АССА
После Кизляра Зелимхан вернулся к семье. Чтобы передохнуть. Но мысль о Турции тревожными предупреждениями стучалась в одинокую башню на пастбищах. Думал, что Кизлярское дело — последнее, что уйдет из России с кизлярскими деньгами и вернется, как Саттархан. Но от Кизляра, от 5000, что могло до статься каждому из шестидесяти. Новое удумывать надо. И Зелимхан садился на коня. Уезжал. Зелимхан разрабатывал новые планы. Говорил о них со старым волком Юсупом Датыхским, и однажды вдруг прекратил разговор: — Волла-ги, билла-ги, Юсуп, я видел во сне, что ты скоро пойдешь мириться с русскими и предашь меня. Юсуп кругленький, Юсуп весельчак. Он посмеялся зелимхановским словам и, расставшись с Зелимханом, через доверенных заторопил начальника округа: — Скорее надо. Знает откуда-то Зелимхан... Поиск капитана Дудникова кончился неудачно. Последующий майский поход Вербицкого имел целью выполнить предписание наместника: «Сверх того самые постройки хутора Цорх уничтожить». Десяток ингушских мазанок уже являл угрозу русской государственности. Князь Андроников — новый начальник Назрановского округа. Новый начальник затеял новый поход. Князь — гвардейский офицер. Он только что прибыл в крут, за какую-то провинность будучи лишен права продолжать службу в гвардии. Традиция установила для таких выходцев службу по министерству внутренних дел. Но старая гвардия умела сохранять свои привилегии: выходцы из гвардии направлялись на Кавказ, управляющийся министерством военным. Гвардейский князь подошел к вопросу, как военный. По его стратегии в горную Ингушетию войска должны были пройти со всех четырех сторон света. Чтобы отрезать Зелимхана от этих четырех сторон. Далее, так как опыт показал, что ни казаки, ни охотники, ни, тем более, пехота не приспособлены к условиям горной войны, гвардеец решил заменить казаков конными же дагестанцами. Сотней регулярного Дагестанского полка. Ведь преимущество дагестанцев еще в том, что, убей Зелимхан одного из них, остальные будут считать себя его кровниками. И в дальнейшем будут ловить Зелимхана как своего кровного врага. Андроников развивал свои планы начальнику области. Начальник области — наместнику. Наместничество областям — Дагестанской и Терской. В письме к приятелю Андроников идеологически обосновывал свой поход: «Мой святой долг во что бы то ни стало, хотя бы и ценой жизни, уничтожить этого подлого труса — Зелимхана, нападающего из-за скал и горных трущоб». В продолжение нового похода летом 1910 в Чечню перекочевала сотня Дагестанского полка с командиром штабс-ротмистром Данагуевым. Зелимхан опять писал письма. Перестань, мол, не дагестанское это дело — меня ловить. Все лето наместничество вкупе с областями провело в подготовке к походу. По просьбе Данагуева тифлисский губернатор, чтобы отрезать Зелимхану путь со стороны Артвин-Магала, откомандировал в Бийснийское ущелье пристава, стражников и летучий отряд. Общее наступление на Зелимхана повели 25 сентября. Из Владикавказа через хребет Шанкохж прошла рота Апшеронского полка, через Ассинское ущелье — сотня Дагестанского конного и сотня Кизляро-Гребенского полка, сотня милиции и пулеметная рота; из Грозного и Ведено через реку Фортангу прошли по две роты ширванцев и самурцев, из Тифлиса через Тионетский уезд был двинут батальон гренадеров, а из Телава — эскадрон драгун. К апшеронцам придали взвод саперов, чтобы взрывать зелимхановские башни-крепости, непокорные аулы и мосты, по которым смог бы уйти Зелимхан. Самый поход приурочили к осени. Ко времени, когда обнажатся