ХАРАЧОЕВСКИЙ ЗЕЛИМХАН
И все-таки, если было до сих пор абречество Зелимхана индивидуальным, если было оно до сих пор обычным, таким, к какому привыкла чеченская придушенная беднота, то с этого дня, со дня убийства полковника, Зелимхан вырос в глазах бедноты в героя. В Зелимхана харачоевского.
Пусть опять арестовали его жену, пусть экзекуционными отрядами наполняли селения Веденского ущелья, пусть ягненок Хассий, кроткий Хассий тоже оказался в тюрьме — Зелимхан убил полковника. Того самого, о котором сказал молившийся на дороге чеченец, когда- ему предложили сойти с нее, так как дол-жен-де проехать здесь какой-то всекавказский начальник:
— Пусть сам Добровольский едет, я все равно не сойду.
До сих пор убивали абреки полицейских урядников и служилых казаков много. Но пустяки же служилого убить. Ну, убили! Ну, начальство будет искать убийцу. Выжмет штраф из сельского общества, оказавшегося владельцем территории, на которой убийство произошло. А полковника?.. Кто решался в полковника стрелять?!
— Зелимхан. Харачоевский Зелимхан.
Полковник думал, что он все может и ничего ему
не будет за это: за то, что обругал сестер зелимханов-ских, за аресты Зелимхановой жены, за преследование Гушмазуко, Солтамурада и Хассия, которого даже кровники не трогали. За присылки в Харачой солдат, солдат, лапавших харачоевских девушек, осквернявших чистоту мусульманских жилищ. Думал полковник, что ничего ему не будет за это все и что ругать он может и Зелимхана и всех последними словами.
—О! Молодец Зелимхан, харачоевский Зелимхан! Зелимхан уже потерял друзей. Османа азаматюр-товского убили кровники, Зелимхана гелдыгенского убили русские. С женой убили. Тоже абречила она. Теперь Зелимхан абречил со своей семьей — с отцом и братом. Это было лучше. Никому и никогда не верил Зелимхан после смерти товарищей. Когда еще были с ним они, не всегда спал Зелимхан так, как нужно было ему — волку. С отцом и братом спокойнее было Зелимхану, нежели во все другие времена и дни. Родной брат, кровный, охранял его сон. Был с ними еще ингуш — Юсуп. (Хороший абрек отовсюду должен друзей иметь). Полный Юсуп. Веселый Юсуп. Не любил его Гушмазуко, говорил Зелимхану часто:
— Когда-нибудь этот волк предаст тебя.
Гушмазуко отец. Гушмазуко, как отца, как старшего, слушаться надо. Но разве же можно такого волка слушаться... Зелимхан волк, Гушмазуко двадцать раз волк. Гушмазуко всех Элсановых убить хочет. И женщин даже. Свою Бельгас убил бы, не будь она матерью Бийсултана. Элсановская ведь она!
— Уо! Какой Гушмазуко волк!
На перевале встретился грузин. Гнал ослика, вью-ченпого какими-то горными травами. А поверх мешочек с хлебом, с сыром.
Остановил Гушмазуко:
— Деньги!
Но откуда у грузина деньги? Трава одна.
— Деньги!
Грузинское счастье, что Зелимхан подошел: убил бы его Гушмазуко. Грузинское, но не Зелимханово:
— Какое такое право сын имеет в отцовские дела вмешиваться? Какое такое время настало, когда щенята волков учат?
— С Элсановыми тоже: всех Элсановых убить надо,— Гушмазуко говорит,— от них житья не будет. Они первые шпионы будут у начальства. Элсана убили. Адоду убили. Со всеми надо кончать. Все равно.
Зелимхан говорит, что хорошо, убьем, говорит. И не убивает:
— Они убили. Мы убили. Довольно. Мы еще Адоду убили. Пока довольно.
Байзыренко и Хренова отпустили, получив две тысячи рублей. Выкупа. Этот случай был первым случаем пленения. Зелимхан ввел пленение «в моду». От него перекинулись пленения в Дагестан. В Азербайджан. Были они хлопотливее, правда. Но результаты оказывались прибыльные. Убить всегда можно. Но не всегда от убийства деньги. Лучше убивать, когда никакой надежды на деньги.
Убийством Добровольского и Адоды, пленением Байзыренко и Хренова Зелимхан уничтожал всякие возможности возвращения к мирной жизни, к которой привык. За 28 лет мирного житья. С ее пахотой, стадами, кислым запахом овец. Снова озлобив Элсановых, Гушмазукаевы уже не могли приходить на более или менее спокойные ночевки в Харачой. Абреку кунаков надо иметь. Таких, у которых ночлег и приют. Не к старшинам ходил Зелимхан, не к лавочникам. К беднякам. Входил в их дом с миром, с заботою. Был абреком Зелимхан, но оставался чеченом — землеробом и пастухом. Как все, кто не продался врагу, кто не был мертворожденным для угнетенной Чечни.
