № 1 г.Кисловодска — найдены, пожалуй, древнейшие на Северном Кавказе швейные иглы с ушком, отличающиеся от современных только более крупными размерами и сделанные из бронзы (хранятся в Пятигорском музее).
Чрезвычайно интересен катакомбный могильник Мартан-чу в Чечено-Ингушетии, исследованный недавно В. Б. Виноградовым, X. М. Мамаевым и В. А. Петренко. Расположенный сравнительно недалеко от крупного Алханкалинского городища, он мог быть (по В. Б. Виноградову) некрополем этого городища (87, с. 47). К сожалению, материалы из Мартан-чу еще полностью научно не опубликованы, и мы можем сказать о них весьма не много. Судя по всему, могильник крупный и долговременный, время его функционирования исследователи определяют как VIII— XI вв. (88, с. 63—67; 89, с. 62—86). По богатству и разнообразию инвентаря и здесь на первом месте погребения феодально-дружинной знати. О прекрасной сабле из Мартан-чу мы уже говорили; богатые поясные наборы с орнаментированными бляшками, железные боевые топоры-секиры, ножи, металлические зеркала, туалетные наборы, перстни с вставками, браслеты (в том числе стеклянные), украшения головных уборов, бусы, стеклянная и глиняная посуда — таков неполный ассортимент погребального инвентаря, демонстрирующего высокий уровень местной культуры.
Специальный интерес представляют некоторые расписные глиняные кувшины из Мартан-чу. Один из них, опубликованный В. Б. Виноградовым, был покрыт орнаментом из цветной глазури (87, фото). Кувшин уникален. В. Б. Виноградов уверенно считает его византийским, но такая атрибуция нам кажется преждевременной. По своим формам и пропорциям кувшин идентичен кувшинам X—XII вв. из катакомб Змейской, где их множество. В Змейской известны и кувшины с боковыми «ушками» на венчике, подобными «ушкам» кувшина из Мартан-чу. Вероятно, кувшин — дело рук местного аланского гончара, работавшего в духе устоявшихся традиций. Но характер орнамента и техника цветной глазури действительно необычны для аланской керамики и представляются чужеродными. Возможно предположение о том, что сосуд вышел из местной гончарной мастерской, в которой работал заезжий мастер по росписи глазурью. Он и придал необычный вид некоторым сосудам из Мартан-чу. Может быть, он действительно был мастером византийским, но уверенности в этом нет.
Такова материальная культура алан, описанная нами схематично и неполно (обстоятельное рассмотрение этого вопроса может быть предметом специальной монографии). Уровень ее вполне соответствует приводившейся характеристике Шапуха Багратуни. Но мы не должны забывать известного положения В. И. Ленина о двух культурах в любой национальной культуре — народной демократической культуре и культуре господствующего класса (90, с. 120—121), в данном случае феодального. Феодалы были потребителями лучших достижений материальной культуры, весьма рельефно представленных во многих аланских могильниках, а уровень культуры феодального класса — это не уровень культуры народных масс, демонстрируемый в сотнях «рядовых» погребений, гораздо более бедных.
В X—XII вв. в связи с христианизацией в Аланию широко проникает христианская культура. Ее очагами были Византия, Абхазия и Грузия. Основное влияние „христианской культуры шло через территорию Абхазии из Византии. На прилегающей к Абхазии территории Западной Алании в X в. сооружаются монументальные трехапсидные храмы кресто-вокупольной композиции на Зеленчуке и Щране, строится одноапсидный крестообразный в плане Сентинский храм в ущелье р. Теберды (91). Храмы Западной Алании — наиболее ранние памятники культовой архитектуры в РСФСР и наиболее крупные и значительные на Северном Кавказе; поражает их прочность — храмы стоят в целости тысячелетие! Воздвигавшие храмы зодчие были квалифицированными профессионалами, приехавшими в Аланию из восточновизантийских провинций и Трапезунда, но непосредственными исполнителями, надо полагать, являлись местные жители, умевшие хорошо обрабатывать камень. Верхнекубанские храмы воплотили в себе многие достижения строительной культуры того времени: применение прекрасного вяжущего раствора с включением в него клейких органических компонентов, черепица и кирпич-плинфа, наиболее ранние для Алании, оштукатуривание стен в интерьере, употребление оконного стекла и т. д. Опыт строительства крупных христианских храмов X в. оказал влияние на последующую гражданскую строительную культуру западных алан: известковый раствор, штукатурка, черепица, оконное стекло начали употребляться и в сооружении жилых зданий XI—XII вв. (например, в Адиюх и Нижнем Архызе, хотя и в ограниченных масштабах).