горные леса, чтобы не укрыться под их одеялом ни Зелимхану, ни его семье. Разве знали Бици и Зезык, что над ними собираются тучи? Они жили на Ангушт-Берче в хижине, выложенной для них мелхинцами. С высоты Ангуш-Берча видели они дальние аулы, безжизненные, серые. Дороги. Тропы. И близкие вершины гор. Зелимхан уехал, и с ними оставался маленький Бийсултан, которому без одного 15 лет, но который уже носил винтовку. Ночью Бици услышала свист. Услышала и разбудила Бийсултана: — Послушай, свистит кто-то. Бийсултан за мужчину в этом доме. Бийсултан вышел из хижины. Прислушался, всмотрелся... Звезды. Очертания хребтов. И рокот. Ветра и волн. И больше ничего. Что еще видно и слышно в горскую ночь? — Показалось. Но зашуршал щебень на откосе, и насторожился Бийсултан. В черной ночи выплыл черный человек. Молчаливый. Только шуршавший щебнем. Он не ответил на оклик Бийсултана, и Бийсултан выстрелил в него. Тайный человек скрылся в тайной ночи. Утром приехал Зелимхан. Утром рассказали ему там о ночном госте. — Хорошо. Я буду сегодня около вас. День и ночь. На следующее утро опять сказал Зелимхан: — Еще три ночи я буду ждать гостя. Когда еще три ночи не вернулся гость, Зелимхан перевез своих в лес. Еще две недели жили в лесу в наспех собранном шалаше. Жизнь брала свое: Бици шила новую черкеску к приезду Зелимхана, который сказал, уезжая: — Не знаю, как без меня вы будете? Я, может, завтра умру; может, ночью. Отомстить бы только тем, что брата и отца убили. Бици шила черкеску, Бийсултан пас коров и двух лошадей, а осень, хмурясь, раздевала деревья. Встревоженный, прибежал домой Бийсултан. Рассказал: — Пас. Влез на дерево... Посмотреть. Вижу в бинокль, что идут русские. Куда нам идти от них? Прибежала Фатима из Мелха: — Идут русские! Наскоро собрали вещи в хурджины. Хурджины на лошадей. Что не смогли, бросили в яму и засыпали камнями и травой. — Русские, русские! Как 60 лет назад их матери и бабушки. Когда собирались, подошел Эльберт. Тоже из Мелха. Помог. И тронулись. С детьми на руках, с детьми, державшимися за подолы. До ночи прошли немного. Версты три. К подножью новой горы. Не подняться на нее ни детям, ни с детьми... Сбросили с лошадей вещи, сунули в хурджины ребят: — Не боитесь, Милые! Сейчас приедем к отцу. Утром хотели отдохнуть, и Бийсултан опять влез на дерево: — Поедем дальше. Следят. Ехали опять день, опять ночь. А за ними ползли солдаты: на заре снова увидел их Бийсултан. Их хватило на то, чтобы сжиматься вокруг двух женщин и пяти детей. Хватило их на то еще, чтобы предъявить Цорийскому и Хамхинскому обществам требование выдать. Но разве могли выдавать цоринцы? Юсуп выдал четырех товарищей Зелимхана, бывших своих товарищей. Юсуп выдал их, старшины селений по его указанию задержали их. Князь Андроников призвал этих четырех к себе, князь окружил их штыками и пулеметами: — Повешу! Как собак повешу! Как Нукку Домбаева повешу! Где Зелимхан? Четверо посоветовались. Они знали, что нельзя предавать Зелимхана. Зелимхан — мужчина. Абрек Зелимхан. Женщин можно. С ними сейчас Зелимхана нет. А начальство все равно с женщинами ничего не сделает. Нет такого закона. Даже у царя нет. В новое утро остановились женщины на берегу реки Ассы. Не перейти: бурная. А если переправиться, можно бы уйти туда на гору — ни к ингушам, ни к чеченцам. Стояла на берегу высохшая от отчаяния Бнци. Зезык стояла, Дети плакали, чуя опасность: — Русские, русские. Подошел человек. Не ингуш, не чеченец (так рассказывала мне Мэдди, до сих пор не знающая имени хевсуров), сказал, что русские будут стрелять. Попросили его не говорить, что видел их. Дали ему три рубля. Над ущельем нахмурились тучи, в ущелье просыпался снег. — Ой, беда! Безысходная беда! — Попробуем вернуться. Быть может, найдем тропу, которая поведет за горы.
