Изучение социальной истории протоалан, как и изучение общественной жизни номадов вообще, затрудняет целый ряд объективных и субъективных причин. Источниковедческая база данной проблемы довольно скудна. Как уже отмечалось, письменные памятники по прото- и ранним аланам создавались в иноэтнической среде, с другими социальными и бытовыми условиями. Это иногда приводило к распространению на алан нехарактерных для них социальных представлений, что, разумеется, искажало реальную картину. С другой стороны, оценка кочевников в данных источниках нередко зависела от того, союзниками или противниками выступали номады в той или иной ситуации. Археологические источники по прото- и ранним аланам изучены пока слабо. За исключением скифской культуры, в районе от Дона до Алтая т.н. «царских» курганов раскопано очень мало, едва более 10 (Железчиков, Пшеничнюк 1994, с. 10; Zelezcikov 1994, р.258).
Следует учитывать и то обстоятельство, что интерпретация археологических данных по социальной истории ранних кочевников не дает однозначных результатов. Не удивительно, что скептики вообще отрицают возможность при помощи археологических материалов получить ответ «на вопросы, связанные с экономической или социальной организацией номадизма, включая систему родства». Отрицается ассоциация ранних кочевых культур с сильной военной традицией, опирающейся на фигуру воина; археология, якобы, «не содержит каких-либо сведений в поддержку этой гипотезы». Отмечая это, Б.Дженито полагает также, что значение и роль центральной фигуры кочевых обществ — воина — «трудно выяснить до тех пор, пока не проведены четкие разграничения, например, между тем, что такое оружие и что такое орудие, что является ритуальным (экстраординарным), а что функциональным (ординарным) объектом».
Итальянский археолог, признавая, что анализ погребального инвентаря позволяет получить «интересные и неожиданные результаты, нацеленные на определение индексов рангов и статуса, которые предполагают определенную социальную сегментацию», вместе с тем утверждает, что археологические данные не гарантируют «определения символов ранга или природы власти, к которым они относятся». Касаясь конкретно ранних кочевников, он указывает на значительное единообразие погребальных сооружений и инвентаря, исключающее гипотезу о том, что «ранние кочевники были агрессивными воинами и их общество было организовано вокруг военной аристократии или что линидж гарантировался через наследование по мужской линии» (Статистическая...1994, с. 11).
Скудность источниковой базы по социальной истории прото- и раннеалаиских племен вынуждает нас обращаться к аналогиям из других эпох и материалам по соседним кочевым (в первую очередь и главным образом — ираноязычным) обществам. Это тем более оправдано, что, по замечанию С.А.Плетневой (1999, с.100), «преемственность степных культур раннего железного века и средневековья очевидна, а процессы, протекавшие в степных обществах, несмотря на хронологический разрыв, идентичны». Что касается социальной организации, то она, по замечанию М.Г.Мошковой, сходна «почти у всех евразийских кочевников» (Статистическая... 1994, с.7).
Первые сведения об ираноязычных племенах, живших восточнее Каспия, содержатся в поэме Аристея «Аримаспея»: «Исседоны — чванящиеся длинными волосами... многочисленные и доблестные воины, богатые конями и стадами овец и быков. — Каждый из них имеет один глаз на милом челе; они носят косматые волосы и являются самыми могучими из всех мужей» (Аристей 1992, с.46).
Более детальные и правдоподобные сведения об ираноязычных племенах Средней Азии привел Геродот, писавший об исседонах и массагетах. Первых он располагал на территории современного Казахстана, вторых — между Оксом и Яксартом. Интересно отношение самого «отца истории» к источникам своих знаний об этом регионе: «Никто точно не знает, что находится выше страны, о которой начато это повествование. У меня даже нет возможности расспросить кого-либо, кто утверждал бы, что знает это как очевидец. И даже Аристей, о котором я упомянул незадолго перед этим; даже он в своих трудах утверждал, что дошел не дальше исседонов, но о том, что находится выше, он рассказывал по слухам, говоря, что это рассказывают исседоны. Но то, что мы смогли как можно более точно выяснить по слухам — все это будет изложено» (Доватур, Каллистов, Шишова 1982, с. 107).
Характеризуя исседонов, Геродот вновь повторяет, что информацию черпал из чужих уст («как говорят»): «они (исседоны — Ф.Г.) — считаются справедливыми; женщины у них совершенно равны с мужчинами» (там же, с. 111). Таков же источник информации о массагетах, хотя сам рассказ о них гораздо больше по объему: «Говорят, что массагеты — племя большое и сильное, обитает к востоку, в направлении восхода солнца, по ту сторону реки Араке, напротив исседонов. По мнению некоторых, массагеты — это скифское племя» (там же, с.85). В другом месте Геродот уточнил: «Одеждой, которую они носят, и образом жизни массагеты походят на скифов». Детально описывая последний поход основателя персидской державы Кира (окончившегося его поражением и гибелью в 530 г. до н.э.) против массагетов, Геродот привел и этносоциальную характеристику последних. «Они — всадники и пешие воины (есть у них и тот и другой род войска), и стрелки из лука, и копейщики — имеют обыкновение носить секиры. Они для всякой надобности употребляют золото и медь. Для изготовления копий, наконечников и секир они употребляют медь, а головные уборы, пояса и перевязи украшают золотом. Точно так же лошадям на грудь они надевают медные панцири, а уздечки, удила и фалары (украшают) золотом. Железо и серебро они совсем не употребляют, их даже нет в их стране, а золота и меди — несметное количество». Из обычаев массагетов Геродот особенно подробно остановился на следующем. «Предел жизни им положен не какой-либо иной, но когда человек становится очень старым, все родственники, собравшись вместе, приносят его в жертву и вместе с ним также мелкий рогатый скот; сварив мясо, они устраивают пир. Такая смерть считается у них счастливой. Умершего же от болезней не съедают, но погребают в землю, считая несчастьем, что он не дожил до приношения в жертву» (там же, с.93).
Вероятно, «съедаемые» старцы у массагетов относились к особой группе (возможно, сакрализованной), причисляемой к рангу святых. Интересные параллели можно привести из быта римлян и греков. М.Нильссон в своем исследовании бога Диониса в греческой и римской древности пришел к выводу, что в формировании этого образа значительна роль культовых традиций Фракии, где дважды в год во время оргий бог — в виде некоего животного — был разрываем на части и съедаем. В свою очередь, этот фракийский обычай восходит к традиции Крита. П.Уоррен в 1979 г. при раскопках в Кноссе натолкнулся на человеческие кости и черепа 3-6 лиц. Остатки скелетов принадлежали детям 10-15 лет. На многих костях имеются следы скобления («примерно на 11% ясно различимы резаные метки»), что служит признаком антропофагии. Никаких следов воздействия огня на костях не замечено, поэтому археолог пришел к убеждению, что находка свидетельствует о культовой омофагии — пожирании сырого мяса. По заключению М.Нильссона, разрывание на куски бога, являвшегося в виде зверя, и поедание сырыми этих частей являет собой пример сакрального обряда — усвоения божественной силы религиозной общиной. По мнению Б.Отто, смысл данного обряда был шире — бог сам через «собственное» жертвоприношение восстанавливал ту часть своего магического потенциала, которая «поступила в природу, в мир растений и живых существ» (Отто 1996, с. 103-108).
Очевидно, по аналогии, массагеты съедая своих старцев, «сохраняли» их мудрость, опыт и силу. Подобный обычай Геродот описал также у исседонов, добавив, что голову (череп) умершего «они золотят, а затем пользуются ею как чашей для возлияний при ежегодных больших жертвоприношениях» (Доватур, Каллистов, Шишова, с.73-80). У европейских скифов, согласно Геродоту, чаши делали из черепов врагов.
По мнению Э.Тэйлора, многие племена поддерживали «лютую ненависть к врагу и воинственную гордость также при помощи трофеев, например, высушивая голову врага и вывешивая ее в виде украшения на своей хижине или превращая его череп в кубок» (Тэйлор 1939, с. 119).