Христианские храмы и монастыри были средоточием культурных достижений и культурной жизни средневековья. Эти впечатляющие произведения архитектуры украшались в интерьере живописью и шедеврами прикладного искусства, составлявшими церковный инвентарь, драгоценными камнями, обладали рукописными книгами богослужебного содержания, в них звучала церковная музыка. Все это, несомненно, было и в храмах Алании. От церковного инвентаря сохранились только жалкие остатки — бронзовый «честной» крест с греческой надписью 1067 г. (92, с. 113—12В), осколки стеклянной посуды из северного Зеленчукского храма, фрагмент стенки резного костяного ларца византийской (видимо, константинопольской) работы (93, с. 82, рис. 63), костяная византийская икона из старых раскопок братьев Нарышкиных. Несколько лучше сохранились остатки былой фресковой живописи в Сентинском (94), северном и среднем Зеленчукском храмах (хотя они очень сильно пострадали). По содержанию фрески церковно-канонические, иногда сопровождавшиеся греческими надписями, по технике исполнения — безусловно, профессиональные, отличающиеся прекрасным рисунком (кистью по сырой штукатурке) и сдержанным, неярким колоритом с применением трех-четырех главных тонов. Расписывавшие верхнекубанские храмы художники также, скорее всего, были византийцами, но в росписях просматриваются и отдельные элементы восточного, может быть, местного происхождения, особенно в орнаменте. К сожалению, фрески аланских храмов еще не стали объектом специального искусственного исследования, и наши знания о них ограничены.
Христианская культура наложила свой отпечаток на культуру и быт алан, прежде всего западных. В аланских могилах начинают встречаться христианские кресты-тельники, энколпионы (95, с. 80—86), кресты высекаются на стенах некоторых катакомб, на больших придорожных и надмогильных каменных плитах (96, с. 17), прибиваются к крышкам деревянных гробов (Рим-гора, 84, с. 206) и т. д. Подлинно уникальным памятником аланского искусства должен быть признан монументальный дольмено-образный склеп с реки Кривой (Зеленчукский район Карачаево-Черкесской АО) который служил «царским» мавзолеем (во всяком случае принадлежал представителю элиты феодального общества). Девять составляющих его стены песчаниковых плит сплошь покрыты рельефными изображениями, образующими сюжетные сцены из реальной жизни, но с включением мифических образов (например, чудовищный монстр с длинным хвостом и раскрытой пастью) и элементов христианской символики (кресты; 56, рис.41—43). Сцены на стенах «царского» мавзолея — это сцены обычного для средневековья феодально-аристократического быта: возлияния и пирушки, танцы, охота, благочестивое поклонение кресту, боевые эпизоды, столкновения с какими-то фантастическими существами и т. д. Не все они поддаются дешифровке, а подлинный смысл некоторых фигур и сюжетов еще не ясен. Идеологический синкретизм изображений дополняется синкретизмом стилистическим: если пять фигур собак выполнены в традициях древнего кобанского искусства (97, с. 321), то значительная часть других изображений имеет очевидное сходство с рельефными фигурами на штампованной керамике Закавказья XI—XIII вв. Случайно ли это сходство — сказать трудно; можно допустить предположение о том, что в исполнении рельефов «царского» мавзолея участвовал мастер, хорошо знакомый с графическим искусством Закавказья и работавший в его русле.
С проникновением и распространением христианства и христианской культуры в Аланию связан важный вопрос о существовании письменности у алан. Ясно, что для определения уровня культурного развития этот вопрос имеет принципиальное значение: письменность — основа цивилизации. Наиболее ранние сведения о письменности алан содержатся в сирийских источниках. Так в «Книге о народах и областях» Андроника (V—VI вв.) и в приписке к ней VIII—IX вв. в числе народов, имеющих письмо, наряду с греками, римлянами, армянами, грузинами, персами, арабами названы и аланы. В Другом сирийском источнике IX в. сообщается: «Есть пятнадцать языков, знающих письмо, шесть (языков) Иафета: греки, иверы, римляне, армяне, мидяне, аланы...» (98, с. 338—339). К сожалению, эти сведения не имеют подтверждения в других древних источниках; мы не знаем также, как выглядела письменность алан указанного времени, если она действительно существовала (и если сирийцы, как это бывало, не путали алан и албан.—В. К.) Настойчивые попытки выявить древнеаланскую письменность на основании археологических материалов Юго-Восточной Европы предпринимает Г. Ф. Турчанинов (99, с. 66—89), в частности, аланской он считает рунику салтово-маяцкой культуры (100) VIII.— IX вв. Но дешифровки Г. Ф. Турчанинова сомнительны и не приняты большинством исследователей; поэтому оперировать этими материалами мы не можем.