Были в галошах. Сбросили. Обмотали себе и коням ноги тряпками, чтобы солдаты не нашли по следам. Усталые шагали вверх. Нашли ложбину. Остановились в ней — скрыться от ветра, от снега. — Развести костер — увидят, не развести — замерзнут дети. Ой, беда, безысходная беда! Когда доставали из хурджинов остатки еды, увидели, как подошли к Ассе солдаты. — Хорошо сделали, что мы ушли оттуда. Теперь бы мы попались им. К вечеру русские развели костры. Пели песни. — Разведем мы тоже. Они подумают, что это ихние костры. Бийсултан долго смотрел на костры русских, на своих около своего костра. Надумал: — Что я буду с вами, как баба? Я уйду от вас. Не буду же я вместе с вами в тюрьме, а брат на воле. Уйду. Или его найду, или смерть. Наконец, заплакала Бици. Зезык. Мэдди. — Останься! Как мы одни женщины да дети без Мужчин будем? Кто знает, что с нами сделают? Не послушался Бийсултан: ушел в ночь с Эльбер-том вместе. До утра плакали женщины, чтобы утром увидеть русских совсем близко. Внизу, вверху, направо, налево. Всюду. Увидели, что окружены солдатами, у которых ружья на прицел. На зелимхановских мальчиках шапки... — Мама, сними их! Не то русские подумают, что с нами отец, и будут стрелять. Сняла. Обвязала детские головы платками Бици. И села на камень. — Будем ждать, что будет. Никуда не пойдем больше. Скатили камень русские. —О, мама! Они боятся, что с нами отец. Скажи им, что мы одни женщины. Не то они убьют нас камнями. — Я ничего не буду говорить. Убьют — пусть убьют. Хотя камнями. — Если ты не будешь кричать, крикну я — они убьют мальчиков. — Мальчиков? Бици очнулась: что скажет Зелимхан, если она не сохранит мальчиков? Что сделает Зелимхан? Он уже потерял братьев и отца. Закричала Бици, но не отозвались русские: сидели, неподвижные. И закричала опять Бици: — Если есть среди вас мусульманин — пусть придет. У нас нет ни ружей, ничего. Мы одни женщины. Тогда скатились сверху двое. Ингуши. Бици встретила их: — Я не ждала такой минуты. Эта — самая последняя и трудная минута для нас. Ингуши были мусульманами. Ингуши — горцы. Они успокоили Бици: — Не бойся, не так страшно, что вы попали. Где Зелимхан теперь? — Мы не знаем, кто такой Зелимхан. Мы никогда не видели Зелимхана. Подошли дагестанцы. Ингуши взяли на руки детей, дагестанцы — вещи. В их хурджинах пропала навсегда черная Черкесска Зелимхана. — Наконец-то мы вас взяли в плен. — Это не большое дело, что вы нас взяли. Мы женщины. Мы дети. Попробуйте Зелимхана взять. Когда подходили к Андрониковскому становищу, один дагестанец выбежал навстречу. К Мэдди, к настрадавшейся семилетней Мэдди: — Потанцуй-ка теперь, — начал он напевать и хлопать в ладоши. Мэдди отвернулась.
Бийсултану повезло. Абреческое такое счастье. Он встретил брата на склонах главного хребта, за которым ни ингуши, пи чеченцы. Брат не один. Четверо арестованных Андрониковым с ним. Бежали. Еще в Чечне узнал Зелимхан о походе двух тысяч на двух женщин. Он заторопился к своим, стремясь перегнать и не перегнал идущих через Фортангу конных дагестанцев и кизляро-гребенцев. Пеших ширван-цев и самурцев. На Ассе он не смог пройти к семье: солдаты вы-змеивались по тропам; кишели па склонах. Он пробрался к Эшкал, в котором штаб отряда. К себе в саклю он вызвал ингушского офицера Шабадиева, который