Косвенное подтверждение эта идея находит в словах армянского историка V в. Фавстоса Бузанда. Описывая войну между родственниками — армянским царем Хосровом и царем маскутов Санесаном - он обратил внимание на то, что «голову (курсив мой — Ф.Г) великого царя Санесана принесли армянскому царю» (Армянские.. .1985..Вып. I, с.22).
Что касается конкретно скифов, то лишь сравнительно недавно археологические находки на Вельском городище и Завадской Могиле подтвердили достоверность сведений Геродота. Правда, в скифских могилах, начиная с V в. до н.э. встречаются деревянные чаши полусферической формы с металлическими обкладками по краю: они являются атрибутами мужчины-воина, т.к. в большинстве случаев найдены в комплексах с оружием. Возможно, деревянные чаши служили имитацией сосудов из черепов и связаны с последними генетически. Судя по тому, что головы убитых врагов были единственным «документом», дававшим воину право на участие в дележе добычи, чаши из черепов можно рассматривать как «документ», обеспечивавший право на имущество побежденного родственника или доблесть убитого врага (Кузнецова 1993, с.73-80).
Аналогичный обычай существовал и у аланских воинов. В евразийских степях одно из самых ранних изображений лиц, украшавших конскую сбрую, происходят из кургана Кобяково. На костяной пластине из кургана II в. до н.э. — I в. н.э. из Орлата изображен всадник, с седла которого свисает отрубленная голова. Более поздняя аналогия этому сюжету известна на кувшине из клада в Надьсентмиклош, где изображен всадник-победитель. «Приведенные примеры подтверждают сообщение Аммиана Марцеллина (XXXI. 2), который писал об аланах, гордо украшающих своих боевых коней скальпами врага» (Иштванович, Кулъчар 1998, с.8-9). Весьма вероятно, что перечисленные и аналогичные им изображения играли роль своеобразных «военных знаков», символизировавших отрубленные головы врагов. Если это так, то многочисленные человеческие личины на бляшках являются не «портретами» их владельцев или изготовителей, а символами отрубленных голов противников, что объясняет факт их непохожести друг на друга (там же, с.9).
Геродот описал обычай савроматов, запрещавший женщинам выходить замуж, не убив предварительно в сражении врагов. Ф. Бози убийство первого врага и доказательство победы - отрубленную голову — рассматривает как успех в инициационном испытании, знак совершеннолетия (Статистическая...1994, с. 22).
Вернемся к поеданию близких пожилых родственников масса-гетами; этот обычай связан с бытовавшей в древности системой взглядов на жизнь и смерть. Представления древних на жизнь и смерть качественно отличались от современных. Смерть воспринималась ими не как окончательное уничтожение, а как переход в иную форму существования. Жизнь и смерть рассматривались как два хотя и противоположных, но диалектически связанных начала: жизнь — продолжение смерти, а смерть — жизни. Умереть означало родиться вновь (Островерхое 1996, с.97).
Согласно реконструкции Ю.А.Рапопорта, по верованиям тех древних времен, «душа» умершего входит в тело существа, поглотившего его. При таких воззрениях был только один надежный способ оставить роду душу прославленного мудрого старшего (такой чести, по Геродоту, удостаивались не все). Возможно, у массагетов существовала возрастная группа старцев, и лишь входившие в нее считались готовыми через ритуально-заупокойное застолье к «возвращению» в состав рода. К таким же представлениям относится и культ черепов, т.к. древние полагали, что и после чьей-либо смерти череп продолжает хранить свойственные человеку духовные качества. Их можно было поставить себе на службу, если завладеть черепом могущественного соплеменника или врага (Рапопорт 1971, с.32-37).
Как и у многих других народов, у ираноязычных племен Евразии именно голова рассматривалась как средоточие жизни, местопребывание души. Поэтому в обширном спектре культур голова считалась священной частью тела. Т.к. золото воплощало сияние, огонь, то именно на голову, как воплощение «пылающего фарна» (благодати), следовало надеть золотую корону, либо поместить ее в золотую чашу (Литвинский 1968, с.75-77). Возможно, с этими представлениями связано то, что у скифов черепа врагов, а у исседонов — и родственников, золотили: золото — символ власти, царской судьбы и счастья, т.е. фарна (Литвинский 1982, с.38-39, 43).
Интересно, что в кургане Кызыл-Джар IX на Алтае обнаружена неограбленная могила человека, чей сопроводительный материал состоял лишь из «зеркала» — одного из священных у скифов предмета. У покойного отсутствовали череп и кисть правой руки. В связи с этим вспоминаются слова Геродота о том, что некоторые скифы чаши делают из черепов «родственников, если у них была с ними тяжба, и если они одержали верх над ними перед царем. Если к (скифу) приходят гости, с которыми он считается, он приносит эти черепа и добавляет при этом, что, будучи ему родственниками, они вступили с ним в войну, и что он одержал над ними победу» (Доватур, Каллистов, Шишова 1982, с. 123). Слово из текста Геродота, которое большинство комментаторов и переводчиков понимает как «родственники», в словарях Passow и Lidell-Scott развернуто - «сородичи, живущие общим хозяйством, под одной крышей». Следовательно, в приведенном сюжете речь идет о борьбе за право на имущество, а поединок родственников перед «царем» — ритуально-судебный, по определению Э.А.Грантовского (1981,'с.61-71).
Ритуально-судебные поединки не являлись специфической чертой ираноязычных номадов. Во многих догосударственных обществах в крайних случаях споры завершались ритуальными сражениями. У некоторых этносов непосредственные виновники конфликта не участвовали в сражении, а выплачивали компенсацию семьям убитых и раненых. Иногда такие сражения завершались после первой пролитой крови. Если спор не затрагивал групповых интересов, стороны могли решить свои проблемы любыми методами (Березкин 1995, с.72).
В свете изложенного, идея Т.М.Кузнецовой (1991, с.31) о том, что обезглавленное погребение в кургане Кызыл-Джар IX на Алтае связано с межродственным конфликтом за долю имущества, представляется вероятной.
У ираноязычных преемников скифов обычай поедания родственников или изготовления чаш из черепов вроде бы не отмечен, но с его отголоском возможно связана находка расчлененного костяка человека в одном из сарматских могильников рубежа двух эр (Берлизов, Каминская, Каминский 1994, с.42).
В качестве параллелей некоторым скифским обычаям, описанным выше, приведем данные святилищ Уляпского некрополя IV в. до н.э. На тризновой площадке кургана 2 среди костей животных найдено три человеческих черепа. В тризновом комплексе кургана 4 обнаружены золотые и серебряные предметы, античная керамика и бронзовая посуда, разрозненные кости людей: череп, обломок плечевой кости. На поверхности кургана 5 были совершены конские и человеческие жертвоприношения; причем в месте скопления человеческих костей найдено особенно много железного оружия, в основном мечи. Вся поверхность тризновой площадки кургана 6 покрыта обломками конских и человеческих костей, многие из которых побывали в огне. По мнению исследователей, ритуальные действия здесь совершались неоднократно. Следы жертвоприношения коня и человека обнаружены и в кургане 8. Согласно анализу Е.А.Бегловой (2000, с. 12-13), конструкция Уляпских комплексов тяготеет к традиции VIII-VI вв. до н.э.
Большой интерес представляют два ритуальных комплекса II в. до н.э. на Тенгинском могильнике Северо-Западного Кавказа. На самом высоком месте могильника сохранился непотревоженный комплекс. В восточной части культовой площадки были уложены друг на друга 4 лошади в богатом уборе. С западной стороны — останки 10 человек, буквально положенных друг на друга; У некоторых отчленены головы, кисти рук и стопы. Вдоль южной границы парами (мужчина и женщина) лежали еще 4 скелета. Центральную часть комплекса занимал сопутствующий материал: оружие, украшения, сосуды. Вместе с костями животных здесь найдены многочисленные одиночные кости и черепа людей. Возможно, это следы ритуального каннибализма.