О чем говорил с кунаками Зелимхан?
О хозяйстве и хозяйствовании. Он молчал о своих подвигах, о меткости своего глаза. Наоборот, всегда выдвигал на первый план кого-либо из товарищей: он же храбрее меня, метче меня. Беседуя с землеробом, Зелимхан оживал, погружаясь в вопросы посева, урожая. Спрашивал о рабочем скоте. Как он? Что он? Жеребая ли кобыла? Начали ли котиться овцы? Много ли кукурузы в хозяйской сапетке? Налоги как? Сколько штрафов уплатило общество за месяц, за два? С тех пор, как был он здесь в последний раз? За что уплатило? За следы? Ваши украли? — Нет, соседские.— Уо, начальство, проклятое начальство!..
Наступал канонический час. Приносил хозяин кум-ган с тазом. Омывался Зелимхан, омывались сподвижники. Хозяин.
— Бисмилла. Аррахман. Аррахим (Бисмилла, аррахман, аррахим (араб.) — во имя бога милостивого, милосердного.). Установленная молитва кончалась. Правоверным
только после этой догматической молитвы разрешается обращаться к богу с просьбами личными, импровизированными для случая. После молитвы разрешается правоверным делать «дуа».
— Аллах,— просил,— если я задумаю что-нибудь несправедливое, то отврати мои мысли и удержи мою руку. Если я задумаю дело правильное, то укрепи мою волю: сделай глаз мой метким и руку твердою. Прости мне мои грехи, прости грехи всем несчастным, вынужденным идти моею дорогою.
Наутро или в ночи уходил он. И хозяин, возвраща-ясь к своим, рассказывал, каким гостем был Зелимхан, что говорил, о чем расспрашивал Зелимхан. Много Ли надо бедняку-чеченцу, чтобы очаровать его, чтобы дать почувствовать в себе своего, бедняцкого.
В Харачое тревожно. Опасно. Там кровники и жена там. С нею дети: Мэдди, которую, лаская, называл Зелимхан — «Бадик», грудная Энист. И приходил в Харачой Зелимхан. Не мог не приходить.
Однажды утром пробирались из Харачоя Гушмазукаевы. Зелимхан шел, отец шел и Солтамурад. Зелимхан впереди по тропинке, на дне ущелья. А Элсановские женщины на склоне над своим посевом работали. Увидели Зелимхана женщины.
— Зелимхан, проклятый Зелимхан! За что ты Эл-сана убил? За что ты Адоду убил?
— Сами знаете, за что убил.
— Уо, Зелимхан! Проклятый Зелимхан!— скатили на Зелимхана камень женщины.
Увернулся Зелимхан.
— Эй, женщины! Элсановские вы, но не буду я стрелять в вас, потому что вы — женщины все же. Но сзади Гушмазуко идет. Воллай лазун, биллай лазун, перестаньте! Знаете же отца моего.
В пастушеские коши или в отселки, Десятком домов обозначившие место, где найдена новая земля, годная для посева.
* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *
Зелимхан убил Добровольского. Зелимхан приобрел авторитет. Не только у бедноты чеченской.
С 1859 года государственная власть выделила несколько фамилий, чтобы через них осуществить в Чечне институт частной крупной собственности на землю. Выделила из числа услужающих. Первое поколение услужало ради закрепления за собой этого права. Поколение же следующее выросло в чеченскую промышленную буржуазию, интеллигенцию тож. Конкуренция с капиталом великодержавным и казачьим и для него перерастала в форму буржуазно-национальной борьбы. Нация, угнетаемая сверху донизу, чувствовала себя единой в борьбе. Одна часть нации вела ее, используя флаг национальный для овладения нефтяной промышленностью края, другая же, глубинная,— за средства производства, которые не замысловаты, которые в земле, как таковой. Лишившись земли, отнятой великодержавным государством в пользу казачества, племя вело непрестанную активную борьбу за нее, как основу для своего- культурного развития.
Когда Зелимхан вырос в героя, когда определилось политическое значение его абречества, все национальные группы признали его своим. И группа чеченской буржуазии даже связалась с ним. Внешне она оставалась лояльной. К власти, грозненскому обществу, сплошь нефтепромышленническому, сплошь инженерно-директорскому. Но ближайшие к Грозному хутора чеченских владельцев не раз бывали местом, в котором Зелимхан мог найти приют. Безопасный и не чреватый последствиями для хозяев: кто мог оштрафовать их, выслать, арестовать, не имея никаких определенных улик? Кто мог сделать с ними то же, что и с бедными чеченцами, которых подозревали хотя бы только в симпатии к Зелимхану? Как с богачами сделать то же?