при отряде. Еще один ингуш был при отряде — капитан Курдиев. Его не вызывал к себе Зелимхан. К себе в саклю вызвал офицера Шабадиева Зелимхан. — Я — Зелимхан, решающий народные дела. Я — абрек Зелимхан, ты — офицер Шабадиев. Я служу народу, ты служишь царю. Я — чеченец, Шабадиев, ты — ингуш, Шабадиев, но мы оба мусульмане, горцы мы оба. Я хочу знать, кто ты больше: офицер ты больше или ингуш ты больше? — Я — ингуш, Зелимхан. Я — горец, Зелимхан. Горец больше всего, Зелимхан! — Это хорошо, что горец больше всего, Шабадиев. Ты знаешь, что я не убиваю горцев. — Знаю, Зелимхан. Знаю, что ты не убиваешь горцев. Ты сам не убиваешь горцев. Но из-за тебя убивают горцев другие. Ты много зла сделал горцам, Зелимхан! — Я много зла сделал? — Ты много зла сделал. Сколько зла из-за тебя Вербицкий сделал! Сколько горцев расстрелял он! Сколько горцев из-за тебя в Сибирь послали! Ты знаешь, что теперь они добиваются выселить нас всех. Из-за тебя, Зелимхан! — Ты образованный человек, Шабадиев. Если бы ты образованный не был, ты офицером не был бы. Верно? Разве они только теперь хотят выселить нас? Разве, когда мы были смирные, они не выселяли нас? Разве с тех пор, как они пришли, они не хотели сделать нас смирными, только для того, чтобы быть хозяевами над нами? Ты образованный человек, Шабадиев, ты офицер, Шабадиев! Это очень хорошо. А твой отец кто был? — Мой отец? Ингуш. — Твоя жена тоже ингушка? — Тоже ингушка. — Твои дети тоже ингуши? — Тоже ингуши. — Что твой отец сказал бы, если бы увидел, что ты не по-ингушски делаешь? Что твои дети скажут, когда услышат, что ты не по-ингушски делал? — Разве я не по-ингушски делаю, Зелимхан? Разве я не желаю счастья своему народу? Ты не знаешь, Зелимхан, что если бы меня при отряде не было, сколько зла еще Андроников сделал бы. Я в отряде, как заложник своего народа. — Конечно, это хорошо, что ты, как заложник в отряде, но только для тебя хорошо это. Ты думаешь, что наши рады отряду? — Было бы хуже для наших, если бы меня с отрядом не было. Было бы хуже для наших, если бы ты с нами был, Шабадиев? Было бы лучше для наших, если бы мы отряд совсем не пустили сюда. — Было бы лучше, Зелимхан. Но что сделаешь? Россия — большой петух, мы маленький петух. — Э, Шабадиев, ты совсем свой народ забыл, ты не знаешь, что наши отцы говорили. «В лесу много кабанов»,— пели они. Правильно это. «Но один волк разгоняет их»,— пели они еще. Это тоже правильно. Ты поел черного хлеба, Шабадиев — ты будешь плохой волк. Не мешай нам быть волками. — Я не мешаю, Зелимхан. Если бы я мешал, не я бы сейчас разговаривал с тобой. — Если бы ты ингушом не был, я не говорил бы сегодня с тобой. Я не с офицером говорю. Я с Шаба-диевым говорю. Я знаю, что теперь русских две тысячи в горах, а я один. Я все сделаю, чтобы не выпустить отсюда их. — Что ты хочешь? — Что я хочу? Если бы я мог донести две тысячи патронов. Я хочу донести две тысячи патронов. — Не донести тебе, Зелимхан, две тысячи патронов. — Значит, ты не ингуш, Шабадиев. — Ты что хочешь? — Я хочу донести две тысячи патронов. Мы впятером донесем две тысячи патронов. — Как пятером? — Я и четверо, которые в отряде. Мы впятером. — Ты хочешь, чтобы эти четверо помогли тебе. Но как я могу это сделать, Зелимхан? Если четверо попадут к тебе, я пойду под суд. Ты знаешь, что сделает царский суд с ингушским офицером... — Кто посмеет тебя под суд отдать?.. Кто посмеет тебя пальцем тронуть, если мы за тебя? — Князь. Андроников князь. — Знаешь, Шабадиев, князь первый на божий суд пойдет...