На другом культовом комплексе (погребение 164) первоначально были совершены человеческие и конские жертвоприношения. Позднее останки ранее погребенных сдвинули в южную часть площадки, а в центре устроили яму с подбоем, в котором захоронили связанного человека и лошадь. Впоследствии туда же подзахоронили карлика /?/ (Беглова 2000, с. 14-15)..
В рассказе Геродота (II, 205, 206) о войне Кира с массагетами имеется несколько сюжетов, несущих определенную социальную нагрузку. Говоря о верховной власти, он писал: «У массагетов после смерти (своего) мужа царствовала женщина. Имя ей было TOMИрис». В послании Киру она советовала: прекрати «поход, царствуй над своими и смирись, видя, как мы правим подвластными нам». Томирис не только управляла массагетами, но и возглавила решающее сражение против персов.
Свидетельство Геродота о высоком положении Томирис перекликается с рассказом Ктесия о царицах саков Зарине и Спаретре. У соседей массагетов — исседонов — согласно тому же Геродоту, женщины пользовались равными правами с мужчинами. Женщинам, вероятно, принадлежала немалая роль в отправлении культа. Во всяком случае, погребения жриц обнаружены как в богатых, так и в бедных захоронениях.
Войско массагетов в войне с Киром было поделено на три части, одну из которых возглавил сын царицы Томирис — Спаргапиф.
Позднее Страбон, опираясь на своих предшественников, несколько расширил рассказ о массагетах. При этом он также подчеркнул, что «древние эллинские писатели... не имели возможности сказать о них ничего достоверного, хотя и рассказывали о войне Кира с массагетами» (Страбон 1993, с.284).
Страбон одних массагетов локализовал в горах, других — на равнине, третьих — на речных островах или болотах. Жившие на островах питались кореньями и дикими плодами, «одежды носят из древесных лык»; жившие в болотах питались рыбой и одевались в тюленьи шкуры. Горцы также «питаются дикими плодами, но держат и овец, хотя в небольшом количестве, так что даже не режут их, сберегая ради шерсти и молока». Жители равнин не обрабатывали землю, живя засчет овцеводства и рыбной ловли, «подобно кочевникам и скифам». Правда, И.В.Пьянков данное сообщение считает ошибочным, полагая, что различные группы (племен) массагетов, будто бы живших на островах, в горах и на равнине, у Страбона появились из-за неверного толкования свидетельства Геродота. Только «массагеты равнин» Страбона «являются действительно массагетами» (Пъянков 1964, с. 122), в остальных случаях речь идет не о них.
Повторив описание Геродотом некоторых обычаев и воинского снаряжения массагетов, Страбон отметил и некоторые детали защитного вооружения, не указанные «отцом истории» — панцири, «золотые пояса и такие же повязки».
Среди свидетельств по социальной истории ираноязычных племен древней Средней Азии выделим также указание Полнена на то, что во время похода «Дария против саков, цари сих последних: Саксфар, Омарг и Тамирис составили между собою совет для обсуждения военных обстоятельств». К ним подошел «конюх по имени Сирак, вызвавшийся истребить персидское войско, если только дети и внучата его будут за то награждены домами и деньгами» (Полиен 1940, с.34-35). И цари поклялись выполнить его условие. Здесь же отметим, что В.В.Струве, сопоставляя Томирис Геродота с Тамирис Полнена, пришел к выводу, что речь, вероятно, идет об одной и той же женщине. Царица Томирис, победительница Кира (530 г. до н.э.), могла предводительствовать сако-массагетами и позднее при Дарие (517 г. до н.э.) (Струве 1968, с.62).
Более обширную информацию по проблеме социальной истории протоаланских племен содержат археологические материалы.
К 1975 г. было исследовано свыше 500 погребений античного времени (Мандельштам 1975, с. 131). Сопровождающий материал невелик, часть погребений вообще лишена его. Возможно, какая-то часть могил была ограблена. Причем, как установил А.Д.Грач, нарушение некоторых сако-массагетских погребений было совершено вскоре после их сооружения, а мотивы проникновения в усыпальницы не всегда можно объяснить только поисками ценностей. Например, нарушение ряда курганов скифского времени в Центральной Туве не связано с целью просто грабежа: костяки были изрублены, исчезли кинжалы и многие предметы вооружения, но оставлены ценные золотые и бронзовые предметы. А.Д.Грач предположил, что в погребения проникли захватчики-пришельцы, осуществившие «обезвреживание» мертвых врагов. Показательна в этом плане картина ограбления кургана Пазырк II на Алтае: с погребенных сорвали одежду и изорвали ее в клочья, головы отрубили, у женщины обрубили ступни, голени и кисть правой руки, надломили пальцы. Туловища обоих погребенных вырубили изо льда и отбросили к стене камеры. Сравнение с картинами «разграбления» более скромных усыпальниц среднего социального слоя позволило А.Д. Грачу и в данном случае предположить, что пазыркские мумии также были «обезврежены» людьми, проникшими в царские усыпальницы (Грач 1980, с.60).
Возможно, «обезвреженными» являются несколько погребений курганного могильника Первомайский X (сарматские могилы датируются I в. до н.э. — II в. н.э.), расположенного на левом берегу Цимлянского водохранилища. Так, кости умершего в погребении 7 кургана 9 были разбросаны по яме; скелет человека в погребении 6 кургана 10 полностью разрушен, кости выброшены из ямы (Деми-денко, Мамонтов 1997, с. 173-174). Почти все погребения Маяцкого могильника салтово-маяцкой культуры, исследованные в 1975-1982 гг. В.С.Флеровым и В.Е.Нахапетяном (1996, с. 151), оказались «обезвреженными». Аналогичная картина выявлена на катакомбном могильнике Клин-Яр III у г. Кисловодска. Из исследованных 25 катакомб 18 содержали нарушенные скелеты. Все катакомбы с «обезвреженными» погребениями тщательно закрыты плитами, иногда двумя. Исключение составляла катакомба 5 с выброшенным в дромос скелетом. Все катакомбы содержали вещи — керамику, оружие, украшения (включая золотые и позолоченные), амулеты, что противоречит версии об ограблении. Разная степень разрушенности скелетов и разные виды обращения с ними, помимо прочего, зависели от двух причин: 1) от оценки характера погребенного при жизни его окружением — был ли он или она мстительными, злыми, имели ли «дурной глаз» и т.д.; и 2) от определения посмертной судьбы погребенных шаманом (жрецом). Найти причины разрушения детских скелетов сложнее (там же, с.151-153).
Особый интерес в связи с рассматриваемым вопросом представляет катакомба 29 могильника Клин-Яр III. В камере погребены мужчина 45-60 и женщина 55-65 лет. Женский скелет сохранял анатомическую схему, но имел ряд явных нарушений. Мужской скелет разрушен полностью и оказался фактически разделенным на три части: череп, крупные и мелкие кости. Аналогично поступили и с сопровождавшими мужчину вещами. Они, в основном, подразделяются на две группы: 1) оружие — лук, стрелы, колчан; 2) снаряжение коня - ремни с бляхами, удила, стремена, пряжки. Ни одна из вещей мужчины (очевидно, воина-всадника) не осталась на месте. Все без исключения были отброшены в груду мелких костей к правой стенке, а часть — к передней. Лук был преднамеренно разломан, как и походный котел, склепанный из медных листов. Из двух возможных версий интерпретации рассматриваемого комплекса — обезвреживание или ограбление — археологи склоняются к первой. Этому способствуют следующие обстоятельства. Во-первых, над камерой катакомбой отсутствовала грабительская воронка. Во-вторых, камеру закрывала даже не одна, а две плиты, заклиненные по бокам мелкими камнями, а все пазы тщательно замазаны. В-третьих, состояние скелетов. Мужской скелет полностью разрушен, тогда как женский — лишь частично. Правда, на могильнике отмечена ситуация и прямо противоположная. В катакомбе 54 лежавший прямо перед входом мужской скелет остался нетронутым,.а находившийся у задней (!) стенки женский скелет разрушен полностью. Объяснений может быть много. Возможно, судьба останков умершего зависела от его личных качеств при жизни. Не исключено, что разрушение зависело от видений шамана, и т.п. В любом случае, насыщенность катакомбы вещами лишает основного аргумента сторонников версии ограбления (Флеров 1998, с.523-530, 534-535).