Единственный до сих пор реальный памятник аланской письменности — известная надпись на большой каменной плите, обнаруженной Д. М. Струковым в 1888 г. в верховьях Большого Зеленчука. Надпись выполнена греческими буквами, но не на греческом языке. Первое исследование и дешифровку Зеленчукской надписи выполнил В. Ф. Миллер, показавший ее аланское (древнеосетинское) происхождение (101, с. 110—118). Чтение В. Ф. Миллера принято в науке; в дальнейшем в него были внесены лишь некоторые уточнения (10, с. 260—270 и др.), а Г. Ф. Турчанинов попытался обосновать датировку надписи 941 г. (102, с. 81). В надписи перечисляются имена нескольких человек и четыре раза повторяется осетинское слово «фурт» — сын; первоначально плита лежала в ограде небольшого кладбища, где действительно было погребено несколько человек (103, с. 196).Оценивая значение этой находки, В. Ф. Миллер писал: «Четыре раза явственно читающееся осетинское слово и два употребительных у осетин личных имени несомненно свидетельствуют о том, что перед нами древняя осетинская надпись, представляющая попытку выразить греческими буквами осетинские слова. Мало того, интерес памятника повышается местом его нахождения и христианской эмблемой. Он найден в местности, где указываются развалины, и в недалеком расстоянии от обширных развалин древнего христианского города, который, судя по числу церквей, мог быть центром Аланской епархии (митрополии), упоминаемой византийскими писателями» (101, с. 117 —118). В наше время версия В. Ф. Миллера блестяще подтвердилась: Нижне-Архызское городище X—-XII вв. в ущелье Большого Зеленчука, которое имеет в виду В. Ф. Миллер, действительно было центром Аланской епархии (91, с. 196) и, следовательно, крупным культурным центром Алании. Здесь находился важнейший очаг византийско-христианской культуры, под непосредственным влиянием которого (Зеленчукская надпись найдена всего в 30 км от Нижнего Архыза) верхнекубанские аланы и предпринимают в XI в.— во время высокого подъема Алании — попытку создания своей письменности на греческой графической основе. Вряд ли Зеленчукская надпись была единственной. Можно думать, что остальные аланские надписи X—ХII вв. не дошли до нас или ждут своего открытия (103, рис.5—6). Их графическая основа должна быть греческой или близкой к ней, о чем свидетельствует и Зеленчукская надпись XI в. и Гильом Рубрук, писавший в середине XIII в. о том, что аланы имеют греческие письмена (104, с. 106).
Однако за последние 30 лет развернулась дискуссия по поводу языка и этнической принадлежности Зеленчукской надписи. С ревизией чтения ее В. Ф. Миллером и В. И. Абаевым выступил А. Ж. Кафоев, предложивший адыгский (кабардинский) вариант дешифровки текста (105, с. 8— 28), а за ним М. Кудаев, прочитавший надпись по-балкарски, т.е. на основе тюркских языков (106). Чтение М. Кудаева поддержал И. М. Мизиев (107, с. 113—116). Наконец, появилась статья Я. С. Вагапова, где был предложен еще один вариант чтения Зеленчукской надписи с позиций нахских языков (108, с. 100—117). Таким образом, один памятник предлагалось читать на основе иранских, адыгских, тюркских и нахских языков, принадлежащих к разным (!) языковым семьям. С научной точки зрения ситуация, безусловно, невероятная.
Ясность в эти споры, достаточно удаленные от науки, внесла изданная в Вене монография американского ученого Л. Згусты: Зеленчукская надпись выполнена на аланском-осетинском языке и датируется XI—XII вв. (109, с. 19). Зеленчукская надпись указывает, что «долину Архыза в эпоху создания надписи населяли осетины» (109, с. 60). Интерпретация и выводы Л. Згусты согласуются с этнокультурной ситуацией в верховьях Кубани X—XII вв.
Нет никакого сомнения в том, что Аланская епархия пользовалась и собственно греческим письмом и имела переписку с Константинополем. Об этом говорит ряд фактов, но наиболее ярко — так называемое «Аланское послание» епископа Феодора, посланное в первой половине XIII в. константинопольскому патриарху Герману II. Следует обратить внимание на фигуру самого епископа Феодора, который, по мнению Ю. А. Кулаковского, был аланом. Если это так, то в лице епископа Феодора мы можем видеть представителя аланской феодальной знати, получившего (как и его отец, тоже священник) хорошее образование в Византии и прочно приобщившегося к византийской культуре. В восточной части Алании, где христианское влияние шло из Грузии, подобные связи могли быть с грузинским католикосатом, но мы о них ничего не знаем. Памятниками культурных связей с соседней Грузией и христианского влияния Грузии в XI в. служат развалины двух небольших зальных церквей грузинского происхождения в Зруге и Тли (110; 111), но, судя по всему, зона активного грузинского культурного влияния была незначительной и охватывала преимущественно горную часть Северной Осетии и Кабардино-Балкарии, прежде всего верховья р. Ардон.
