Анализ структурно-поэтической взаимосвязи поэтики различных жанров фольклора, их сравнительно-сопоставительное рассмотрение позволяет выявить поэтические особенности внутрижанровой специфики произведений устного народно-поэтического творчества, которые проявляются в особенностях лексики, синтаксиса, различного рода тропах и фигурах. Такое исследование наглядно и доказательно демонстрирует, что поэтические приемы специфичны и в неодинаковой мере употребительны в разных жанрах фольклора, разнятся и их идейно-художественные функции [1, 105‑108; 2, 9‑12]. Поэтому целесообразно подходить к изучению поэтического стиля осетинской народной афористики, рассматривая ее как своеобразную цельную систему, идейно-художественная изобразительность и выразительность которой обеспечивается совокупностью поэтических средств. Ритмическая структура, особенности синтаксического построения предложения, поэтические фигуры здесь нацелены на создание афористического стиля, отличающегося композиционной сжатостью, глубиной смысла и художественно-выразительной завершенностью.
Лаконичную форму осетинских народных афоризмов, отточенную многовековой речевой практикой народа, создают художественно-выразительные средства, жанровое своеобразие которых вытекает из специфики малой фольклорной формы [2, 8‑9; 3, 16‑21]. Здесь, в отличие от других народно-поэтических форм, такие общефольклорные художественные средства, как сравнение и олицетворение, создавая поэтическую выразительность, формируют структуру высказывания: афоризмы полностью укладываются в рамки поэтических фигур [4, 6‑7; 5, 79‑84; 6, 85‑90].
Вместе с тем, существует и внутривидовая специфика создания образности: сравнительно-сопоставительный анализ свидетельствует, что даже если разные жанры афористики пользуются одними и теми же тропами, фигурами, образами, то все‑таки применение каждого из них подчинено характеру поэтики каждого конкретного афористического подвида, что достаточно четко иллюстрируется сквозной внутриафористической (подсистемной) ретроспективой средств художественной выразительности [7, 107‑112; 8, 79‑83].
Весьма специфично использование такого приема художественной образности осетинской народной афористики, как олицетворение (или прозопопея), которое предполагает наделение животных или неодушевленных предметов человеческим обликом, речью, чувствами, мыслями. К нему одинаково охотно прибегают все жанры, но чаще всего оно используется в загадках [9, 83‑88; 10; 11; 12]. Олицетворение позволяет создать необычные, яркие, парадоксальные образы в загадке [13, 183]. Так, например, тающая сосулька (капель) здесь ассоциируется с плачущей невесткой: «На къолисæр кæугæ киндзæ». (Тæдзунæг). — «За нашим очагом плачущая невестка». (Капель, тающие сосульки).
Олицетворение в загадках, оживляя предметный мир, старается максимально приблизить его к человеку, «оживить» предметный мир загадываемых предметов помогают и имена собственные: «Асиатыл авд кæрцы». (Хъæдындз). — «На Асиат семь шуб». (Луковица); «Уырызмæгыл фондзыссæдз хæдоны». (Къабуска). — «На Урузмаге сто рубашек». (Капуста). Уподобление предмета и человека происходит в загадках и посредством прямых ассоциаций: треножный стол уподобляется трем братьям с одной войлочной шляпой, сноп сравнивается с тысячей братьев, имеющих один пояс.
Часто в загадках предметы наделяются человеческими качествами и способностями: «Нæ чысыл дада хос кæрды». (Сæрдасæн). — «Наш маленький дед сено косит». (Бритва); «Даргъ лæджы цыбыр лæг йæ быны акодта». (Фæрæт). — «Высокого человека низкий человек под себя повалил». (Топор и дерево); «Нæ фасдуар лæугæ чындз». (Цъылын). — «За нашей дверью стоящая невестка». (Веник).