А.Д.Мандельштам среди погребений прикаспийских массагетов V-III вв. до н.э. выделил группу захоронений, совершенных на уровне древнего горизонта. Археолог обратил внимание на указанный античными авторами особый обряд погребения старцев у массагетов. Собственно, «погребением» данный обряд назвать нельзя. Старцев закалывали, а мясо вместе с мясом жертвенных животных варили и съедали. Такая смерть, как уже отмечалось, считалась наиболее почетной. Умерших же от болезней, по Геродоту, «предавали земле», а по Страбону — выбрасывали, т.к. считали нечестивыми и «достойными съедания зверями». Таким образом, письменные источники четко выделяют отличавшиеся от общепринятых норм специфические обычаи, связанные с двумя особыми вариантами смерти. Согласно А.М.Мандельштаму, отнесение Геродотом захоронений в земле (усопших от болезней) к особой категории позволяет считать, что им соответствуют погребения, совершенные непосредственно на поверхности почвы (Мандельштам 1976, с.21-26).
Часть так называемых «рядовых» курганных могильников раскопана на территории бывшей Северной Парфии. Среди немногочисленных находок — сосуды, в том числе каменные, курильницы, оружие. Расположение этих могильников в зоне земледельческого населения свидетельствует, возможно, об оседании части кочевников. Из археологических находок на Средней Амударье выделим статуэтки светского характера более позднего периода — фигурки животных и всадников. Очень хорошо сохранилась крупная (высотой 18 см) статуэтка из Мирзабеккалы. Всадник, грудь и шея лошади украшены оттисками кружков — вероятно, условная передача доспехов (Древнейшие...1985, с.224, 248-249).
В качестве аналогии приведем данные анализа К.Ф.Смирнова материалов 150 курганных погребений с левого берега Илека в Южном Приуралье. Более 60 погребений относятся к VII-IV вв. до н.э., более 80 — к IV-II вв. до н.э. Наиболее архаичные погребения единичны и бедны по инвентарю. Но уже к рубежу VI-V вв. в бассейне Илека концентрируются наиболее богатые погребения «савроматов» Приуралья — компактные группы больших земляных насыпей, высотой до 6 м. Эти «пятимары» — кладбища военно-жреческой знати и их зависимых. Например, в кургане 8 Пятимары 1 два богатых вооруженных телохранителя (но не раба) были убиты и погребены с их конями на краю грунтовой могилы семьи вождя. По ряду могил Илека заметно почетное положение знатных женщин-наездниц и жриц (Смирнов 1975, с. 150-154). В савроматских памятниках обнаружено мало женских могил с мечом или копьем и большое число - со стрелами. Ф. Бози вслед за A.M. Хазаиовым рассматривает это как свидетельство участия женщин лишь в дистанционном бое, но никак не в ближнем (Статистическая... 1994, с.24).
Н.П. Матвеева на материале Среднего Притоболья предприняла попытку выявить социальную стратификацию сарматских племен. На основе анализа 120 погребений выделены три основные социальные группы, коррелируемые с объемом могильных ям и сопровождающим инвентарем, и четвертая группа — зависимых лиц, захороненных на дне рвов, окружавших курганы. В центральных могилах захоронены как мужчины, так и женщины. Около трети женских погребений содержат оружие, главным образом, несколько наконечников стрел; оружие ближнего боя и оборонительные доспехи отсутствуют (Могильников 1992, с.289).
Здесь же отметим недавние раскопки скифских курганов V-IV вв. до н.э. на Среднем Дону. В трех из четырех исследованных курганов были погребены молодые женщины из богатых семей; в двух случаях их сопровождал и набор оружия. Наличие дорогих ювелирных украшений боспорского производства, греческих амфор, значительные размеры и пышность погребальных сооружений сопоставимы с известными курганами военной аристократии. Всего же в южнорусских лесостепях между Доном и Днепром на 1991 г. обнаружено 112 таких погребений, что существенно превосходит количество женских могил с оружием у савроматов Поволжья и Приуралья, считающихся главными «поставщиками амазонок»'. В тех случаях, когда удалось определить возраст, оказалось, что большинство вооруженных скифянок было в возрасте от 16 до 30 лет (69% таких захоронений). Многие такие погребения относились к верхним слоям общества. Захоронения вооруженных скифянок археологи склонны объяснять наличием некоей воинской повинности в качестве легковооруженной конницы для определенных возрастных и социальных групп (Гуляев, Савенко 1995, с. 100-101).
В социальном плане несомненный интерес представляют комплексы «замерзших» курганов Алтая. В памятниках Пазырыка V-IV вв. до н.э. обращает на себя внимание то обстоятельство, что вещи с золотой обкладкой встречаются «и в могилах рядовых лиц, что весьма необычно для иранских народов древности». В рядовых погребениях обнаружены и покрытые золотой фольгой гривны. Возможно, это связано с обилием золотых приисков у соседей воинственных пазырыкцев. Конечно, захоронения знати отличались большим богатством. Парадная одежда знати из-за наклеивания на кожаную основу большими площадями фигурных листочков из золотой фольги создавала иллюзию сплошного золотого покрытия. Гривны, браслеты, поясные пластины высшей аристократии изготовлялись из литого золота. Интересно также, что из всех многочисленных изображений на вещах Пазырыка единственное антропометрическое — мужская монголоидная личина со звериными ушами и рогами, помещенная у ног оленя. Оно идентифицируется с конкретным божеством индоиранцев. Сходный мифологический персонаж с ушами и (или) рогами в петроглифах лоуфаней (соседей Ордоса) и саков Семиречья изображался всадником верхом на олене. У осетин аналогично выглядит бог-покровитель диких животных Афсати, тесно связанный с оленями (Яценко 1999, с. 146-147, 154-159, 166-169).
Изучение курганов знати для реконструкции социальной структуры номадов дает гораздо больше, чем анализ захоронений рядовых членов общества. В целом, «рядовые» погребения ираноязычных племен изучены пока слабо. Все еще остается справедливым упрек Е.Е.Кузьминой почти двадцатилетней давности: «тщательная обработка массы рядовых скифских погребений до сих пор еще не осуществлена» (Дискуссионные.. Л980, №6, с. 102).
Гораздо дальше продвинулось изучение элитных курганов. Их раскопки «приводят к ошеломляющим открытиям, к большим комплексам разнообразных находок, информирующих о степени социально-экономической развитости общества, об уровне его культуры, искусства и духовной жизни» (Акишев 1994, с. 11). К числу признаков элитных погребений в степной зоне относят наличие курганной насыпи, связанной со значительными трудовыми затратами, сложность внутреннего устройства могилы, богатство сопровождающего инвентаря, заключающегося не столько в количестве предметов, сколько в их уникальности и престижности, наличие повозок (колесниц) или останков лошадей, инсигний власти, проявление профессиональной (сословной) принадлежности погребенного (Моргунова 1994, с. 166).