...Бийсултану повезло. Он встретил брата на склонах главного хребта, за которым ни ингуш, ни чеченцы. Четверо, арестованные Андрониковым, с ним. Бежали. — Уо, тишаболх, Юсуп... Не даром говорил мой старый волк, что он предаст меня. Не даром я сон такой видел, что он предаст меня. Зачем я его тогда не убил? Зачем я его только вчера убил? Мне давно надо было заплатить три копейки за его проклятый язык. Семеро промерзли остаток ночи в соснах, которые низкорослы и корявы на этих высотах. Шел снег. Из-за снега развела костер Бнци. Из-за Бици не"разводил костер Зелимхан. А утром он срубил две сосны себе, он срубил две сосны Бийсултану. Он попросил остальных срубить' по две сосны. Потом он взял Бийсултана и втиснул ему за пояс заостренные концы сосен. Спереди и сзади. Он втиснул себе за пояс заостренные концы сосен. Спереди и сзади. Он попросил остальных втиснуть себе за пояс по две сосны. Спереди и сзади. Склон кишел войсками. Вздыбленные утесы, с которых кругозор, кишели ими. Они высматривали Зелимхана и восемнадцать тысяч рублей. К восьми чеченским начальство прибавило десять своих. Восемнадцать тысяч наследства оставил Юсуп, которого убил Зелимхан, которому три копейки положил он на губы: — Пусть они будут платой ему. Оставшиеся от Юсупа восемнадцать тысяч высматривали русские и не замечали, что сосны движутся. Не каждый из них читал «Макбета». Зелимхан тоже не читал «Макбета». Зелимхан только укрывался от пикетов, чтобы устроить отряду хорошую засаду…
...Андроников допросил Бици. Андроников допросил Зезык. Писарь, как полагается, записал все в протокол. За неграмотных расписались. — Ты Зелимхана жена? — Я Зелимхана жена. — Сколько тебе лет? — Я родилась, когда турецкая война была. — Когда началась или когда кончилась? — Когда началась, я совсем маленькая была: когда кончилась, я немного больше была. — Сколько же тебе лет? — Не помню. — Поди поговори с нею. Все равно... Пишите 35. — Где Зелимхан? — Зелимхан уже месяц с нами не был. Не знаю, жив ли он; не знаю, умер ли он. — Расскажи кому-нибудь другому... Где Зелимхан? — Зелимхана уже месяц с нами не было. Не знаю, жив ли он; не знаю, умер ли он. — Я повешу тебя и расстреляю твоих детей. Ты скажешь нам или нет, где Зелимхан? — Начальник говорит, что он повесит тебя и расстреляет твоих детей, если ты не скажешь ему, где Зелимхан. Но ты не бойся; он не имеет права повесить тебя; не имеет права расстрелять твоих детей. Что он — бог, что ли? Я русские законы тоже немного знаю. — Скажи ему еще раз, толмач, что я не знаю, где Зелимхан. Не знаю — жив он; не знаю — умер он. Переводчик растерянно улыбнулся князю: что, мол, с этакой бабой сделаешь — не понимает. — Ваше сиятельство! Она опять то же самое говорит: «Не знаю», говорит. — Ну ладно. Заговорит в городе. Бици и Зезык неграмотны. Если бы даже они грамотны были, они думали бы, что заработанное Зелимханом — зелимхановское добро. Собственное, кровное. Так как зелимхановский труд — тягчайший. Они сказали Андроникову: — У нас в лесу много вещей брошено. С тремя сотнями людей пошел Андроников в лес: быть может, Зелимхан тоже в лесу. И с Бици тоже, чтобы указала. Выпростали из-под камней и трав захороненное. Андроников записал вещи в книжку и пообещал отдать все во Владикавказе: сейчас не может. — Сейчас не надо. Когда вернулись в Эшкал, Андроникова позвал ингуш Даут-гирей из Озига. Он что-то говорил князю, и князь позвал Данагуева. Они двое долго разговаривали с ингушами, с Даут-гиреем. И улыбались. Андроников приказал собираться, завтра утром в 9 часов. Андроников