Предметы наделяются также человеческими чувствами, мыслями, речью: «Иу мæ сæр, мæ сæр кæны, иннæ та — мæ астæу, мæ астæу». (Цæджындз æмæ аххæрæг). — «Один жалуется: голова моя, голова моя, а другой: поясница моя, поясница моя». (Столб и перекладина). Еще один пример аналогичного построения загадки: «Къæдзтæ-мæдзтæ кумæ цæуис? Къæдзæл, мудзул, нæ мæ уадзис?». (Хъуæцæ æма рæхис). — «Извиваясь, куда идешь? Закрученная и свитая, не пускаешь меня?». (Дым и цепь (надочажная). Данные загадки были зафиксирована на осетинской почве уже первыми собирателями и издателями осетинских загадок академиками Вс. Миллером (дигорский вариант загадки) и А. А. Шифнером (иронский вариант загадки).
В загадках олицетворяющие человеческие качества приписываются также растениям, животным, природному ландшафту, явлениям природы и временам года: «Нæ хæдзары астæу æлдары мард». (Мæнæуы нæмыг). — «Средь нашей сакли труп князя». (Пшеничное зерно); «Кадджын чызгыл авд куырæты». (Хъæдындз). — «На знатной девице семь архалуков». (Луковица); «Иу лæгæн дыууадæс фырты». (Афæдз). — «У одного человека двенадцать сыновей». (Год). Загадка олицетворяет и отдельные части человеческого тела: «Дыууæ лæгæн фæйнæ фондз фырты се’ппæтæн дæр уыцы иу ном». (Æнгуылдзтæ). — «У двух человек по пять сыновей, и у всех одно и то же имя». (Пальцы); «Къолæ харди цæруй дууæ æнсувæри, кæрæдзей ба нæ уинунцæ». (Цæститæ). — «Под потолком живущие два брата друг друга не видят». (Глаза).
Человек — наиболее часто встречающийся образ олицетворения различных загадываемых предметов (топор, дерево, пистолет, река, ножка стола); среди терминов родства самый предпочитаемый — «брат» (колесо, глаз, сноп, ножка стола); из терминов социальных — князь; аналогичный уподобительный ряд (свекла, репа, луковица, яичный желток) у слов «девушка», «княжна», «женщина».
Целому ряду неодушевленных предметов и явлений осетинскими загадками приписываются свойства живых существ. В этом случае мы имеем дело с явлением одухотворения [8, 77]. Загадки одухотворяют атрибуты и части человеческого тела: «Нæ гыццыл скъæты урс уæрыччытæ». (Дæндæгтæ). — «В нашем маленьком хлеву белые барашки». (Зубы); «Нæ æскъæты сырх гал баст». (Æвзаг дзыхы). — «В нашем закуте красный бык привязан». (Язык во рту); «Дыууæ калмы хæцынц, хæцынц æмæ кæрæдзимæ нæ хæццæ кæнынц». (Æрфгуытæ). — «Две змеи бьются, бьются, а друг с другом не сойдутся». (Брови).
Одухотворяются растения: «На куыройы фæстæ хæцаг калм». (Пысыра). — «За нашей мельницей жалящий змей». (Крапива); «Нæ сырх гал дæлдзæхæй йе ’взæгтæ суагъта». (Цæхæра). — «Из подземелья наш красный бык свои языки выпустил». (Свекла); «Карк дæлдзæхы къуыртт уадзы». (Картоф). — «Курица в подземелье цыплят высиживает. (Картофель); «Гал скъæтмæ тардтон, йæ думæг ба мæ къохи раизадæй». (Кæрдту). — «Быка в хлеб загонял, его хвост в моей руке остался». (Груша); «Бæндæн хизы æмæ род нæрсы». (Нас). — «Веревка пасется и теленок растет». (Тыква).
В загадке одухотворяются предметы домашнего обихода, орудия труда, продукты: «Нæ доны æнæстæг кæсаг». (Гуымбыл). — «В нашей реке бескостная рыба». (Сыр в сыворотке); «Нæ дуарбæл къуæтти куй». (Гуыдыр). — «У наших дверей немая собака». (Замок); «Нæ дуармæ къæбыс хуыссы, нæ хæцы, нæ рæйы, афтæмæй хæдзармæ никæйы уадзы». (Гуыдыр). — «У нашей двери щенок лежит — не кусается, не лает, а в дом никого не пускает». (Замок); «Нæ тæрхæги уасæнгæ». (Сахат). — «На нашей полке петух». (Часы); «Нæ сау сæгъ хæры æмæ хæрынæй нæ æфсæды». (Пирæн). — «Наш черный козел ест, но не насыщается». (Чесалка).