Археологи выделили критерии социологической интерпретации неординарных погребальных сооружений ранних кочевников. К. А. Акишев курганы диаметром 50-105 м и высотой 8-17 и считает «царскими», курганы диаметром 30-45 м и высотой 5-6 м принадлежавшими знати, курганы диаметром 6-18 м и высотой 1-2 м принадлежавшими рядовым воинам (Ставиский 1966, с. 103). В.М.Массон разделил это мнение и, учитывая ограбление могил древними и современными охотниками за сокровищами, критерий трудовых затрат, как отражающий организационный и престижный потенциал погребенного, предложил считать «наиболее реальным в практике интерпретации данных археологии». В то же время он напоминает, что раннекочевнические образования не были обществами строгой социальной кодификации (Массон 1994, с.4).
К настоящему времени накопилось достаточно данных, позволяющих детализировать наши представления о социальной истории племен сако-массагетского круга.
Для начала необходимо подкорректировать взгляд на них как на «вечных странников пустыни», т.е. кочевников. Термин «номад» имеет древнегреческую основу, в переводе означающую «пастбище», «пастух». В этом значении термин «номад» вошел как в русскую, так и в зарубежную историческую традицию. Как справедливо отметил Я. Харматта, «хорошо известно, что китайские и античные источники описывают конных номадов евразийского степного пояса как народы, которые постоянно кочуют вместе со своим скотом в поисках воды и пастбищ». Под влиянием этой литературной традиции сложилась классическое представление о бедных номадах, основу экономики которых составляло животноводческое хозяйство, связанное с продолжительными миграциями и временными поселениями. Эта идея в специальной литературе прежде тесно увязывалась с теорией, по которой кочевое скотоводство своим происхождением связано с охотничьей общиной. Однако позднее стало ясно, что экономика номадов связана не со средой охотников, а с развитием хозяйства земледельческо-пастушеских общин (Harmatta 1994, р. 565).
Согласно одной из версий, около «1000 г. до Р. Хр. произошли разительные перемены в структуре экономики». Изменения экологической ситуации, политических и этнических процессов в «киммерийскую» эпоху стали причиной, с одной стороны, почти тотального уменьшения населения в степном регионе между Дунаем и Алтаем, а с другой — освоения новых земель, что постепенно привело к увеличению населения степи. Применение технологии «чистых полей» и земли под паром было невозможно из-за экстенсивного земледелия. Поэтому получили распространение различные формы кочевого скотоводства — специфической формы экономики. Это была адекватная реакция примитивных племен на физико-географические изменения окружающей среды степи (Zelezcikov 1994, р. 251).
Принято считать, что синонимами слова «номад» являются понятия «всадник», «всадник-воин». Конечно, появление конных пастухов — важная инновация, позволившая человеку впервые контролировать табун, пасущийся на естественных пастбищах. Однако верховой пастух — это еще далеко не всадник-воин. Последнему для уверенной стрельбы или уверенного владения копьем необходима твердая посадка, для чего нужны удила и псалии. Последние появились в степях лишь во II тысяч, до н.э., удила для верховой езды и того позже — в конце этого тысячелетия, и только с этого времени можно говорить о возникновении всадничества. Не подтверждается и предположение о чисто скотоводческом и подвижном хозяйстве номадов. Во-первых, во всем ареале энеолитических культур степей Евразии открыты стационарные поселения. Во-вторых, на многих памятниках степняков найдены сельскохозяйственные орудия. В-третьих, в стаде присутствовала свинья. Все это свидетельствует о комплексном и оседлом хозяйстве по меньшей мере части номадов (Кузьмина 1996, с.73-74, 84-85).
Вспомним, например, горных саков Памира и Тянь-Шаня. Да и на равнине какая-то часть саков жила оседло. В 1971 г. Б.И.Вайнберг в левобережном Хорезме открыла курганный могильник и поселение Куюсуй. Это было большое городище площадью 15 га с домами-мазанками, стены которых возводились из плетня, а затем обмазывались глиной. Отмечены здесь и традиционные для кочевников землянки. Население занималось земледелием, скотоводством; были в поселке и свои ремесленники — кузнецы, гончары, ткачи и др. Судя по огромному количеству найденных на городище раннесакских стрел VII-VI вв. до н.э., большую роль в жизни куюсуйцев играла война. Свидетельством дальних походов, например в Парфию, являются красивые украшения, прекрасные сосуды и некоторые предметы вооружения (Кузьмина 1977, с.80-81).
Весьма интересные данные об оседлости и поливном земледелии у архаических саков и усуней получены в ходе паспортизации памятников северо-восточного Семиречья (равнина и горные хребты до 5000 м высотой). Об этом свидетельствуют остатки небольших участков (5x10 м, 10x12 м, 12x15 м), самый большой из них имел размеры 30x35 м, следы оросительных каналов (арыков); выявлены остатки поселений с усадьбами, на территории которых найдены мотыги, серпы, зернотерки и др. (Грошев 1994, с.81-85).
В сфере производительной деятельности сако-массагетских племен ведущее место, безусловно, занимало скотоводство. На стабильности экономики сказывались экономические изменения, стихийные бедствия и то обстоятельство, что скот, как легко отчуждаемое имущество, нередко утрачивался в результате вражеских набегов. В конечном итоге получение прибавочного продукта в скотоводстве номадов вообще было значительно менее надежно, чем в земледельческом или комплексном земледельческо-скотоводческом хозяйстве (Першиц 1976, с.288-289).
В развитии производительных сил существуют пределы, преодоление которых без технологических инноваций невозможно. В некоторых древних обществах в рамках системы натуральных производительных сил технологические изменения были невелики, а у кочевников скудный набор орудий труда практически не изменялся с древности до наших дней (Крадин 1994, с.64). Правда, некоторые исследователи (М.П.Грязнов, С.И.Вайнштейн) выделяют период ранних кочевников (до середины I тысяч, до н.э.), и период поздних кочевников, для которого типичны такие инновации, как появление разборной юрты, стремян, кочевание малыми этническими группами и господство патриархально-феодальных отношений (см.: Кузьмина 1996, с. 75).
Развитие общества номадов скорее связано не с изменениями в экономике, а с разделением и кооперацией труда. Одним из важнейших факторов классообразования являлись война, точнее говоря — специализация и ранжирование военной деятельности, узурпация функций военного управления (Першиц 1976, с.293-295; Хазанов 1979, с. 137-140; Маретина 1987, с. 161; История первобытного. ..1988, с. 194-198, 212-216; Куббель 1988; Павленко 1989, с.87-88; Ранние формы...1993, 1995). Хозяйство кочевников не требовало чрезвычайных усилий; несколько пастухов справлялись с многочисленными стадами. Поэтому в обществе номадов всегда находились свободные руки, владеющие оружием. А они использовались не только для угона скота и борьбы за пастбища, но и для исправления определенной однобокости экономики номадов. Кочевнику трудно прожить без продуктов земледелия и ремесла. По этой причине возникавшие в степи социальные организмы часто стремились к разным формам симбиоза с земледельческими и ремесленными социумами. Примерами такого симбиоза могут служить древний Хорезм и даже Парфянское царство, основанное «скифом» (в широком смысле) Аршаком. Хотя основное население страны составляли земледельцы, ремесленники и торговцы - потомки персидской ахеменидской державы и греко-македонских поселенцев, пришедших с Александром Македонским, но кочевники играли важную роль в политической структуре Парфии. Представителям «сакских» племен принадлежало наследственное право возложения короны на голову царя, из их среды назначался главнокомандующий (Щукин 1994, с. 22-
23).
Считается, что почти по всей полосе степей Евразии звучали разные диалекты иранской речи. В среде ираноязычных племен очень рано значимыми стали война и специализация военной деятельности. Симптоматично, что среди предлагаемых лингвистами этимологии этнонимов «сак» и «скиф» есть и такие, как «могучие мужи», «мужчины», «лучники», а в Ригведе sak «быть сильным искусным» засвидетельствовано как эпитет к слову «муж» (Фрай 1972, с.69; Кузьмина 1977, с.77).