Бытовой уклад аланского населения в X—XII вв. во многом зависел как от локальных этнографических особенностей и традиций, так и от специфики естественно-географической среды. Он мало чем отличался от быта предшествующего периода. В западной части Алании и в горах преобладали каменные жилые и хозяйственные постройки; в восточной части и на предгорных равнинах господствующим был турлучный (плетеный и обмазанный глиной) дом типа полуземлянки с открытым очагом и глинобитным полом. Видимо, о таких домах писал в X в. Мукаддаси, характеризовавший хазарский город Семендер: «Жилища семендерцев из дерева, переплетенного камышом, крыши у них остроконечные...» (112, с. 5). Жизнь в этих домах была скученной и неблагоустроенной, мебель — деревянная, освещение — от очага и лучины. Картина эта обычна для раннесредневекового быта не только Алании, но любой европейской страны. Антисанитария, лечение знахарями, масса суеверий и предрассудков, опутывавших сознание, вредные обычаи — все это заметно отражалось на сравнительно невысокой продолжительности жизни. К этому добавим частые войны и межродовые распри, неурожаи и падежи скота, вызывавшие голод и болезни. Средняя продолжительность жизни поколения в эпоху средневековья, по подсчетам В. П. Алексеева,— 40 лет, причем продолжительность жизни женщины была меньше, чем мужчин, что объясняется антисанитарными условиями быта (113, с. 17, 19). Примерно такое же положение было зафиксировано антропологом Т. С. Кондукторовой при исследовании черепов из Змейского катакомбного могильника: в большинстве случаев возраст погребенных взрослых не превышал 35— 40 лет; лишь некоторые мужчины достигали возраста 50 лет и, наверное, считались стариками, занимая соответствующее почетное положение в обществе. Но наиболее высокой была детская смертность. На 294 погребения Змейского могильника приходится 65 детских захоронений, что составляет более четверти от общего количества (причем не все детские костяки, вследствие очень плохой сохранности, удавалось опознать). Эти цифры ярко свидетельствуют о тяжелой жизни наших далеких предков, насыщенной не только внешними опасностями, но и повседневной борьбой за существование. Ни о какой идиллической картине прошлого «золотого века» Алании не может быть и речи!
Страшным бедствием средневековья были эпидемии, косившие население целых стран. Так Никифор — константинопольский патриарх — сообщает об ужасной эпидемии, видимо, чумы, поразившей Византию и бушевавшей в 746 г. (114, с. 376). Вряд ли она не коснулась Северного Кавказа. «Эти явления — обычный фон тогдашней жизни»,— отмечает по этому поводу советский исследователь В. В. Самаркин (115, с. 71). Разумеется, эпидемия середины VIII в. не была единственной — о других мы просто не знаем.
Нам остается также кратко остановиться на некоторых вопросах духовной культуры алан. Это прежде всего фольклор: различные легенды, предания, обрядовая и трудовая поэзия, эпос. О них мы можем судить по осетинскому фольклору, впитавшему в себя массу архаичного устнопоэтического материала, безусловно, уходящего в седую древность. Л. С. Толстова права: «Особенно долго фольклорная традиция живет в специфических условиях своеобразного этнографического заповедника, например, в горах Кавказа...» (116, с. 22). Законсервировавшись в горных ущельях, древние жанры фольклора обнаружили удивительную устойчивость во времени, просуществовав вплоть до XX в.
Самым монументальным и популярным жанром древнего фольклора является нартский эпос. Мы не можем касаться здесь проблем нартского эпоса и нартоведения, так как это — особая и обширная тема, вокруг которой уже сложилась целая научная литература, в том числе зарубежная. В наиболее развитом и архаичном виде он бытует у осетин, адыгов и абхазов. Национальные и более молодые варианты нартского эпоса сложились у тюркских (балкарцы, карачаевцы) и вайнахских народов (чеченцы, ингуши). Элементы нартского эпоса проникли даже в Грузию (Рача) и Дагестан. Мы здесь ведем речь только об осетинском варианте нартского эпоса, ибо именно он имеет прямое отношение к духовной культуре аланского общества: осетинский нартский эпос генетически уходит в недра этого общества, и значительный этап его формирования приходится на I — начало II тыс. н. э. (117, с. 371; 118, с. 163; 119, с. 134—135; 120, с. 12). «Аланы были тем этносом, чья немалая роль в распространении нартского эпоса не вызывает сомнения»,— отмечает Л. С. Толстова (116, с. 25). В пользу алано-осетинского происхождения нартского эпоса однозначно высказался и Ж. Дюмезиль (121, с. 161). Таким образом, нартский эпос, представляющий «памятник мирового значения» (122, с. 395), воплощает вершину духовной культуры средневековой Алании, по своим художественным и идейным качествам не уступающий знаменитым западным и восточным эпосам. Культура, черты быта, общественные отношения, специфика эпохи отразились в сказаниях о героях-нартах необычайно выпукло и ярко и могут быть предметом отдельной монографии. Эпос впитал в себя сведения о, казалось бы, даже незначительных деталях архаичного быта, но в действительности народная память отфильтровала все малозначительное, оставляя лишь социально-значимое. Таким социально-значимым было, например, трехчастное деление нартского общества на три квартала (верхний, средний, нижний), три рода (воины Ахсартагката, жрецы Алагата, земледельцы и богатые скотоводы Бората), подтверждающее сакральное значение цифры 3 у алан: из трех слезинок Бога образовались три всеосетинских святилища — Реком, Мыкалгабыр и Таранжелос, а три жертвенных пирога на осетинских кувдах подают до сих пор.