Среди осетинских загадок встречаются и примеры контаминации в одном тексте двух художественных образов — олицетворения и одухотворения: «Сауи сау бæхыл абадти». (Аг æмæ рæхыс). — «Сауи (имя собственное от прилагательного сау — ‘черный’) сел на черную лошадь». (Котелок и цепь); «Сау бæхыл сау барæг». (Аг æмæ рæхыс). — «На черном коне черный всадник». (Котел и цепь).
Иногда в загадке простая номинативная единица выступает в своем обычном значении, сочетаясь с одухотворением: «Урс род сау хъуджы бын». (Æхсыр). — «Белый теленок под черной коровой». (Молоко). Здесь иносказательное обозначение молока, выраженное посредством одухотворения «белый теленок» сочетается с понятием «черная корова», не имеющим никакого переносного смысла. Но, поскольку стереотип мышления предполагает за каждым словом загадки иносказание, намек («Сау хъуджы бын бур род». (Аджы бын арт). — «Под черной коровой желтый теленок». (Под котлом пламя), то отсутствие такового тоже затрудняет путь к отгадке.
Самые частые в загадке образы-одухотворения — домашние животные: собака (замок, черемша, жернов мельницы, серп, трава), бык (язык, палец, свекла, груша, иголка, день, ночь, огонь, масло), корова (котел, огонь, шиповник), курица (картофель, день, ночь).
Один и тот же образ-одухотворение в разных загадках может обозначать несколько разных предметов:
1. «Иу гал мын ис, æмæ кæм схуыссы, уым кæрдæг нал æрзайы». (Арт). — «Один бык у меня есть, и где он ляжет, там трава уже не вырастает». (Огонь).
2. «Не’скъæты бур гал». (Царв). — «В нашем хлеву желтый бык». (Масло).
3. «Нæ æнахуыр гал дон нуазы». (Дурын). — «Наш странный бык воду пьет». (Кувшин).
4. «Гал скъæтмæ тардтон, йæ думæг ба мæ къохи раизадæй». (Кæрдту). — «Быка в хлеб загонял, его хвост в моей руке остался». (Груша).
5. «Дæлдзæхæй нæ сырх гал йе’взæгтæ суагъта». (Цæхæра). — «Из подземелья наш красный бык свои языки выпустил». (Свекла).
6. «Сау гал бацæуы æмæ сæ амары, урс гал бацæуы æмæ сæ райгас кæны». (Æхсæв æмæ бон). — «Черный бык заходит и убивает их, белый бык заходит и оживляет их». (Ночь и день).
7. «Не’скъæты сырх гал баст». (Æвзаг дзыхы). — «В нашем хлеву красный бык привязан». (Язык во рту).
8. «Фондз галы урс быдыры хуым кæнынц, сау мыггаг тауынц». (Æнгуылдзтæ, гæххæтт). — «Пять быков пашут на белом поле, сеют черное семя». (Пальцы, бумага).
9. «Æфсæн галæн бæмбæг къæдзил». (Судзин). — «У железного быка ватный хвост». (Иголка).
Приведенные примеры загадок иллюстрируют, как посредством одного образа одухотворения (гал — бык) могут быть загаданы девять различных понятий. Перечислительный ряд загадок наглядно демонстрируют и то, что в каждой из них образ одухотворения сочетается с иными средствами художественного изображения: эпитетом (бур — ‘желтый’, №2, сырх — ‘красный’, №5, сау — ‘черный’, №6, урс — ‘белый’, №6, æфсæн — ‘железный’, №9); метафорой (№1, 3, 4, 5, 6, 8); антитезой (№6). Именно они и составляют «дополнительную», «подсказывающую» часть загадки при постоянном образе одухотворения и, отмечая в каждом из предметов одухотворения его существенные черты, ведут к отгадке: каждый раз упомянутый образ предстает в новом качестве: бык то желтый, то черный, то красный, то белый; то он пьет воду, то обладает удивительным свойством: там, где он ложится, больше не вырастает трава, и т.д.