Древние авторы, как уже отмечалось, сако-массагетские племена изображали как воинов. Еще Аристей писал, что исседоны -«многочисленные и очень доблестные воины, богатые конями...» По Геродоту, массагеты — «племя большое и сильное ... Они — всадники и пешие воины (есть у них и тот и другой род войска), и стрелки из лука, и копейщики имеют обыкновение носить секиры». Напомним также об археологических находках на Средней Амударье статуэток всадников. Сакские древности Сырдарьи также указывают на большую роль военной деятельности. Например, в погребениях Тагискена и Уйгарака оружие (наконечники стрел, кинжалы, мечи) найдены только в мужских захоронениях. Предметы конской сбруи имелись в большинстве погребений, но более чем в 100 захоронениях обоих могильников не обнаружено погребений коня (Вишневская, Итина 1971, с.20), т.е. это не элитный могильник, а «кладбище» воинов. О.А.Вишневская на примере могильника Уйгарак подчеркнула резкую разницу между захоронениями простых скотоводов в западной части археологического памятника и больших могил с богатым сопровождающим инвентарем знатных (или удачливых) воинов-всадников — в центре (Вишневская 1973).
Вероятно, даже незнатные воины отличались по своему статусу от скотоводов и ремесленников. Аналогичные положение имело место и у оседлых народов. Например, в начале II тысячелетия у славян Среднего Подунавья существовал слой свободных воинов неблагородного происхождения, первоначально сидевших на земле герцога, но обращавшихся с ней как с аллодом. Причем, в отличие от свободных крестьян, они имели право избирать земского судью (Тржештик 1991, с.71).
Среди воинов ранних номадов также отмечена градация. Войско массагетов делилось на всадников и пеших, что уже само по себе является дифференцирующим признаком, т.к. при дележе добычи всадник получал в три раза больше пешего воина (Л.Е.Куббель). Внутри самих всадников четко прослеживается дифференциация. Священный могильник саков Бесшатыр К.А.Акишев считает принадлежащим трем социальным группам. Большие курганы интерпретируются как могилы сакских «царей» и племенных вождей-военачальников, средние — как могилы знати и прославленных воинов, малые — как могилы заслуженных дружинников. Размеры Бесшатырских курганов зависели от степени знатности погребенного, его заслуг перед соплеменниками, от воинской доблести, от численности и богатства социума (Акишев 1978, с.55-56).
В Тагискене и Уйгараке имеется три типа погребальных сооружений VII-VI вв. до н.э., при этом погребальный ритуал в зафиксированных случаях един (Вишневская, Ильина 1971, с. 198-199). В курганах V в. до н.э. на Уйгараке набор вещей не слишком выразителен. Зато на Тагискене явно выделяется группа богатых захоронений (Толстов, Итина 1966, с. 163).
Та же картина наблюдается на материале архаических скифов. В скифских курганах Северного Кавказа VII-VI вв. до н.э. четко просматривается деление конных воинов на три группы. Причем всадники представляли собой не просто войско, а своего рода дружину, прообраз будущих катафрактариев, боевое содружество, в этнографии обозначаемое понятием «мужской союз»; его разновидности на Кавказе и в Средней Азии (как и в других регионах мира) сохранились до наших дней (Этнографические...1990).
Мужские союзы. Проблеме воинского братства (мужских союзов) у древних иранцев посвящена известная работа К.В.Тревер (1947). Молодых воинов, членов мужских союзов, называли «волками», их жестокие обряды были связаны с хтоническим культом.
Это отчетливо прослеживается на материале архаических скифов, воевавших в Передней Азии. Интересна информация о скифском вожде Ишпакае, упоминаемом в ассирийских надписях царя Асархаддона (680-669 гг. до н.э.) (Дьяконов 1951, с.216-217). В 70-х гг. VII в. до н.э. Ишпакай вступил в союз с Манной против Ассирии. В союзе с мидийцами скифы разгромили киммерийцев. Полиен, рассказывая об этом событии, утверждал, что киммерийцев разбили при помощи «отважнейших псов».
По мнению А.И.Иванчика, это сообщение, в основе которого лежит, вероятно, достоверная информация, имеет явно фольклорный облик. Ученый обратил внимание на распространение в разных местах Малой Азии рассказа об изгнании киммерийцев «псами». Таким образом, в фольклоре «отважные псы» заменяют скифов (Иванчик 1988, с.38-40). В этой связи напомним этимологию имени вождя скифов — Ишпакай, восходящее к spaka «собака». Собака почиталась священной иранскими народами (Абаев 1995, с.371-373; Дьяконов 1990, с.245 примеч.5), в том числе скифами. Молодые воины — члены древнеиранских мужских союзов, именовались «волками» («собаками»). Они не только поклонялись своему тотему, но во время боя приходили в неистовство, сравнимое с яростью сражающегося пса .
Приведенные данные сопоставимы с запросом Асархаддона к оракулу Шамаша, в котором говорится о том, что скифы могут выставить «пса воинственно-яростно-бешеного» (Иванчик 1989, с.66) (может быть имеется в виду Ишпакай ?).
Ключом к интерпретации сообщения о поведении скифских «воинов-псов» является, на наш взгляд, мысль И.М.Дьяконова: «В первобытном мире, как и всюду, наступление есть лучшая оборона, и агрессивность принадлежит поэтому к числу необходимых социально-психологических побуждений, между прочим, и как побуждение к движению вообще. Нечего и говорить, что агрессивность всегда эмоциональна» (Дьяконов 1990, с.88).
Почитание собаки молодыми воинами Ишпакая побуждало их во время боя вести себя соответствующим образом — как разъяренным собакам сражаться с врагом. В таком поведении нельзя усмотреть нечто «варварское», характерное лишь для скифов. В традиционных культурах технические приемы запугивания противника перед атакой являлись важной фазой сражения. Подобные приемы применялись по особой ритуальной схеме, где нет мелочей, тут важно все: и одежда, и крик, и жест. Ф.Кардини, изучавший истоки средневекового рыцарства — европейские «воинские общины» и «мужские союзы» — был поражен одним фактом. «Речь идет, — пишет он, — о превращении (если не буквальном, то по меньшей мере ритуальном, а также психоповеденческом) воина в дикого зверя... Наши военные лексиконы, да и сама геральдическая символика, унаследованная от античности и средневековья, хранят следы этого древнего «превращенного зверя».
Скандинавские и германские саги красочно рисуют портрет «BOJ ина-зверя». В каком-то смысле это «настоящий» зверь. Германский воин, рычащий как медведь или собака, как бы на самом деле становился медведем, волком, бешеной собакой. Между ним и животным-патроном устанавливалась симпатико-магическая связь. Например, «берсеркр» — в более позднее время синоним слова «воин», иногда «разбойник», в общем, опасной личности, подверженной приступам бешенства. Но изначально термин «берсеркр» имел совершенно иное значение — «некто в медвежьей шкуре, воплотившийся в медведя». Обратим внимание — в медведя, а не просто в его шкуру! Разница принципиальная. Рядом с «берсеркром», воином-медведем, стоит «улфедхинн», т.е. «волчья шкура», облаченный в шкуру волка воин-волк.
Группы «воинов-зверей» были организованы в некий военный союз, основная характерная черта которого — участие юношей. По свидетельству Тацита, они «начинают все битвы, они всегда составляют передовой строй, вид которого поразителен». Хозяйственными делами они не занимались даже в мирное время. Вне всякого сомнения, это группа привилегированных воинов, выделявшихся среди прочих (Кардини 1987, с.90, 112-116, 124-130).