Говоря об отражении в фольклоре быта населения Алании, обратим внимание на вопрос, который еще не привлекал специалистов. Употребление соли в пищу аланами не вызывает сомнений. Но где брали соли? Ни один письменный источник не отвечает на этот вопрос, хотя он важен. Ответ находим в преданиях: конечной целью некоторых набегов-балцев нартов был захват соли. Согласно В. Ф. Миллеру, возвращавшихся с солью приветствовали словами: «От соли иди здоровым» (123, с. 117). Соль добывали в местности Хариес, где были соляные копи. Судя по тексту, записанному в Стур Дигоре, местность Хариес находилась в Дигорском ущелье, а «ангел плоскости имел намерение похитить оттуда соль» (124", с. 242). Копи охранял сам Уастырджи с сыном, что подчеркивает большое значение соли в представлении создателей преданий. Интересно, что «ангел плоскости» обернулся собакой, пробежал в Хариес и похитил соль, а Уастырджи его преследовал. В глазах современного историка это означает, что за обладание месторождением соли велась борьба, что подтверждают и упоминавшиеся набеги-балцы. Нет сомнения, что соль ценилась очень высоко.
Подводя краткие итоги вышеизложенному, мы должны отметить неуклонный прогресс аланской культуры во второй половине I — начале II тыс. н. э., развивавшейся на самостоятельной основе и под четко обозначенным воздействием культурной интеграции с местным кавказским населением. Уровень аланской материальной культуры был достаточно высоким для своего времени и вполне соответствовавшим уровню общественного развития, о чем свидетельствует, например, попытка создания своей письменности в X в.— почти одновременно с созданием письменности в Хазарии и на Руси. Аланская культура находилась в постоянном общении с культурой соседних кавказских народов; будучи на стыке Востока и Запада, она имела связи и с отдаленными культурами. Ложное представление о замкнутости и культурной отсталости древних племен Северного Кавказа (125, с. 111 —113) должно быть решительно отвергнуто. Наш короткий очерк культурного развития алан лишний раз подтверждает сказанное.
ЛИТЕРАТУРА
1. Бартольд В. В. Место Прикаспийских областей в истории мусульманского мира. Соч., т. II, ч. I, M., 1963.
2. Марцеллин Аммиан. Истории. Латышев В. В. Известия древних писателей о Скифии и Кавказе. ВДИ, 1949, 3.
3. Удальцова З. В. Мировоззрение Аммиана Марцеллина. ВВ, т. XXVIII, 1968.
4. Шелов Д. Б. Некоторые вопросы этнической истории Приазовья II—III вв. н. э. по данным танаисской ономастики. ВДИ, 1974, 1.
5. Кулаковский Ю. Керченская христианская катакомба 491 года. MAP № 6, Спб., 1891.
6. Кулаковский Ю. Две керченские катакомбы с фресками. MAP № 19, Спб., 1896.
7. Уварова П. С. Могильники Северного Кавказа. МАК, вып. VIII, М., 1900.
8. Засецкая И. П. Полихромные изделия гуннского времени из погребений Нижнего Поволжья. АСГЭ, вып. 10, 1968.
9. Амброз А. К. Хронология раннесредневековых древностей Восточной Европы V—IX вв, Докт. дисс, рукопись. М., 1973.
10. Абаев В. И. Осетинский язык и фольклор, I, М.-Л., 1949.
11. OAK за 1882—1888 гг. Спб., 1891.
12. Виноградов В. Б. Сарматы Северо-Восточного Кавказа. Грозный, 1963.
13. Нечаева Л. Г. Могильник Алхан-Кала и катакомбные погребения сарматского времени на Северном Кавказе. Канд. дисс, рукопись. Архив ИА АН СССР, фонд 2, дело № 1338.
14. Мамаев X. М., Петренко В. А. Стеклянный сосуд из окрестностей Алхан-Калинского городища. СА, 1974, 2.
15. Мунчаев Р. М. Новые сарматские памятники Чечено-Ингушетии. СА, 1965, 2.
16. Абрамова М. П. Нижне-Джулатский могильник. Нальчик, 1972.
17. Абрамова М. П. Памятники горных районов Центрального Кавказа рубежа и первых веков нашей эры (по материалам Северной Осетии и Кабардино-Балкарии). В кн.: Археологические исследования на юге Восточной Европы. М., 1974.