Пословично-поговорочному жанру прием одухотворения чужд; в редких случаях предметы могут одухотворяться в предложениях со сравнительной конструкцией: «Сидзæры тæригъæдæй сау хъæды бæлæстæ галау уасынц». — «От жалости к сироте в черном лесу деревья мычат как быки».
В пословицах предметы домашнего обихода, орудия труда, животные, растения как правило олицетворяются: «Хорз фæрæт хъæддзауæн æмбал». — «Хороший топор — леснику товарищ». Прием олицетворения животных особенно часто встречается в осетинских веллеризмах: «Цæргæс загъта: “Хуарз лæг мæ нæ фехсдзæнæй, æдули ба мæ нæ раргъæвдзæнæй”». — «Орел сказал: “Хороший человек в меня стрелять не будет, а дурак не попадет”»; «Гоппойцъеу дæр уотæ: “Цæуæн æма хуцауæй гъос радавон”». — «Жаворонок тоже хвастался: “Пойду и украду у бога ухо”»; «Саг йæ родæн афтæ загъта: “Æз адæмæн сæ уындмæ бæллын, уыдон та мæ топпæй æхсынц”». — «Олениха своему олененку так сказала: “Я стремлюсь на людей посмотреть, а они в меня стреляют”».
Специфической особенностью анализируемого приема в пословичном народном творчестве является его сопряженность с аллегорией [13, 16]; афористические изречения, олицетворяя конкретные и отчетливо представляемые образы, вкладывают в них глубокие иносказания и идеи, понимание человеком справедливости, зла и добра, ряда других нравственных ценностей: «Куырис сыгъдис æмæ йыл бæттæн худтис». — «Сноп загорелся, а веревка над ним смеялась»; «Æфсондз бæрзæйы æлгъыста, бæрзæй æфсондзы». — «Ярмо проклинало шею, шея — ярмо»; «Сындз йæ туг уайтагъд исы». — «Колючка за свою кровь мстит сразу же». Олицетворяемые предметы и явления в пословицах иносказательно, с помощью системы намеков, уподобляют одно явление другому и этим расширяют эмоциональность, масштабы и глубину транслируемой идеи: «Зæгæлæн дзæбуг ызнаг у: æдзух ын йæ сæр хойы». — «Молоток гвоздю враг: все время его по голове бьет». Таким образом, аллегоричность пословично-поговорочных образов-олицетворений помогает ярче выразить соответствующие этому образу характеристики: «Зулкъ уаллоныл æлгъ кодта». — «Червь брезгал дождевым червем»; «Зулкъ æлгъæй мард». — «Червь подыхал от брезгливости», — в этих изречениях олицетворяется являющийся источником отвращения червь, через конкретный образ которого передается отвлеченное понятие брезгливости и отвращения.
Олицетворяет пословица природный ландшафт и явления природы: «Зæхх йæ уæлæ хæс нæ уадзы». — «Земля за собой долга не оставляет»; «Цъити арвы хæрæфырт у». — «Глетчер — племянник неба»; «Хур дæр ма стъалытæм зынгагур бауад». — «Даже само солнце и то пошло к звездам огня просить». Олицетворяются в пословицах и поговорках, в отличие от загадок, психические свойства человека, абстрактные понятия: «Хæлæг æмæ чъынды æфсымæртæ сты» — «Зависть и жадность — братья»; «Уарзондзинад атахт æмæ фаджысы сæрыл абадт». — «Любовь улетела и села на навоз».
Самый частый объект олицетворения в проклятиях — различные болезни: «Емынæ дæ бахæра!» — «Чтоб тебя съела чума!»; «Емынæ дæ ныццæвæд!» — «Чтоб тебя ударила чума!»; «Фыдрын дæ фæхæссæд!» — «Чтоб тебя унесла страшная болезнь». Все эти проклятия, олицетворяющие различные болезни, — пожелания смерти; со временем в них, как и других проклятиях сакрального происхождения, поэтическая образность получила самодовлеющее значение. В благопожеланиях человеческие качества приписываются абстрактным понятиям: добру, благу, благосостоянию, изобилию: «Фарн дæм бадзурæд!» — «Фарн (счастье, изобилие) пусть окликнет тебя!»