Начало деятельности Зелимхана совпало с русско-японской войной, с 1905 годом. Освободительное движение всколыхнуло горцев. Даже казаков (был в Георгиевске случай, когда казаки отказались бить. Но было это в Георгиевске, далеко от Чечни). Всколыхнувшиеся горцы оформляли свои задачи освободительного движения на общенародных съездах, обсуждавших вопросы государственного и местного управления, земельный и другие, имеющие отношение к быту. Кое-где происходили вооруженные столкновения с казаками. (Яндырка, Наур).
В воскресенье, 10 октября пятого года, грозненские власти учинили на базаре чеченский погром. Начало обычное. Поссорилась с чеченом баба. Шум. Толпа. То ли он кого из толпы убил, то ли толпа его убила за чеченское происхождение. В результате вышел из казарм под командой полковника Попова Ширванский полк и расстрелял семнадцать чеченов.
— Мы все готовы были тогда в абреки уйти,— прибавил мне рассказчик, чеченский интеллигент. Готовы были, но не пошли.
А в воскресенье 17 октября около станции Кади-юрт остановил Зелимхан пассажирский поезд. Он сделал то, что надо было сделать простому абреку: он ограбил пассажиров поезда. Он сделал еще и то, что надо было сделать абреку, который вырастал в народного героя родовой кровнической Чечни — он расстрелял семнадцать пассажиров поезда. Семнадцать. Ровно столько, сколько расстреляли одураченные солдаты в Грозном.
— Передайте полковнику Попову, что жизни, взятые им в Грозном, отомщены,— простился он с уцелевшими пассажирами поезда.
По-своему, как умел, отомстил Зелимхан за побитую Чечню, тот самый Зелимхан, который уже посмел убить чеченского насильника Добровольского. К нему паломничали родственники отмщенных, к нему стягивались протестанты со всей Чечни. Вздыбься волны революции, и Зелимхан в силу объективных условий оказался бы народным вождем, не зная ни культурных форм революционного движения, ни законов развития революции.
Был бы российским Саттарханом (Саттархан (род. в 70-х гг. 19 в.— ум. в 1914 г.) —выдающийся деятель демократического движения в Иранском Азербайджане, народный герой Ирана. В 1908—1909 гг. возглавил народное восстание против шахской власти и феодалов.) харачоевский Зелимхан.
Инструкция сподвижникам была одна. Грабить только состоятельных. И только не чеченцев. Один лишь случай был у Зелимхана, когда вздумал он ограбить чеченского кулака. Но убедил его кулак, что позорно грабить единоверцев.
Будь Зелимхан более доверчив, развивайся революция,— и он объединил бы вокруг себя шамилевскую Чечню, ту, которая не могла замкнуться в пассивности. Но был Зелимхан строг в выборе, инстинктивно сознавая, что группа его сподвижников должна быть в некотором роде партией. Простого заявления о желании войти под зелимхановское начало было мало. Прозелит (Прозелит (греч.) — новый и горячий приверженец чего-либо.) должен был доказать, что он порвал с мирным прошлым, что он не вернется к нему, что не сможет вернуться, если бы даже захотел.
Был случай, когда в числе протестантов, пожелавших абреческого подвижничества и сподвижничества, оказался милиционер из управления Грозненского округа, Сулейман.
Сулейман отыскал Зелимхана на лесной лужайке.
— Уо! Селям алейкум, Зелимхан! Я к тебе пришел. Я не хочу больше служить начальству. Ты знаешь, что я храбрый, что па войне я тоже храбрым был. Другим дали четыре Георгия, мне дали два Георгия. Разве справедливо это? Разве можно служить начальству, которое так обижает людей?
Много еще говорил Сулейман про начальство, про несправедливость его. Зелимхан слушал. Много и терпеливо. И сказал, выслушав:
— Ты думаешь, что я дурак, Сулейман? Ты думаешь, что так легко поверю тебе. Иди, убей начальника округа и тогда возвращайся ко мне.
Сулейман ушел, но не вернулся. Не убил.
К 1906 году в ядре группы были Зелимхан, Гушмазуко, Солтамурад и Саламбек Гасаоджев. Ингуш из селения Сагопш. О нем писали:
«С именем Саламбека связаны самые дерзкие разбои Зелимхана; в то время как Зелимхан одухотворял шайку своей религиозно-политической популярностью, Саламбек производил на шайку магическое действие своей неустрашимостью и своей безумной отвагой. За ним абреки шли почти на верную смерть, в самый центр города, отдаваясь прямо в руки войск. Кроме храбрости, Саламбек отличался необычайной силой воли, свойством не теряться в минуты опасности и, главное,— беспощадностью. Безумная храбрость Саламбека — это идеал, которого желал бы достигнуть каждый абрек. Словом, Зелимхан и Саламбек взаимно друг друга дополняли».
* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *
Уже давно в Харачое сломлено было сопротивление двух родительских пар — Дударовых и Хушулла-евых. Бици с детьми и Зезык собрались в Турцию. Продали последние остатки домовства и хозяйства и переехали в Урус-Мартан к Домбаевым. Но не было покоя в Урус-Мартане. Разговаривали, что может узнать начальство, могут донести начальству. Тогда арест гостей и разорение хозяевам. Надумали поселиться в лесу. Поселились. В избушке, построенной зелимхановскими друзьями на лесной поляне, у родника.
— В Турцию, в Турцию!
Оставляя своих в лесу, уезжал Зелимхан в гости к друзьям. К влиятельным интеллигентным друзьям. В рассуждении паспорта. Взялся добыть во Владикавказе паспорт кумыкский князь А., согласился устроить переход через границу бакинский доктор К-На Баладжары уславливался он выслать тюрка, долженствовавшего проводить Зелимхана в персидский Азербайджан.
Но в Турции тоже нужны деньги. Чтобы деньги — надо ограбить кого-то, удумать надо что-то...
* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *
Мне пришлось уже рассказывать об овцеводах. Они ведут почтенную роль в зелимхановской эпопее. Они влияли не только на содержание администраторских приказов. На экономику, на хозяйство Чечни влияли они тоже.
Цель переселения овцеводов в Терскую область была, конечно, культурная цель: ознакомление горцев с культурой овцеводства, поднятие овцеводства в горах...
На практике культуртрегерство вылилось в конкуренцию с самобытным горским овцеводством, которое, как и культурное таврическое, нуждалось в зимних пастбищах на левом берегу Терека. Даже эта конкуренция не была свободна. «Свободно» конкурируя на торгах, тавричапе исподволь агитировали в казачестве против чеченцев, обвиняя их в разбойничестве, в воровстве и прочих смертных грехах. И добились губернаторского приказа о недопуске воров-туземцев с их стадами на левый берег.
Обострившаяся в поисках денег мысль Зелимхана остановилась на овцеводах. На ближайшем из них — Месяцеве.
Архип Месяцев — тавричанин Хасав-юртовского округа, соседствующего с Чечней. (Тавричане, как в свое время и казачья линия, обосновывались на стыках колонизаторского населения с горскими племенами.) Интересы Архипа Месяцева чаще других сталкивались с интересами овцеводов чеченских. В борьбе сталкивались. И мысль Зелимхана остановилась на нем.
Пленить и взять выкуп.
Экономия Месяцева в сорока верстах от Хасав-юрта — российской твердыни на тихой кумыкской плоскости. Месяцев утвердился в бывшем имении пропившегося кумыкского владетеля. Кумыкская плоскость-степная. Болотистая. 30 августа года 908 увидел Месяцев точки всадников вдали. Мало ли на Кавказе таких точек, которые, оформляясь в зыбком зное, одинаково легко могут вырасти в разбойника или уменьшиться до обычного милиционера.
На всякий случай Месяцев заперся в доме. Забаррикадировав болтами двери, вооружившись маузером, в одной обойме которого десять смертей.
Всадники въехали в ворота. Старшой в офицерских погонах. Зелимхан старшой. Спешился сам и приказал спешиться. Подошел к двери. Постучался.
У Месяцева маузер. В своей позиции он не только пятнадцать абреков расстрелять может. И Месяцев открыл дверь:
— Не откроешь — хуже может быть.
Вошел Зелимхан в комнату, снял с Месяцева маузер, часы и другую мелочь.
— Поедем с нами. Скажи жене, чтобы 15000 приготовила. Когда 15000 будет, тогда ты у нее будешь.
Увез, подсадив Месяцева на одну из четырех выведенных из его конюшни лошадей.
Курьер в Хасав-юрт скачет. Телеграммы в Грозный. В Ведено. Телефоны дребезжат в сельских правлениях:
— Пленен... Шайкой Зелимхана... Перерезать путь... Задержать...
Одна команда выехала вдогонку из Хасав-юрта. И старшина встречного селения с жителями направил ее по ложному следу:
— Зачем из-за чужого Месяцева нашего Зелимхана выдавать!
Дозорами встали на Качкалыковском хребте команды сельские. Зелимхан около Бачи-юрта миновал их. Переночевал в лесу. После утреннего намаза двинулся дальше через земли беноевцев. На поляне остановился, чтобы сделать намаз полудневный.