18. OAK за 1901 г. Спб., 1903.
19. Веселовский Н. И. Курганы Кубанской области в период римского владычества на Северном Кавказе. Труды XII АС, т. I, M., 1905
20. Самосатский Лукиан. Токсарис или дружба. Латышев В. В. Известия..., ВДИ, 1948, 1.
21. OAK за 1902 г. Спб., 1904.
22. Скалой К. М. О культурных связях Восточного Прикаспия в позднесарматское время. АСГЭ, вып. 2, 1961.
23. Ростовцев М. И. Античная декоративная живопись на юге России. Спб., 1913.
24. Керефов Б. М. Чегемский курган-кладбище сарматского времени. В кн.: Археологические исследования на новостройках Кабардино-Балкарии, т. 2, Нальчик, «Эльбрус», 1985.
25. М арков Г. Е. Кочевники Азии. М., 1976.
26. Гайдукевич В. Ф. Боспорское царство. М.—Л., 1949.
27. Хазанов А. М. Очерки военного дела сарматов. М., 1971.
28. Altheim F. Attila und die Hunnen. Baden-Baden, 1951.
29. Кузнецов В. А. Зилгинское городище в Северной Осетии. В кн.: Новые материалы по археологии Центрального Кавказа. Орджоникидзе. 1986.
30. Аржанцева И. А., Деопик Д. В. Зилги — городище начала 1 тыс. н.э. на стыке степи и предгорий в Северной Осетии. В кн.: Ученые записки комиссии по изучению памятников цивилизаций древнего и средневекового Востока. М., «Наука», 1989.
30-а Аржанцева И. А., Деопик Д. В. Зилгинское городище в Северной Осетии. Исследования последних лет. В кн.: XVI Крупновские чтения по археологии Северного Кавказа (тезисы докладов). Ставрополь, 1990.
31. Абрамова М. П. Катакомбные погребения IV—V вв. н. э. из Северной Осетии. СА, 1975, 1.
32. Куссаева С. С. Археологические находки последних лет в Северной Осетии. ИСОНИИ. т. XIX. Орджоникидзе, 1957.
33. Амброз А. К. Хронология древностей Северного Кавказа V—VII вв. М., «Наука», 1989.
34. Минаева Т. М. Раскопки святилища и могильника возле городища Гиляч в 1965 г. В кн.: Древности эпохи великого переселения народов V—VIII вв. М., 1982.
35. Сорокина Н. П. О стеклянных сосудах с каплями синего стекла из Причерноморья. СА, 1971, 4.
З6.Спицын А. Вещи с инкрустацией из керченских катакомб 1904 г. ИАК, вып. 17, Спб., 1905.
37. Амброз А. К. Дунайские элементы в раннесредневековой культуре Крыма (VI—VII вв.). КСИА, вып. ИЗ, 1968.
38. Батчаев В. М. Гуннский котел из селения Хабаз. СА, 1984, 1.
39. Чеченов И. М. Новые материалы и исследования по средневековой археологии Центрального Кавказа. В кн.: Археологические исследования на новостройках Кабардино-Балкарии, т. 3, Нальчик, «Эльбрус», 1987.
40. Кузнецов В. А. Предисловие к кн.: Археологические исследования на новостройках Кабардино-Балкарии, т. 3, Нальчик, «Эльбрус», 1987.
41. Кузнецов В. А. Погребения III в. из Кисловодска. СА, 1990, 2.
42. Werner I. Beitrage zur Archaologie des Attila — Reiches. Munchen, 1956.
43. Засецкая И. П. О роли гуннов в формировании культуры южно-русских степей конца IV—-V века нашей эры. АСГЭ, 18, 1977.
44. Засецкая И. П. Золотые украшения гуннской эпохи. Л., 1975.
45. Кызласов И. Л. О происхождении стремян. СА, 1973, 3.
46. АбрамоваМ. П. К вопросу о раннеаланских катакомбных погребениях Центрального Предкавказья. В кн.: Вопросы древней и средневековой археологии Восточной Европы. М., 1978.
47. Абаев В. И. Этногенез осетин по данным языка. В кн.: Происхождение осетинского народа. Орджоникидзе, 1967.
48. Кузнецов В. А. Алаиекие племена Северного Кавказа. МИА СССР № 106, 1962.
49. Кузнецов В. А. Аланская культура Центрального Кавказа и ее локальные варианты в V—XIII вв. СА, 1973. 2.
50. Артамонов М. И. История хазар. Л., 1962.
51. Захаров А. А. Древности из Ассинского ущелья. ИИНИИ, т. IV, вып. 2. Орджоникидзе, 1934.
52. Крупнов Е. И. Из итогов археологических работ. ИСОНИИ, т. IX, Орджоникидзе, 1940.
53. Мерперт Н. Я. Из истории оружия племен Восточной Европы в раннем средневековье. СА, XXIII, 1955.
54. Милованов Е., Иерусалимская А. Лук из Мощевой Балки. СГЭ, XLI, 1976.
55. Самоквасов Д. Я. Могилы русской земли. М., 1908.