Сравнение — один из излюбленных приемов создания образности народных афоризмов. Простейшая форма сравнения, предполагающая наличие «подсобных» [13, 280] вспомогательных слов, представлена в осетинской афористике пословицами. Идея сравнения в них выражена посредством связывающих слов æмхуызон, гæсгæ, хъаджыдæр нæй, хуызæн, афтæ (‘как’, ‘словно’, ‘подобно’, ‘все равно’, ‘что’, ‘похоже’): «Ракондæй разагъдæй хъаджыдæр нæй». — «Что сказать, что сделать — разницы нет»; «Сæгъ æмæ бирæгъæй хъаджыдæр не сты». — «Они ничем не отличаются от козы и волка»; «Мыдыкъусы хуызæн хæдзар» — «Дом как чаша, полная меда и масла».
В особую группу сравнений анализируемого типа выделяются изречения, в которых идею уподобления несет наречие уыйау (‘как’, ‘подобно этому’, ‘так’), располагающееся всегда в самом конце пословичной фразы: «Кæмæйдæр кæрдзыны ном куыд ферох, уыйау». — «Название хлеба забывшему человеку подобно». В такого рода пословичных сравнениях часты имена собственные: «Дзатти калакдзауты фæдыл куыд цыд, уыйау». — «Тому, как Дзатти шел за идущими в Калак, подобно».
Сравнение передается также различными нестандартизированными оборотами, выражающими идею сравнения: «Емынæйы ад мын кæныс». — «Чумы вкус от тебя (твоего присутствия) ощущаю»; «Сывæллонмæ дæ дæндæгтæ зыхъхъырæй куы дарай, уæд сæ цыхт хоны». — «Если ребенку все время показывать зубы (если улыбаться), то он принимает их за сыр».
В пословицах формы полных сравнений, в которых присутствуют все три элемента: объект сравнения, образ сравнения и признак сходства, — встречаются как редкие исключения; структура пословичного сравнения как правило бинарна. Часты сравнения сокращенные [14, 87], усеченные [9, 40], неполные [13, 281], что объясняется афористическим характером анализируемого материала: стремлением к лаконичности, немногословности.
Формы сокращенных сравнений различны. Часто встречаются афоризмы, в которых сравнение выражается морфологически — посредством постановки существительного (образа сравнения) в уподобительный падеж: «Адæймаджы цард уалдзыгон дидинæгау у». — «Человеческая жизнь весеннему цветку подобна». Присущая афоризмам тенденция к лаконизму передает идею сравнения без вспомогательных слов посредством лишь суффикса уподобительного падежа — ау: «Куы хæцай, уæд Нартау хурныгуылдмæ». — «Если сражаться, то как Нарты: до самого заката солнца».
Такая форма сравнения используется и в загадках: («Сау у халонау, хæцын зоны куыдзау». (Æхсынкъ). — «Черна как ворон, кусать умеет как собака». (Блоха); в благопожеланиях («Хъæздыг дыл ичъийау ныххæцæд!» — «Богатство к тебе как репейник пусть пристанет!»); в проклятиях («Ичъынайы калмау уæлæуыл баззай!» — «Как змея Ичъына вечно на этом свете пребывай!»).
Благопожелания невесте в свадебных тостах-молениях также оформлены посредством суффикса уподобительного падежа: «…сынтау базырджын, фысау къæбутджын, каркау бæдулджын!» — «…как ворон крылатая, как овца, затылок имеющая (выносливая), как курица, много цыплят имеющая (будь)!»
Встречаются пословицы, в которых эффект сравнения достигнут через постановку образа сравнения в форму родительного падежа. Как и в случае с уподобительным падежом, в такого рода сравнительных конструкциях надобность в использовании вспомогательных средств отпадает: «Куыдзы хъуыды дæр æй ничи кæны» — «Как на собаку, на него никто не обращает внимания».