На поляне мелкий кустарник. Месяцева и Зокка послали вниз, к роднику. К роднику же спустились первыми Гушмазуко и Аюб Атагинский, чтобы омыться.
Оставшиеся расположились отдохнуть. Но увидел кто-то и крикнул:
— Дже!
Дже — значит «тревога». На тревогу вскочил Зелимхан. Нацелился.
— Воллай лазун! Биллай лазун! Не буду стрелять, Зелимхан. я с тобой поговорить хочу только.
—Уо! Селям алейкум, Буцус беноевский! Отчего же не поговорить нам с тобой.
Вплотную подошли друг к другу беноевцы и зе-лимхановцы. Буцус, здоровенный, Буцус к Зелимхану. подошел. Остальные кто как. И в упор выстрелили вероломные беноевцы. И убили Солтамурада и трех ингушей. А Буцус, здоровенный Буцус, обхватил Зелимхана, чтобы взять. Живым чтобы взять.
Саик и Тюрик остались в живых. Саик и Тюрик легли в кочки, которые около кустарников, чтобы стрелять по беноевцам, которые уже отходили, потеряв Буцуса, оставляя поваленных Бургуная и Гомзата. Тогда лишь подоспел па тревогу старый Гушмазуко.
Гушмазуко выскочил на гребень догонять отходивших беноевцев. Чтобы мстить за сына. За двух сыновей. Чтобы убивать. Всех до одного.
Гушмазуко вздыбился на гребень и свергнулся с него. Беноевцы залпом пронзили его волчье тело, его сердце, бьющееся злобой.
Саик бросился вслед за Гушмазуко. На гребень. Саик расстрелял все патроны в орешник, который уже не отзывался. Молчал.
Когда стихло, живые собрались около Месяцева: Саламбек, Аюб, Абубакар, Саик, Тюрик, Зокка. Зелимхана нет, Солтамурада нет, Гушмазуко нет. Погибли.
Абреческая традиция не знает оплакивания погибших. Погибших абреки могут оставить врагу. Абре-чество — это не война. Абречество — не единоборство. В абречестве один за себя и один за всех. И один против всех.
Абреки подняли продолжавшего лежать Месяцева. Посадили на коня и поехали дальше. Перевалили гребень горы. Один. Довалились до второго, склон которого долгий и пологий. Одни довалились, без Зелимхана, который остался там, на месте побоища.
Зелимхан остался, схваченный Буцусом. Схваченный Буцусом, он вместе с Буцусом свалился на землю. Вместе с Буцусом скатился вниз на дно балки.
Пришел твой час, харачоевский Зелимхан. Пришел час харачоевского Зелимхана. Волчий Буцус схватилего. Волчий Буцус грыз ему шею волчьими клыками.
Пришел твой час, харачоевский Зелимхан!..
Схвачены руки Зелимхана, прижаты рукоятью Буцусовского кинжала к газырям. Беспомощные руки. Бессильные. Одни только пальцы.
С Месяцевым довалились живые до второго гребня, склон которого долгий и пологий. Случайно оглянулись с. гребня и увидели: ползет снизу человек и машет им. Кричит. Видно, что кричит,— не слышно. Остановились и дождались:
— Уо, Зелимхан!
На дне балки, придушенной орешником, в которую скатились Буцус и Зелимхан, в которой грыз Буцус шею Зелимхана клыками и проклятиями, вытянул Зелимхан, пальцами держа лезвие, кинжал. Пальцами держа лезвие, порезал шею Буцуса. Немного порезал шею Буцуса. Немного порезал, но умер Буцус.
Так отвоевал себе жизнь харачоевский Зелимхан.
Потом была перестрелка около Шали. Была еще перестрелка. На Аргуни. Недалеко от Бамутовского хутора на пригорке, засеянном кукурузой, оставили абреки Месяцева под охраной Зокка и Аджиева. Через пять дней приехал Зелимхан. С неизвестным, лицо которого в башлыке. Приказал Месяцеву написать вторую записку: на 18000.
— Отца убили, брата убили, трех товарищей убили. Не отпущу меньше, чем за восемнадцать. И чтобы на станцию Самашкинскую привезли.
Месяцевский Проня приехал на станцию с 15-ю: не получил второй записки. Зелимхан не принял его. Зелимхан отослал его назад. И чтобы не встречаться опять на Самашкинской, приказал Месяцеву написать еще:
«Ногай (работник Месяцева) и Проня, с подателем сей записки поезжайте туда, куда он вас повезет; не бойтесь».
Податель привез Ногая и Пропю на Слепцовскую. Зелимхан встретил их на платформе и на бричке повез к Ассиновской. Там около стога сена под охраной Зокка и Аджиева ждал своего освобождения Месяцев.
* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *
Бици и Зезык жили в лесу. Бици и Зезык—мужние жены. Чтобы жить, горцу нужно молоко и хлеб. Муку привозил Зелимхан, пригнал пару коров.
Настал день, в который приехал Зелимхан один — без Гушмазуко, без Солтамурада. Зезык вдова теперь. Младшего брата вдова. Мать его ребенка. Когда еще из Харачоя выезжали... А теперь всякому ясно, что она мать. Она одна будет растить сына. Убит отец, Солтамурад убит.
Приехал Зелимхан. Один приехал. На Качкалыке перестрелка была. Около Шали перестрелка была. На Аргуни перестрелка была. Опасно оставаться в этих местах, в лесу даже. Новый начальник округа Галаев-полковник клятву дал: поймать. Семью поймать. Всех родственников поймать и в Россию, в Сибирь!
Уезжать надо. Разыщут еще.
Собрали скарб. Поехали. В сторону Ингушетии. Через затемненные лесами отселки, через мелкие аулы, лежащие па пути. Останавливаясь в них на три, на четыре дня, чтобы передохнуть детям и обремененным женщинам. Так медленно добрались до ингушей, в Экшкун-юрт.
В Экшкун-юрте люди, соседи.
— Кто приехал? Почему приехал?
— Чеченцы приехали. Урусмартаповские. От кровников скрываются.
— От каких кровников?
— Забыли мы фамилию их. Всякий человек кровников иметь может.
Только хозяева знали, кто гости, от каких кровников скрываются гости.
Зелимхан не был Зелимханом. Мужем двух жен был он, отцом четырех детей. Спасающимся от кровников. Он часто уезжал в Назрань и привозил своим мануфактуру и газеты:
— Послушаем, что про меня пишут.
В Чечню уезжал. Из Чечни возвращался злой:
— Аи, аи, аи, что новый полковник делает! Галаев свирепствовал.
Галаев сам горец, из казаков моздокских. Как горец, Галаев подошел к корню вопроса, как царский администратор, он Мечтал об устранении причин явления полумерами. Таковых, по его мнению, было две: малоземелье и родовой дух, в котором продолжала консервироваться Чечня. Для увеличения земельной площади он мечтал осушить Истисинские. болота. А родовой быт и существовавшие в нем право и мораль решил уничтожить действом административным. Всех так или иначе заподозренных в сношениях с Зелимханом он ссылал или в Россию, или в Сибирь. Ссылал Галаев беспощадно и по рецепту генерала Михеева. Ссылки предшествующих администраторов не давали желанного результата. Ссыльные возвращались и пополняли абреческие кадры. Чтобы уничтожить тоску по родине, по семье, Галаев начал высылать с семьями. Каждой высылке предшествовал арест, и тюрьмы наполнялись преступниками в возрасте от грудного и до старческого, переходившего в маразм.
Галаев видел экономические причины абречества, видел родовые причины его. С тем большей настойчивостью проводил он систему фамильных высылок.
— Уо! Полковник. Вспомни Добровольского, полковник!..
...Отношения между Зелимханом и полковником обострились, в особенности после убийства Турченко.
Турченко — дорожный мастер. За что Зелимхан мог убить Турченко? Какое дело Турченко до Зелимхана, Зелимхану до Турченко? Разве тронул когда-нибудь где-нибудь Зелимхан рабочего или хлебороба? Обидел разве? Ведь было, что встретил Зелимхан в степи извозчика, плакавшего над опустелыми оглоблями. Зелимхан ограбил извозчика.
— Какой Зелимхан? Я Зелимхан. Разве я тебя
грабил?
— Не ты. Абрек Зелимхан ограбил.
— Я абрек Зелимхан. Я таких, как ты, не граблю. На тебе 60 рублей. Абрек Зелимхан дал тебе 60 рублей, чтобы ты себе лошадь купил.
Было еще, что Зелимхан поймал такого грабителя. Отстегал нагайкой и приказал вернуть. И добавить из своих средств «за беспокойство».
— Разве же можно грабить бедных людей?
За что мог Зелимхан убить Турченко?
Турченко — дорожный мастер, соединивший с этим
званием подряды. Он чинил дорогу, он поставлял материал для ремонта. Чеченцы поставляли Турченко, Турченко — дорожному начальству. Ставши подрядчиком, Турченко вошел в тот механизм угнетения, который наладило начальство для Чечни.