приказал еще: одному офицеру пойти в Нелх и в Эрш. Офицер взял немного солдат (маленький начальник, вероятно, был офицер) и ушел, даже ружей не взяли солдаты. Так пошли. А потом в Эшкале слышно было, как гром ударил. Переводчик сказал, что маленький офицер большое зло сделал. Что маленький офицер разломал все дома в Нелхе и в Эрше. — Как? — Порохом. Утром вышли из Эшкала. Дагестанцы впереди пошли с Бици и Зезык. Дагестанцы пели. Потом солдаты шли. Солдаты пели. В самом конце казаки ехали. Казаки пели. Все пели. Радовались. — Накопец-то мы вас в плен взяли. -— Это ничего, что вы нас взяли. Мы женщины и дети. Вы Зелимхана возьмите. — Зелимхана тоже возьмем: он там поджидает внизу, чтобы мы его тоже взяли. — Где поджидает? — Внизу поджидает. Вчера Даут-гирей Андроникову сказал. — Уо, уо, что будем делать? Князь, не ходи туда! Он не такой человек... Он войска не испугается. — Ничего... Сегодня я узнаю, каков твой Зелимхан. Он против царя пошел. Он царской власти признавать не хочет. Он царских доверенных признавать не хочет... Что он? Не знает разве, что когда он нас не слушается, он царя не слушается. Добился теперь своего: жену отобрали. Какой он горец, если у него жену отобрали. Сегодня его тоже возьмем... — ...Говорил тебе, Бийсултан: молодой ты еще абреком быть. Чтобы абреком быть — волком надо быть. Ты еще щенок. Волчий щенок еще. Семь пар сосен вползли на гребень скалистых гор, тех, которые перед главными. Перед снежными, за которыми ни ингуши, ни чеченцы. За скалистыми горами — казаки, русские станицы, города, тюрьмы, Сибирь... — Только влезем, чтобы не видели они нас никак. Тогда Эльберт в Хамхи пойдет, тогда Эльберт лошадей приведет. Торопиться надо, чтобы хорошую засаду устроить. Эльберт привел коней. Верхами торопились по гребню горы, не спускались к Ассе, на дно ущелья. — Уо, Зльберт, ты свободный человек, мы все абреки теперь. Тебе, Эльберт, на хутор надо пойти, ружья достать. Все равно какие. Винтовку никто не даст — возьми, какие дадут. Если крымские ружья будут давать — все равно бери. Ехали шагом, но летели будто. Под ногами коней горы, и не висят над спиной серые скалы, летели будто. — О, если бы отбить удалось. Отомстить— что! Отомстить всегда удастся. Ранняя ночь настигла на скалах. Утром поехали дальше и остановились скоро: — Здесь. Внизу перекинулся через Ассу четвертый мост. Если с того берега от моста прямо идти, то на пригорок, на котором памятник. За пригорком хорошо сидеть, за памятником хорошо сидеть. Совсем хорошо. Еще лучше будет, если на том берегу, на тех скалах тоже кто-нибудь сядет. Поделимся. Трое здесь, трое туда пойдут. Если на пригорок, на скалу с памятником солдаты захотят приступом пойти, вы им в спину Стрелять будете. Если не пойдут, тоже им в спину стреляйте. Дорогу вот мало видно. На этот кусок сколько их может войти. Сидели в засадах, молча. О чем можно говорить в засаде? Ждать надо, рогатку для ружья строгать можно. — Зелимхан, этого длинного черта я убью. — Данагуева ты убьешь? — Нет, Андроникова убью. — Андроникова я убью. Андроников — начальник. Андроников моих в плен взял. — Дагестанцы твоих к Андроникову привели — дагестанского Данагуева ты убить должен. Нас Андроников арестовал, нас Андроников ругал матерно, нас Андроников повесить грозился... Андроникова я убить должен. Воллай лазун, биллай лазун, я его убью. — Воллай лазун, биллай лазун, ты Андроникова убьешь; воллай лазун, биллай лазун, я Данагуева убью. — Правильно, Зелимхан. Волла-ги, я его убью, лишь только его лошадь передними