Во многих пословицах и поговорках сравнение выражено посредством сравнительной степени прилагательного: «Æгады бæсты мæлæт хуыздæр». — «Лучше смерть, чем позор»; «Иунæгæй мæгуырдæр хьæды халон дæр нæй». — «Беднее, чем одинокий (человек), в лесу даже вороны нет»; «Топпы цæфæй æвзаджы цæф зындæр дзæбæхгæнæн у». — «Легче залечить рану от пули, чем рану от слова». Очень часто именно посредством сравнения пословица раскрывает противоречивую сущность предметов и явлений: «Æхсынцьы дидинæг æфтауы раздæр, фæлæ йæ ад та хъылмайæ мастдæр». — «Алыча цветет раньше (других плодовых деревьев), но вкус ее горше, чем отрава»; «Ныхас уадæй тагъддæр у, топпæй — тыхджындæр». — «Слово быстрей ветра, сильней ружья».
К такой форме сравнения прибегает иногда и загадка: «Хъыбылæй ныллæгдæр, лæгæй бæрзонддæр». (Худ). — «Ниже поросенка, выше человека». (Шапка). Подобные сравнения помогают создать в загадке противоречивый образ-парадокс: «Æнгузæй чысылдæр, лæгæй тыхджындæр». (Нæмыг). — «Меньше грецкого ореха, сильнее человека». (Пуля); «Дурæй уæззаудæр, бæхæй рæуæгдæр». (Топпы нæмыг). — «Камня тяжелее, коня быстрее». (Ружейная пуля). Описанная выше характерная черта загадки, заключающаяся в наличии константных образов для разных предметов загадывания, прослеживается и на уровне сравнений. Так, загадка с конем сравнивает не только пулю, но и глаза: «Дугъон бæхæй тагъддæр». (Цæстытæ). — «Быстрей, чем скакун». (Глаза).
Среди пословичных сравнений встречается группа таких, в которых один предмет полностью уподобляется другому; при этом признаки уподобления подразумеваются, но не называются: «Зондджын ныхас фат у, йæ фехсын та –’рдын». — «Умное слово является стрелой, а умение сказать его — лук».
Аналогичные сравнения в загадках предстают как бы впервые увиденными, приобретающими необычные, странные характеристики за счет сравнительных ассоциаций [13, 188]: «Йæ сæр — хырх, йæ дымæг — æхсырф». (Уасæг). — «Голова — пила, хвост — серп». (Петух). Необычным и странным загадываемый предмет может стать и посредством использования латентного отрицательного сравнения: «Дзыккутæ йыл уыди æмæ чызг нæ уыд, тымбыл уыди æмæ айк нæ уыд, къæдзил ын уыди æмæ мыст нæ уыд». (Булкъ). — «С волосами, но не девочка, круглое, но не яйцо, с хвостом, но не мышка» (Редька); «Зынг нæу, афтæмæй судзы». (Пысыра). — «Не огонь, но жжет» (Крапива); «Лæг нæу, афтæмæй дзуры, бæлас нæу, афтæмæй йыл сыфтæ ис, хæдон нæу, афтæмæй хуыд у». (Чиныг). — «Не человек, а говорит, не дерево, а с листьями, не рубашка, а сшита». (Книга).
Оттенок сравнения присутствует и в пословицах, синтаксически определенным образом организованных: это простые предложения с обязательным присутствием частицы дæр — ‘и то’, ‘да;е’. Как правило, в таких пословицах в качестве предмета сравнения подразумевается человек, а образами сравнений являются;ивотные: «Рынчын хъæды саг дæр кæны». — «Олень в лесу и то заболевает»; «Сабыр ныхасмæ калм дæр хъусы». — «К тихому слову змея и то прислушивается»; «Стæг домбайы хъуыры дæр бады». — «Даже у льва (и то) кость в горле застревает»; «Зæрватыкк дæр ма йæхицæн хæдзар кæнын зоны». — «Ласточка и то умеет строить себе дом»; «Мыст дæр ма зымæгмæ æвæрæнтæ кæны». — «Мышь и то к зиме припасы готовит». Подобные сравнения как бы апеллируют к самым крайним категориям сравнительного ряда: «Иу рæдыд Уастырджи дæр бары». — «Одну ошибку даже Уастырджи прощает» (в данном контексте Уастырджи — самое высшее воплощение неукоснительной справедливости).