Чеченцев, поставлявших материалы Турченко, он всякий раз убеждал в том, что они жулики, что гололобы, что азиаты, что разбойники. Только наличие такого рода свойств, специфически горских, по колонизаторскому мнению Турченко, давало ему право обеспечивать поставщиков. На то ведь чеченец и жулик, на то он безграмотен и не знает русского языка, что бы его обсчитывать. И Турченко обсчитывал. Жалобы чеченцев в инженерную дистанцию кончались новыми обидами. Для чеченцев же.
Тогда на дорогу вышел Зелимхан и схватил за узду турченковского коня.
— Слезай! Давай деньги!
Взмолился Гурченко. Так, как купец Носов взмолился, как интеллигенты на пикнике.
— В крепости у меня деньги. Ты же не пойдешь в крепость. Как я тебе дам?
— Приду в крепость.
— Придешь?
— Приду.
В крепости насторожились. Турченко сообщил. Но пришел все-таки Зелимхан. И не один. С товарищами. Постучался в дверь к Турченко.
Открыл хозяин: кто злой может прийти ночью в насторожившейся крепости?
— Уо! Селям алейкум, Турченко! — Зелимхан!..
— Зелимхан, Зелимхан, здравствуй. Пожалуйста, здравствуй.
— Каррр!..
— Не кричи. Где деньги?
— Каррр!..
— Обманывать не надо — кричать не надо.
Опять убил Зелимхан и ушел, перепрыгнул через стену встревожившейся крепости.
Зелимхан был абрек. Зелимхан был разбойник с точки зрения культуртрегерствовавших администраторов, следователей, инженеров. И знал все же, что обманывать не надо, что обещать попусту не надо.
Полковник рассвирепел вовсе. Полковник арестовал семейства, доводившиеся Зелимхану родственниками по женской линии, т. е. такие, которые в родовом быту вычеркиваются из списков данного рода. Была же мачехой Зелимхану Бельгас Элсанова, вторая жена Гушмазуко, и все-таки убивал ее родственников громокипящий старик,
Зелимхан писал полковнику. Предупреждал. Просил.
Но не унимался полковник. Больше даже. Он поймал Мэхки-абрека, дышни-веденского Мэхки, и сказал ему, что он тоже убивал Гурченко. Напрасно говорил Мэхки, что нет, что не был он с Зелимханом. Напрасно Зелимхан в письме к полковнику точно перечислял сообщников.
Полковник договорился с начальником гарнизона, начальник гарнизона назначил офицеров и изобразил суд. Военно-полевой суд, который постановил повесить Мэхки.
Кто во всем мире мог наказать полковника? К кому мог обратиться Зелимхан, чтобы наказали полковника? К начальнику области? Но начальник области уверен, что Зелимхан сам первый отступил от закона и что, поэтому хотя бы, Зелимхан не может жаловаться на беззакония властей. Полковник знал, что начальник области смотрит на вещи именно так. Полковник был спокоен за стенами крепости. Что из того, что Зелимхан внутри их убил Турченко. Турченко без охраны жил у себя дома. А у полковника целый взвод. Захочет два взвода — будет два. Три — три.
Один сектор крепости Ведено не обнесен стеной. Вместо степы крутой обрыв оврага, глубокого и широкого, каменистое и гладкое дно которого, как ладонь с узкой складкой прозрачного ручейка. Крепостной обрыв оврага заткан колючей проволокой, по крепостному обрыву оврага спускается к ручейку крутая галерея. Другой берег оврага тоже обрывистый. Вражеский он. В одном месте прикрыт он одеялом кустарника. А дальше открытая поляна, сочная от зелени травы и одиноких деревьев, еще дальше сливающихся с лесом, с горами.
В крепости парк. Вековой, тенистый. В нем скамеечки. Одна над обрывом. Полковник любил сидеть на ней, смотреть на дно оврага, на горы дальние и близкие, которые надо покорить, на которые надо еще так много труда, государственного, петербургского.
Утром полковник выкупался. Утром полковник позавтракал и пошел в парк. Погулять, прежде чем идти в душный кабинет своего управления. С телохранителем пошел. Задумался на скамеечке и очнулся, когда пуля ударила в ствол ближайшего дерева.
— Не в нас ли стреляют? — пошутил полковник и обернулся на выстрел.
Тогда вторая пуля ударила в висок полковника:
выстрелив в дерево, Зелимхан заставил полковника обернуться, чтобы попасть в него наверняка, чтобы в висок попасть.
Кто мог восстановить справедливость в Чечне? Начальник области? Нет. Царь? Тем более нет. Зелимхан, только Зелимхан своею твердой рукой, своим метким глазом.
Читатель помнит зелимхановское дуа — молитвенную импровизацию Зелимхана: «Если я задумаю дело праведное, то укрепи мою волю: сделай глаз мой метким и руку твердою». Зелимхан попал в висок полковнику за 400 шагов. Зелимхан мыслил примитивно: попал, значит совершил праведное.