ногами на мост встанет. Поделились и замолчали опять. Кто знает, когда отряд пойдет. Эльберту сверху лучше видно, но не может сверху кричать Эльберт. Не слышно. Асса громче кричит... Почему узнали, что приближаются солдаты? Солнце, что ли, темнее стало? Асса, что ли, по-новому крикнула? — Тиш-ш-ш... Насторожились. Съежились. Песню расслышали русскую. От песни Асса по-новому крикнула. — Уо-о-о-о-ех-ех-ех! — Не бойтесь... Мы будем стрелять в начальство! Услышала Бици. Взмолилась Бици: — О, алла, алла!., пожалей нас! — Не вас мы будем стрелять, а начальство мы будем стрелять. Лошадь Андроникова уже ступила передними ногами на мост. Азмат Цариев уже убил седока. Когда на поле война, тогда выстрелы, как плети удары; когда в горах, тогда будто всеми утесами черти швыряются. Данагуев скользнул с коня. Упал. Убитый будто. В офицерское сердце метил Зелимхан. Попал будто в офицерское сердце. Хитрый Данагуев. Упал так, чтобы голову за камни. Чтобы только голова не была видна Зелимхану. И пока стрелял Зелимхан в других, которые в засаде на этом берегу, расстреливали тело Данагуева из дробовиков. Полковника Курдиева убил бы еще Зелимхан. Ингуша, который за царя, за начальство. Потому что за царя он, потому что за начальство он, потому что за свой живот он. Курдиев еще в Эшкале зелимханов-ского Магомета пожалел; посадил на своего коня. Впереди посадил; и теперь выставлял Магомета вперед. — Уо, Курдиев, ты у русских воевать учился!.. Точно горы рушатся, когда в горах война. Поначалу успели поставить Бици и Зезык за утес. И чтобы не убежали, дагестанца — около. Маленькие плакали. Дети потому. Дагестанец, у которого красные брови и зеленые глаза и в одной руке винтовка, другой рукой, корявой рукой, гладил Медди, утешал. — Не плачь, не плачь... Скоро кончится война. Патронов не хватит у твоего отца... Не лохань же патронов принес твой отец... Точно ледники рушатся, когда в горах война. Когда ледник обрушивается, тогда в ущелье льда глыбы. Сейчас в ущелье льда глыбы тоже. Солдаты, казаки, которые остановились. Которым ни взад, ни вперед. Война впереди. С Зелимханом! Один Афанасьев-поручик, который Эрш и Нелх взрывал, один Афанасьев вперед ринулся. Думал, что Зелимхан, как Эрш и Нелх. Но как горы был Зелимхан, как рушащаяся скала придавил он Афанасьева. Убил. Когда в горах война, тогда скачет от хребта к хребту эхо. — Война!..— кричит. На этот крик никто не прибежал. Зелимхан сам с русскими справится. Русские сами с Зелимханом не справятся. — Зачем нам бежать? На этот крик никто не прибежал. Курдиев надумал ингуша послать за хаджи, которые в зеленых халатах, за стариками, которые ежатся сединой. — Пусть придут, пусть Зелимхана просят не стрелять больше. Мало разве ему. А Мэдди приметила дагестанца, того, который ее в ставке Андроникова встретил. Приметила и подбежала к нему из-за скалы. — Теперь ты потанцуй лезгинку,— в ладоши захлопала. Хаджи пришли. Старики пришли... С вершины хребта смотрел Зелимхан. Внизу собирали убитых, раненых подбирали... Не лохань патронов принес он, — Уо, Эльберт! Баркалла тебе, что крикнул ты. Разбил бы нас дагестанец этот. Как прополз он ложбинкой, что не заметили мы? Абреку нельзя об одном деле думать. Абреку сразу много думать надо. Вперед надо думать, назад надо думать, направо, налево думать надо. Молодец дагестанец этот! Хороший волк был бы в стае нашей. Один догадался со стороны к нам подлезать, другой никто не догадался. Две тысячи чертей было.