56. Кузнецов В. А. Средневековые дольменообразные склепы Верхнего Прикубанья. КСИА, вып. 85, 1961.
57. Арриан Флавий. Диспозиция против аланов. Латышев В. В. Известия..., ВДИ, 1948, 1.
58. Бардавелидзе В. В. По этапам развития древнейших религиозных верований и обрядовое графическое искусство грузинских племен. Тбилиси, 1957.
59. Чочиев А. Р. Отголоски культа вождей и великих воинов у осетин. ИЮОНИИ, вып. XXIII, Тбилиси, 1978.
60. ИерусалимскаяА. А. Аланский мир на «шелковом пути». В кн.: Культура Востока. Древность и раннее средневековье. Л., 1978.
61. Jeroussalimskaja A. Le cafetan aux simourgs du tombeau de Mochtchevaja Balka (Caucase Septentrional). 'Studia Jranica', t. 7, fasc. 2, Leiden, 1978.
62. Рунич А. П. Скальные захоронения в окрестностях Кисловодска. СА, 1971, 2.
63. Ковалевская В. Б. Поясные наборы Евразии IV—IX вв. Пряжки. САИ, Е— 1—2. М„ 1979.
64. КузнецовВ. А., Рунич А. П. Погребение аланского дружинника IX в. СА, 1974, 3.
65. Иерусалимская А. А. Раннесредневековый костюм Северного Кавказа в системе других археологических источников. В кн.: XV Крупновские чтения по археологии Северного Кавказа. Тезисы докладов. Махачкала, 1988.
66. Ковалевская В. Б. Классификация бус Северного Кавказа IV—V вв. СА, 1959, 3.
67. Ковалевская В. Б. Классификация бус Юго-Восточной Европы VI—IX вв. СА, 1961, 3.
68. Толстой И., Кондаков Н. Русские древности в памятниках искусства, вып. III, Спб., 1890.
69. Кузнецов В. А. Змейский катакомбный могильник (по раскопкам 1957 г.). МАДИСО, т. I. Орджоникидзе, 1961.
70. Jегоussа1imskaja Anna. A propos de l'influence sassanide sur l'Art des tribus Alains une trouvaille an Caucase du Nord. Archaeologia Jranica et Drientalis, II, Gent, 1989.
71. Минорский В. Ф. История Ширвана и Дербенда X—XI веков. М., 1963.
72. КрупновЕ. И. Археологические памятники верховьев р. Терека и бассейна р. Сунжи. ТГИМ, вып. XVII, М., 1948.
73. КуссаеваС. С. Аланский катакомбный могильник XI—XII вв. у станицы Змейской. МАДИСО, т.'1, Орджоникидзе, 1961.
74. Кузнецов В. А. К вопросу о позднеаланской культуре Северного Кавказа. СА, 1959, 2.
75. Кузнецов В. А. Исследования Змейского катакомбного могильника в 1958 г. В кн.: Средневековые памятники Северной Осетии. МИА СССР J\g 114, 1963.
76. Кузнецове. А. К вопросу о производстве стали в Алании. В кн.: Кавказ и Восточная Европа в древности. М., «Наука», 1973.
77. Сулейменов Олжас. Аз и я. Книга благонамеренного читателя. Алма-Ата, 1975.
78. Тревер К. В. Сэнмурв-Паскудж. Собака-птица. Л., 1937.
79. Пселл Михаил. Хронография. Перев. Я. Н. Любарского. М., «Наука», 1978.
80. Равдоникас Т.Д. О некоторых типах аланской одежды X—XII вв. КЭС, V. М., «Наука», 1972.
81. Дьячков-Тарасов А. Н. Археологические разведки в Карачае в 1927 г. Бюллетень Северо-Кавказского' научно-исследовательского института, № 2—4, Ростов-Дон, 1927.
82. Дьячков-Тарасов А. Н. Неизвестный древний торговый путь из Хорезма в Византию через Кавказ. «Новый Восток», кн. 28, 1930.
83. Кузнецов В. А. Алания в X—XIII вв. Орджоникидзе, 1971.
84. Рунич А. П. Катакомбы Рим-горы. СА, 1970, 2.
85. Михайлов Н, Н. Интересные находки. Газ. «Ставропольская правда» от 16 августа 1966 г.
86. Коллекции Кавказского музея, т. V. Тифлис, 1902.
87. Виноградов В. Некрополь столицы аланов? «Вокруг света», 1978, № 5.
88. Виноградов В. В., Мамаев X. М. Некоторые вопросы раннесредневековой истории и культуры Чечено-Ингушетии. В кн.: Археология и вопросы этнической истории Северного Кавказа. Грозный, 1979.
89. Виноградов В. В., Мамаев X. М. Аланский могильник у сел. Мартан-чу в Чечне (материалы 1970—1976 гг.). В кн.: Вопросы археологии и этнографии Северной Осетии. Орджоникидзе, 1984.