Пример классического мужского союза сохранила Ригведа. Одной из имманентных характеристик главного героя — Индры — является его связь с юношами-Марутами. Маруты в Ригведе — юноши, упоминающиеся только как группа. Они - воины, обладавшие всей воинской атрибутикой. Анализ Ригведы привел шведского ученого С.Викандера к выводу о том, что Маруты — «классический образец мужского союза, возрастного класса юношей-воинов». В отношении к Индре в ведах применяются эпитеты «молодой», «юный» и тагу а «(воинственный) юноша». Последний термин Луи Рену в свое время охарактеризовал как «полуэротический, полувоинский». Более явственно значение термина вырисовывается при сравнении с однокоренными словами в других языках: «молодой мужчина», «смутьян, возмутитель спокойствия», «жених», «муж», «представитель воинского сословия», «воин, представитель привилегированной социальной группы» и т.д. Перечисленные значения легко возводятся к праязыковому «член половозрастной группировки юношей-воинов», в мирное время угрожавших спокойствию социума, во время войны составлявших ударную силу и при условии воинской доблести получавших право перехода в следующую возрастную степень и вступления в брак. Связь понятий «муж» и «храбрец», воинской доблести и вступления в брак легко объяснима: так, на Тайване для перехода из возрастного класса «юношей» в класс «зрелых мужчин», имевших право на брак, необходимо было добыть голову врага. Подобные примеры можно привести для обществ разных этнокультурных традиций (Кулланда 1995, с. 106-108, 119).
В ряде индийских текстов в рассказе об Индре говорится о неких салавриках. Слово это не имеет удовлетворительной этимологии. Дословный перевод его составных частей sala «дом, помещение» и vrka «волк», в конечном итоге — «домашний волк», который с вопросительным знаком дает словарь Моньер-Уильямса, значения сложного термина не проясняет. Однако от слова vrka в Ригведе образовано еще одно понятие, связанное с Марутами — vrkatat. C.B. Кулланда сопоставляет его с аналогичным древнегреческим термином (также образованным от корня «волк»), означающим «боевое исступление». Такое толкование представляется тем более вероятным, что vrka «волк» в санскрите имеет и значение «кшатрий, член воинского сословия». Таким образом, в индийских текстах речь идет о юношах-воинах как враждебных племен, так и соплеменниках, агрессия которых в мирное время иногда могла направляться внутрь социума (там же,. С. 120-121, примеч.10).
Суммируя приведенные свидетельства, присоединимся к мнению А.И.Иванчика: в рассказе Полнена об «отважнейших псах» речь идет о скифском мужском союзе. Покровитель этого союза, бог-воитель, почитался в образе собаки или волка; соответственно и все члены союза также считались псами-воинами (Иванчик 1988, с.41).
Следы скифских представлений о воинах как псах-волках сохранились в нартовском эпосе. В некоторых вариантах один из героев эпоса Сауай, подобно римским близнецам, выкармливается волками. Сослан, один из виднейших нартовских героев, стал неуязвимым после того, как искупался в волчьем молоке. Причем, в ряде версий волчиц для этой цели сгоняет и помогает доить прародитель собак Селан (Миллер 1887 с. 147; Нарты 1990, с.87-89). Как на интересный факт, укажем на объяснение Батрадза: «храбрости я выучился у своего охотничьего пса». Обратим внимание и на рассказ Батрадза о том как «молодые нарты отправились в поход». Было их «всего тридцать девять всадников».
Ряд сказаний свидетельствует о дружбе между нартами и волками. Так, умирающий Сослан предложил волку полакомиться его мясом. Однако волк благородно отказался, вспомнив многочисленные благодеяния, оказанные ему Сосланом. В сказании о «Черной лисице» волки дружески беседуют с обращенным в собаку Урызмагом, а затем последний помог им опустошить стада своего хозяина (Абаев 1978, с. 18-20). Наконец, первопредок правящего рода Ахсартаггатов носил имя Уархаг, что в переводе означает «Волк» (Абаев 1965, с.88-90). Сказание об Уархаге и его потомках — тотемический миф о происхождении племени от волка. Здесь же отметим, что имя Уархаг (в греч. передаче Аргот) носил один из первых скифских царей, дед Скила (Бонгард-Левин, Грантовский 1983, с.22).
Как дети Волка, нарты «больше всего любят охоту, войны, набеги и походы за добычей»; относительно характера нартовских походов не приходится заблуждаться: «это были хищнические, «волчьи» походы» (Абаев 1978, с.64).
О невероятной смелости нартов (и особенно их военных вождей) написано уже немало. Обратим внимание лишь на один сюжет, до недавнего времени не объясненный фольклористами: речь идет о пляске нартов в тот момент, когда войско агуров окружило их и готово было уже ворваться в селение. Пляски в эпосе упоминаются часто, «и притом не как случайный, а как существеннейший элемент нартовского быта, как серьезное и важное занятие, которому нарты отдавались от всей души» (Абаев 1990, с.219). Все это понятно, но танцевать в тот момент, когда твоему жилищу и жизни угрожает смертельная опасность — это необъяснимо. По предположению В.И.Абаева, возможно, танец имел ритуальное значение. Эту идею развил Ю.А.Мотов. Он обратил внимание на групповой танец нартов «симд», который исполнялся мужчинами и женщинами, а в ряде случаев — исключительно мужчинами. Примечательна одна деталь: каждый нарт, танцующий симд, на плече держит свой «рабочий инструмент». Уаиг (великан), отважившийся явиться на симд нартов, принес на плече вырванное с корнем дерево, очевидно, представлявшее его «инструмент» — дубину. Танец с «инструментами» (корыто, грабли, вилы), представляется довольно нелепым занятием, если за этим не увидеть намека на пляску нартов с оружием. Об этом не говорится напрямую; несомненно, здесь мы сталкиваемся с иносказанием. Античные и средневековые источники, касаясь табуированных тем, широко пользовались языком иносказаний, метафор и т.д. Это относится и к эпосу. Показательно, что уаиг, явившийся на мужской симд, калечит нартов, и его самого калечит нарт Батрадз. Таким образом, симд представляет собой метафору боя. Что касается неистовой пляски нартов в момент, когда враги окружили селение и готовы были ворваться в него, то и здесь нет оснований для упрека нартов в легкомыслии и беспечности. Наоборот, данная сцена позволяет предположить, что симд — это пляска, распаляющая боевую ярость. Танец явно выражал готовность нартов к бою (Мотов 1996, с.33-34).
Резюмируя изложенное, отметим, что рассказы античной традиции об «отважнейших псах» скифов связаны с общеиндоевропейскими представлениями о находившемся под покровительством тотема — волка (собаки) — мужском союзе. У скифов, по убеждению специалистов, были особенно развиты представления о молодых членах мужского союза как двуногих волках (псах). Показательно и то, что древняя традиция подвиги скифов в Передней Азии приписывала мобильному отряду воинов без женщин, т.е. настоящему мужскому союзу. Описание аналогичного союза скифских юношей оставил Геродот (Доватур, Каллистов, Шитова 1982, с.99, 101, 143, 145).
С мужскими союзами связано и представление о великих воинах, во время битвы впадавших в неистовство, превращаясь в псов-волков. Кажется верной догадка А.И.Иванчика о том, что имя предводителя скифского отряда — Ишпакай (от spaka «собака») — не личное имя, а почетное прозвище главы войска членов мужского союза псов или волков. Возможно, упоминание пса-волка в запросе оракулу Шамаша, о котором говорилось выше, является лишь переводом почетного прозвища (имени) Ишпакая (Иванчик 1989, с.66-67).
Если предложенная конструкция верна, то мы имеем дело с подвижным отрядом молодых скифов и их военным предводителем (мужского союза) Ишпакаем. Интересен в этой связи сюжет из всеобщей истории Помпея Трога о скифах в период их владычества в Азии: «В это время двое скифских юношей из царского рода, Плин и Сколонит, изгнанные из отечества происками вельмож , увлекли за собой множество молодежи, поселились на капподокийском берегу...»