Некоторые афористические сравнения с течением времени начинают восприниматься как языковые идиомы [11, 217]. Как правило, это те поговорочные сравнения, в которых присутствует имя собственное: «Битъыры хъазау йæхи ауагьта». — «Разлегся, как гусь Битъыра»; «Раст Санаты Сем!» — «Прямо (как) Шем Шанаев!» Именно по поводу таких выражений известный английский этнолог Э. Б. Тэйлор писал, что они представляют особый интерес «…как случаи переживания. Даже тогда, когда действительное значение этих выражений исчезло из памяти людей, и они потеряли всякий смысл или затемнены каким‑нибудь позднейшим поверхностным значением, — даже и тогда старинные изречения выигрывают своею таинственностью, чем теряют относительно смысла» [15, 75].
Подавляющее большинство афористических сравнительных образов взяты из окружающей среды и быта народа-творца; анализ частотности их употребления дает возможность отчетливо проследить за тем, какие образы предпочитаются каждым из малых фольклорных жанров, какие для каждого из них специфические, какие общие. Основные образы сравнений афористики — образы предметные, среди которых наиболее часты сравнения с домашними и дикими животными:
Ворон. «Халонау йæ уæны кæсы». — «Подобно ворону смотрит через плечо; «Сау у халонау, хæцын зоны куыдзау». (Æхсынкъ). — «Черна как ворон, а кусать умеет как собака». (Блоха).
Конь. «Хивæнд лæг оцани бæхæй фыддæр у». — «Упрямый человек хуже норовистой лошади»; «Дугъон бæхæй тагъддæр». (Цæстытæ). — «Быстрее скакуна». (Глаза).
Собака. «Куыдзы хъуыды дæр æй ничи кæны». — «Подобно собаке на него никто не обращает внимания»; «Сау у халонау, хæцын зоны куыдзау». (Æхсынкъ). — «Черна как ворон, кусается как собака». (Блоха).
Курица. «Æнæрхъуыды лæг мæгуыр у: каркау ыл дыууæ къахы ис». — «Несообразительный человек беден: как у курицы две ноги у него».
Волк. «Бирæгъау куы æфсæст, куы æххормаг» — «Подобно волку то сыт, то голоден».
Еж. «Уызыны цыд фæкодта». — «Подобно ежу хаживал».
Коза. «Сæгъ æмæ бирæгъæй хъаджыдæр не сты». — «Они подобны козе и волку».
Кошка. «Гæдыйау авд удон у: над æмæ цæфæй нæ мæлы». — «У него семь душ как у кошки: от ударов и побоев не умирает».
Куропатка. «Кæд ма хуыргаркау хæрдмæ стæхон». — «Разве что остается мне только как куропатке взлететь вверх».
Ласточка. «Зæрватыкк дæр ма йæхицæн хæдзар кæнын зоны». — «Ласточка и то себе дом строить умеет».
Лев. «Стæг домбайы хъуыры дæр фæбады». — «Кость даже у льва в горле застревает».
В приведенных примерах образы сравнений пословиц и поговорок взяты из мира животных. Те же самые предметные образы в загадках используются как образы одухотворения. Исключительно в пословицах и поговорках встречаются сравнения, основанные на образах из мира растений, явлений природы, стихий, в то время как в загадках аналогичные образы предполагают метафорическое осмысление загадываемых предметов; и только в пословицах мы встречаем сравнения с абстрактными понятиями, моральными, этическими представлениями: «Хорз хæдзарæй хорз ном фылдæр лæууы». — «Хорошее имя долговечнее хорошего дома»; «Æгады бæсты мæлæт хуыздæр». — «Лучше смерть, чем позор»; «Адæймагæн йæ сæрæй йæ æфсарм стырдæр у». — «Æфсарм (мораль, освященные обычаями нормы поведения, которые связаны с соблюдением благопристойности и чистоты в отношениях между людьми) выше, чем голова человека».