Все зелимхановские дела были праведные. Мэдди, как о чудесном, рассказывает, что, задумав повое предприятие, отец ложился спать па левый бок и только наутро такого сна сообщал близким свое бесповоротное решение, которое всегда было в зависимости от сновидения. Мэдди не знала курса нервных болезней, близкие тоже не знали. И такое предвидение они почитали за сверхъестественное, заключенное в зелимхановской оболочке.
Все зелимхановскне дела были праведные. И вес же не выдерживал Зелимхан. Все же овладевали им настроения мрачные, смертельные. Тогда он ненавидел людей, себя ненавидел. Кричал, точно от боли.
— Для чего меня родили на свет? Я же готов быть бедняком в полной безвестности. Готов прервать свою жизнь. Но аллах запретил мне прекращать ее тяжелое бремя.
И оставался жить, чтобы докончить начатое.
Ведь он был большим общественником, большим оратором. При конкуренции родов в Чечне мужчина должен быть тем и другим. А он должен был молчать. Должен был таить свое искусство в лесных дебрях, в пастушеских кошах.
Ведь он был красив. По-чеченски красив, по-мужски. Не так лицом, как станом и плечами в косую сажень. Не даром всплакнула как-то Бици, провожая его, глядя вслед:
— Такой красивый, такой красивый, и должен скрываться от людей.
Близкие часто уговаривали Зелимхана. Дышпн-веденская двоюродная сестра Деши Заракаева уговаривала Зелимхана бросить это. Попросить начальство, чтобы простили его, и зажить мирно.
Зелимхан раздумывал. Не одна Деши советовала ему бросить. Многие.
— Попробуй-же.
Попробовал Зелимхан. Результат пробы опубликовал владикавказский «Терек». Опубликовал в редакции, заготовленной канцелярией губернатора:
«Несколько времени назад вр. генерал-губернатором г.-л. Михеевым было получено от знаменитого абрека Зелимхана письмо, написанное на арабском языке.
Выражая желание сдаться в руки властей, Зелимхан в письме указывал, что он стал абреком благодаря несправедливости отдельных представителей окружной администрации и потому, что видел вокруг себя зло. Вместе с тем он просил генерала Михеева взглянуть на его дело беспристрастно и помиловать его.
В ответ на это письмо генерал-губернатор разослал начальникам всех округов области, за исключением Нальчинского, следующий циркуляр:
«Я получил от абрека Зелимхана Гушмазукаева письмо, в котором он, описывая причины, побудившие его стать абреком, просит меня расследовать и убедиться в правдивости его слов и затем «во имя бога и царя» помиловать его.
Предлагаю объявить всем муллам и кадиям, для оповещения населения в мечетях, что письмо Зелимхана я прочел и со своей стороны отвечаю:
...Мне известно и без указаний Зелимхана, что на царскую службу иногда принимаются люди нехорошие, с порочными и противными духу закона наклонностями. Мне также хорошо известно, что от этого страдает служба и справедливость и что с этим злом надо бороться беспощадно. Но зачем Зелимхан говорит о них, когда он первый отступил от закона, когда он нарушил его больше, чем кто-либо, сделавшись абреком.
Всякий виновный в нарушении закона преследуется по закону же, а не тем путем, который избрал себе Зелимхан, не путем произвольного насилия и убийства, которых никогда не одобрит ни бог, ни государство, ни человеческая совесть. Пусть Зелимхан знает, что я как представитель закона и порядка в области считаю его, Зелимхана, самым крупным нарушителем закона и виновником перед богом и царем, а потому заслуживающим понести тяжелую кару...
Относительно же его просьбы о помиловании добавляю, что, во-первых, миловать я не вправе. Это не в моей власти. Эта власть принадлежит только царю. Во-вторых, меня крайне удивляет, что Зелимхан говорит о помиловании.
Где же его уважение к закону, если он же склоняет меня на беззаконие, т. е. призывает к помилованию, тогда как я во имя закона обязан судить его.
Закон, конечно, примет во внимание чистосердечное признание, но во всяком случае Зелимхану следует помнить, что раз он имел мужество судить и наказать других, пусть имеет мужество и отдаться в руки правосудия».
Зелимхану прочли ответ Михеева.
— Все равно меня в живых не оставят, Деши. Лучше уж я уничтожу начальство, чем оно меня,— отвечал он после письма Михеева.
Деши — родственница Зелимхана. Деши уговаривала его вернуться к мирному труду, пока... ее самое не выслали со всем семейством в дальнюю, неприветливую Россию. После этого ей не пришлось ничего говорить Зелимхану. Да и вряд ли она убеждала бы его вновь. |