Разновидностью мужского союза у скифов являлся институт «друзей», насколько известно, впервые описанный Геродотом в разделе о похоронных обрядах. Скифов не царского рода, «когда они умрут, самые близкие родственники везут, положив на повозки, к друзьям. Каждый из этих (друзей), принимая сопровождающих у себя, обильно их угощает...» (Доватур, Каллистов, Шишова, 1982, с. 127). Э.А. Грантовский, подробно проанализировавший институт «друзей» у скифов, подчеркнул разнообразные функции членов такого союза: участие в походах, поддержка жизненными средствами, культовые связи, участие в похоронах и т.д. (Грантовский 1980, с.131-132, 141, 150; 1981, с.76-78). Но в таком случае перед нами фактически описание дружины или его ближайшего прообраза. Без особой натяжки можно сказать, что аналогичный воинский отряд возглавлял Ишпакай.
Подобная дружина, составленная из аланских юношей, существовала у царя Грузии V в. Вахтанга Горгасала. Очевидно, неслучайно царь носил прозвище «Горгасал» - «Волчья голова». По словам летописца Джуаншера, «Вахтанг соорудил себе шлем из золота и изобразил спереди Волка...» (Джуаншер 1986, с81). Да и имя царя — Вахтанг восходит к ираноязычной основе в значении «имеющий волчье тело» (Абаев 1949, с.87). В результате в сочетании имени царя с прозвищем получается, на первый взгляд, нечто несуразное: «имеющий волчье тело — волчья голова». Логичным в этой связи представляется предположение Р.Г.Дзаттиаты (1985, с. 104-106) о том, что Вахтанг возглавлял дружину «волков». Поэтому его прозвище означало не «волчья голова», а «глава волков».
Смутный намек на молодежные дружины алан содержится у Мовсеса Хоренаци в описании событий начала н.э. Заключая мир с Арташесом, «царь» алан «дал клятвенные обещания, чтобы отныне юноши аланские (курсив мой — Ф.Г.) не делали набегов на Армянскую страну» (Аланика 2000, с.239).
Интересные сведения о юношеских годах первого «солдатского императора» Рима Максимина (172/3 - 238 гг.) привел Юлий Капитолии (Двое Максиминов, I, 5-6; II, 1-2). Отец Максимина происходил «из страны готов», а мать — «из племени алан» и звали ее Габаба. Будущий император в раннем детстве «был пастухом, был он также главарем молодежи (курсив мой — Ф.Г.), устраивал засады против разбойников и охранял своих от нападений». Он обладал всеми качествами военного лидера — среди сверстников выделялся «огромным ростом», среди воинов — «своей доблестью, отличался мужественной красотой, неукротимым нравом, был суров... но часто проявлял справедливость».
Возможно, аналогичные воинские структуры существовали в Римской империи. Во всяком случае нумизматические памятники IV в. свидетельствуют об участии сыновей Константина Великого в сражениях с варварами на дунайском лимесе. Как показывают монеты Константина II, юный «предводитель молодежи» (родился в 316 г.) сопровождал отца в походах против сарматов. На аверсе одной из монет 322 г. он изображен в панцире; на реверсе — одетый в доспех Константин II, держа в руках шар и копье, попирает пленного сармата (Абрамзон 1999, с. 185).
Примеры молодежных воинских отрядов находим в средневековой Средней Азии. Согласно анализу О.И. Прицака (1998, с. 25), во второй половине 50-х гг. XIV в. знаменитый Темур-ленг свой путь к славе начал, как в свое время и Чингисхан, с привлечения на свою сторону «молодых (курсив мой — Ф.Г.) авантюристов различного происхождения и стал их предводителем». Причем, число молодых сподвижников Темура было невелико. Кастильский посол, в 1403 г. направленный королем Генрихом III к великому эмиру, называет цифру 300 человек. Уроженец Дамаска Ибн Арабшах (1390-1407 гг.), который также путешествовал по империи Темура, назвал другую цифру - 40 дружинников. В любом случае, число «персональных сторонников Темура», его «неплеменное ополчение» (О. Прицак) было незначительным.
Следы мужских союзов находим и на средневековом Северном Кавказе. В «Книге познания мира» (1404 г.) архиепископ Иоанн де Галонифонтибус, описывая «Кавказские или Каспийские горы», среди примечательностей региона указал и то, «что там живут человекосо-баки — полусобаки и полулюди, которые бегают быстрее, чем олень» (Галонифонтибус 1980, с. 15). Архиепископ, заимствуя данный сюжет у Плано Карпини (Путешествие...1957, с.48), писал далее об этих существах: «они имели во всем человеческий облик, но концы ног у них были, как у ног быков, и голова у них была человеческая, а лицо, как у собаки» (Галонифонтибус 1980, с.34 примеч.72). По нашему мнению, и в данном случае мы имеем дело с фольклорным отражением реального бытования мужского союза, поклоняющегося собаке.
В фольклоре народов Кавказа мир людей и мир волков существуют хотя и параллельно, но практически взаимосвязано. Иногда эти миры пересекаются, создавая прецеденты кровного и молочного родства. В целом, как отмечает Ю.Ю.Карпов, традиция горцев наделяет волка свойствами тотемного животного. Культ волка у кавказских горцев имеет давнюю традицию. Возможно, с нею связано изображение трех голов волков на бронзовом навершии посоха из Тлийского могильника (XII-X вв. до н.э.). Интересен серебряный кубок середины II-го тысячелетия до н.э. из кургана Курух-таш в Триалети. На верхнем фризе кубка представлена композиция с изображением персонажей в волчьих костюмах (Карпов 1996, с. 154-155). У предков осетин — скифов и сарматов — образ волка использовался в качестве одного из символов божества солнца, а позднее и Уастырджи /св. Георгия/ (Кочиев 1987, с.61). В традиционном пантеоне осетин особое место занимает покровитель волков - Тутыр, имя которого восходит к имени христианского святого Феодора Тирона, которому повиновались волки. Тутыр выступал одновременно и покровителем собак, из-за чего волки именовались «собаками Тутыра» (Чибиров 1984, с.99-100; Кочиев 1987).
Данные этнографии подтверждают бытование у горцев Кавказа особых воинских молодежных «волчьих» отрядов. Так, ежегодно 5 февраля в цезском селении Шаитли устраивается праздник игби. В качестве главных действующих лиц выступают «волки» боци. Они одеты в вывернутые наизнанку шубы, на головах маски, в руках -деревянные сабли. Сначала «волки» обходят селение и собирают ритуальные кольцеобразные хлеба. Боци не разговаривают с сельчанами, а свои распоряжения передают через сопровождающих их мальчиков. Приказы неукоснительно выполняются, ибо ослушников ждет наказание. Театральную агрессивность «волки» нередко проявляют к женщинам и пришедшим на праздник чужакам. В роли «волков» выступают юноши старше 15-16 лет и молодые мужчины (Карпов 1996, с. 149-150).
Со временем, в условиях имущественной и социальной стратификации того или иного общества изменялись возможности членства в мужских союзах для малосостоятельных лиц, т.к. оно все больше зависело от размеров персональных взносов (Карпов 1999, с.9).
Мужские союзы не только у ираноязычных племен, но и других народов, являлись важным фактором институализации власти. Конечно, взаимоотношения мужских союзов и формальных вождей бывали различными, но в целом прослеживается тенденция к постепенному превращению союзов в реальную власть, как это было у населения полуострова Газели, некоторых племен Западной и Восточной Африки, тех же скифов и т.д. (Куббель 1988, с. 143-148, 152; Бочаров 1993, с.241-242).
Из мужских союзов постепенно формировалась особая прослойка воинов-профессионалов, которым походы и грабежи давали главный, а затем и единственный источник существования. Эти воины, группируясь вокруг военного вождя, известного своими удачами, создавали внутри племени относительно автономную военную силу, на которую в случае необходимости этот вождь мог опереться в противовес соплеменникам. Такие специальные воинские отряды имели тенденцию к превращению в дружину.
Источник: Гутнов Ф.Х. Ранние аланы. Проблемы этносоциальной истории - Владикавказ: Ир, 2001.
при использовании материалов сайта, гиперссылка обязательна |