Таким образом, олицетворение и сравнение как средства художественного выражения формируют поэтико-семантическую структуру малых фольклорных форм. Олицетворение особенно предпочтительно в образной системе загадки, которая, оживляя предметный мир, старается максимально его приблизить к человеку. Особенностью загадки является и одухотворение, когда предметам приписываются свойства живых существ. Пословица олицетворяет не только предметы домашнего обихода, орудия труда, природу и природные явления, но и, в отличие от загадки, психические и физические свойства человека, отвлеченные, абстрактные понятия. Особенностью олицетворения в пословичном жанре является и его сопряженность с аллегорией; такие образы, приобретая аллегорический характер, расширяют свои масштабы: в привычные предметы вкладываются широкие наблюдения, которые становятся формой выражения понимания человеком морально-нравственных ценностей и философских обобщений. Абстрактные понятия «добро», «благо», «изобилие», олицетворяются благопожеланиями. В проклятиях самый частый объект олицетворения — различные болезни.
Что касается сравнения, то для афористических текстов характерно предпочтение форм сокращенного сравнения. Такая избирательность объясняется паремическим характером анализируемого материала, стремлением к лаконичности, краткости. Для передачи идеи сравнения такие виды афористики, как пословицы и загадки (в благопожеланиях и клятвенных формулах этот прием встречается редко), широко пользуются богатыми возможностями выражения осетинского языка; образы сравнений берутся из окружающей действительности, домашнего быта. Подавляющее их большинство — образы предметные. Рассмотрение образов сравнений народной афористики отчетливо показывает богатый и разносторонний круг образов пословичных сравнений и небольшой перечень образов сравнений в загадках. Этот факт находит свое объяснение при сопоставлении образов сравнений в пословицах с образами одухотворения в загадках: идентичные образы с переходом из одного жанра в другой, сохраняя эквивалентность смысла, меняют художественный способ его выражения.
1. Алиева А. И., Астафьева Л. А., Гацак В. М., Кирдан Б. П., Пухов И. В. Опыт системно-аналитического исследования исторической поэтики народных песен // Фольклор. Поэтическая система. М., 1977. С. 69 108.
2. Алиева А. И. Поэтика и стиль волшебных сказок адыгских народов. М., 1986.
3. Веселовский А. Н. Историческая поэтика. М., 1940.
4. Тменова Дз. Г. Осетинские пословицы, поговорки, загадки. Владикавказ, 2005.
5. Хубецова З. Р. Осетинские клятвенные формулы // Вопросы осетинского языкознания. Орджоникидзе, 1977. Т. 32. С. 76 84.
6. Еремина В. И. К вопросу о жанровой дифференциации народной символики // Вестник ЛГУ. Серия истории, языка, литературы. 1968. Вып. 1. № 2. С. 83 93.
7. Цаллагова И. Н. Лингвистические особенности осетинской загадки: Дисс…. канд. филол. наук. Владикавказ, 2010.
8. Цаллагова З. Б. Афористические жанры осетинского фольклора: Дисс…. канд. филол. наук. М., 1980.
9. Невлева С. Л. Вопросы поэтики древнеиндийского эпоса. Эпитет и сравнение. М., 1979.
10. Абрамович Г. А. Введение в литературоведение. М., 1975.
11. Томашевский Б. В. Стилистика и стихосложение. Л., 1959.
12. Лавонен Н. Карельская народная загадка. Л., 1977.
13. Квятковский А. Поэтический словарь. М., 1966.
14. Левин Ю. И. Монтажные приемы поэтической речи // Программа и тезисы докладов по вторичным моделирующим системам. Тарту, 1964. С. 77 91.
15. Тэйлор Э. Первобытная культура. М., 1989.
Об авторе:Цаллагова Зарифа Борисовна — доктор педагогических наук, профессор, ведущий научный сотрудник, Институт этнологии и антропологии РАН им. Н. Н. Миклухо-Маклая; sozieva@mail.ru
Источник:
Цаллагова З. Б. Поэтика минимализма: олицетворение и сравнение в художественной системе осетинской народной афористики // Известия СОИГСИ. 2019. Вып. 32 (71). С.105—115. |