90. Ленин В. И. ПСС, т. 24.
91. Кузнецов В. А. Зодчество феодальной Алании. Орджоникидзе, 1977.
92. Скржинская Е. Ч. Греческая надпись из средневековой Алании. ВВ, т. XXI, 1962.
93. Банк А. В. Прикладное искусство Византии IX—XII вв. М., «Наука», 1978.
94. Владимиров И. А. Древний христианский храм близ аула Сенты в Кубанской области. ИАК, вып. 4, Спб., 1902.
95. Кузнецов В. А. Энколпионы Северного Кавказа. В кн.: Славяне и Русь. Сб. статей в честь 60-летия академ. Б. А. Рыбакова. М., «Наука», 1968.
96. Лавров Л. И. Эпиграфические памятники Северного Кавказа, ч. I, M., «Наука», 1966.
97. Миллер А. А. Изображения собаки в древностях Кавказа. ИРАИМК, т. II, 1922.
98. Пигулевская Н. В. К вопросу о «письменных» народах древности. В кн.: Древний мир. Сб. статей, посвященных акад. В. В. Струве. М., 1962.
99. Турчанинов Г. Ф. Памятники письма и языка народов Кавказа и Восточной Европы. Л., 1971.
100. Турчанинов Г. Ф. О языке надписей на камнях Маяцкого городища и флягах Новочеркасского музея. С А, 1964, 1.
101. Миллер В. Ф. Древнеосетинский памятник из Кубанской области. МАК, вып. III, М., 1893.
102. Турчанинов Г. Ф. К датировке древнеосетинской Зеленчукской надписи. «Известия» АН СССР, отд. литературы и языка, т. VII, вып. 1, 1948.
103. Кузнецов В. А. Новые данные о Зеленчукской надписи X века. ИСОНИИ, т. XXVII. Орджоникидзе, 1968.
104. Рубрук Г и л ь о м. Путешествие в восточные страны. М., 1957.
105. Кафоев А. Ж. Адыгские памятники. Нальчик, 1963.
106. Кудаев М. Зеленчук джазыуну малкъар тилни мурдорунда окъуб кёрюу. Газ. «Ком-мунизмге джол», 1965, № 31 (6574) от 14 февраля (на балк. языке).
107. Мизиев И. М. Шаги к истокам этнической истории Центрального Кавказа. Нальчик, «Эльбрус», 1986.
108. ВагаповЯ. С. О языке Зеленчукской надписи. В кн.: Вопросы вайнахской лексики. Грозный, 1980.
109. Zgusta Ladislav. The old Ossetic Inscription from the River Zelencuk. Wien, 1987. 11О. Долидзе В. О. «Хозита-Маирам» —документ культурных связей Грузии с народами
Северного Кавказа. «Сообщения» АН ГССР, т. XV, № 2, 1954.
111. Долидзе В. О. Архитектурный памятник Тли — новый документ культурных взаимоотношений Грузии с Двалети. «Сообщения». АН ГССР, т. XXI, № б, 1958.
112. Ал-Мукаддаси. Лучшее из деяний для познания климатов. Перев. Н. А. Караулова. СМОМПК, вып. XXXVIII. Тифлис, 1908.
113. Алексеев В. П. Палеодемография СССР. СА, 1972, 1.
114. Никифора патриарха Константинопольского краткая история со времени после царствования Маврикия. Перев. Е. Э. Липшиц, ВВ, III, 1950.
115. Самаркин В. В. «Черная смерть» по данным современной зарубежной литературы. Вестник МГУ, серия IX, история, № 3, 1976.
116. Толстова Л. С. Исторические предания Южного Приаралья. М., «Наука», 1984.
117. Туганов М. С. Кто такие нарты? Известия ОНИИК, вып. I. Владикавказ, 1925.
118. Мелетинский Е. М. Происхождение героического эпоса. М., 1963.
119. Кузнецов В. А. Нартский эпос и некоторые вопросы истории осетинского народа. Орджоникидзе, «Ир», 1980.
120. А бае в В. И. Нартовский эпос осетин. В кн.: Нарты. Осетинский героический эпос, кн. 1. М„ 1990.
121. ДюмезильЖ. Осетинский эпос и мифология. М., 1976.
122. Пропп В. Я. Нарты. Эпос осетинского народа. Изд. АН СССР, 1957 (рец.). В кн.: Русский фольклор, III. M.—Л., 1958.
123. Миллер В. Ф. Осетинские этюды, ч. I, M., 1881.
124. Миллер В. Ф. Осетинские этюды, ч. II, М., 1882.
125. Миллер В. Ф. Терская область. Археологические экскурсии. МАК, вып. 1, М., 1888.
Материал взят из книги В.А. Кузнецова "Очерки истории алан". Владикавказ "ИР" 1992 год.
при использовании материалов сайта, гиперссылка обязательна
Вернуться назад