Когда посланный во Владикавказ прискакал, генерал Михеев рассердился очень и усы крутить начал: — Я,— говорит... Потом ногами стучать начал об пол: — Сломаю,— говорит. — Зелимхана не взяли, ингушей-абреков не взяли! Андроникова отдали, Данагуева отдали (куда он годится теперь?). Пять дагестанцев убито! Это ничего, на их место другие придут. Казак убит! Юсуп убит! Когда я на его место другого человека найду? Уо, волк и волчий сын Зелимхан! Тебя не взяли — тебя, как барана на блюде, принесут мне! Так Михеев-генерал кричал. Все кричали тогда. Только не слышно было. В горах не слышно было. И Михеев-генерал, чтобы слышно было, приказал всех сельских старшин к себе собрать. В дом свой. Там одна комната есть. Большая и длинная. В ней дверей много. В одну дверь Михеев входит. В другую народ входит. В одну дверь Михеев уходит. В другую дверь народ уходит. Еще там стеклянные ящики есть. В этих ящиках черкески, медали, кресты. Волла-ги, билла-ги, золотых медалей и крестов много там. Это они за нас получили. Ну, ничего. Когда Михеев-генерал старшин собрал, сказал Михеев-генерал старшинам: — Я,— говорит,— вас назначил старшинами, и теперь вы отвечайте мне за весь ингушский народ. Царь и закон никогда не притесняли,— говорит,— ингушский народ. Наоборот. Царь льготы давал ингушам... А вы что делаете? Вы ни одной повинности не несете, вы много денег нам должны. А вы еще воруете, а вы еще грабите, вы еще грабежи и разбои устраиваете. Уо, аллах, аллах!.. Этого тоже мало. Харачоевский Зелимхан, абрек, у вас в гостях был, а вы начальству ничего не сказали об этом. Сам пророк Магомет сказал, что Зелимхан плохой человек, что Зелимхан нехороший человек. Разве это человек, пророк говорит, который правоверным столько зла делает, из-за которого столько несчастий правоверные терпят. — Волла-ги, билла-ги, русский Михеев-генерал так говорил: — Вы против пророка идете,— говорил. —Вы харачоевскому Зелимхану, абреку, помогаете, вы вместе с ним на царские войска напали. Разве Магомет-пророк говорил, что на царские войска нападать можно? Около Цорха напали, на Ассе теперь тоже напали. Плохое дело вы делаете. Такое дело нельзя делать. Я любил вас, теперь не люблю. Наместник любил вас, теперь не любит. Довольно! Все довольно! Довольно, что мы с вас недоимки не брали. Довольно, что вы казачью землю в аренду берете. В две пятницы вы все недоимки заплатить должны. Если не заплатите, я опять к вам царские войска пошлю. Казакам арендные деньги вы платили. Я все равно приказываю этот контракт порвать, все равно всех ингушей с казачьих земель вышлю. Если сами не выселитесь, я знаю, что я сделаю. Я войска опять пошлю, чтобы они все сломали у вас, как Цорх сломали, как Эрш и Нелх сломали... Михеев-генерал ногами стучать начал. Об пол. Потом усы крутить начал. — Я требую,— говорит,— чтобы Зелимхана мне за две пятницы живого или мертвого отдали. Как барана па блюде. — Уо;, аллах, аллах! — Какое дело такое дело? Вы просили меня, чтобы я вам хорошего пристава дал, я вам князя Андроникова дал. А вы что сделали? Вы Андроникова убили, а Зелимхану патроны даете. Какое дело такое дело? За это я вас... За это я вас старшинского звания лишаю. Снимайте цепи ваши старшинские, шашки снимайте, револьверы снимайте. Все отдайте помощникам своим и через две недели мне Зелимхана принесите. Если не принесете...— Михеев-генерал опять ногами стучать начал.— Все, что я вам сказал, за две недели сделайте. Довольно! Так Михеев-генерал своим старшинам говорил. Тогда нам тоже слышно стало. Только наше какое дело? Пускай сами Зелимхана берут, если могут. А мы разве враги себе? |