Р. С. Бзаров Алагирское общество Осетии (Уæлладжыры ком, Уæлладжыр) расположено в бассейне реки Ардон от слияния рек Нардона, Цмийагкомыдона, Мамисондона и Адайкомыдона на юге и до местности Ныхас между Бизом и Тамиском на севере. Алагирским обществом называют иногда все население Ардонского бассейна, включая в это понятие Туалгом (в русских источниках известный под названием Наро-Мамисонского общества). Такое расширительное толкование неприемлемо с исторической точки зрения, и автор этих строк использует термин Алагирское общество как синоним осетинского Уæлладжыры ком, что строго соответствует употреблению этого названия в документах.
Алагирское общество считается осетинами древнейшим. Из него происходят, по народным преданиям, основатели других осетинских обществ (42, с. 81—82; 33; 47, с. 81—83; 53). К нему приурочены памятники и сказания, связанные с «прародителем» осетин Ос-Багатаром. Вместе с тем, по уровню общественного развития Алагирское общество наиболее архаично (33; 22, с. 106). Для него характерно замедленное развитие феодализма и некоторая застойность общественных форм (18). Уже этих причин достаточно, чтобы обратиться к изучению общественного строя алагирских осетин в надежде найти общественную структуру, ставшую исходной для обществ с более развитыми феодальными отношениями. Как мы надеемся показать ниже, древней основой подструктуры, из которой развивались и на которую накладывались феодальные отношения в Алагирском обществе, была трехчленная социальная схема, свойственная индоевропейцам (59—62; библ. см.: 63).
Древнее индоевропейское общество характеризовалось троичной социальной структурой, которой соответствовала иерархия социальных функций в идеологии. Первая функция обнимает культовую и правовую сферу и представлена жречеством высшим слоем в социальной стратификации. Вторая, военная функция, воплощена в сословии воинов (военной знати). Третья функция — плодородие и изобилие — представлена непосредственными производителями. Троичная идеология лежит в основе древних религий, мифологии и эпоса индоевропейских народов. Три члена социальной системы являются одновременно реализацией в обществе представления о трехчастности космоса. Дискуссия о возникновении троичного деления па этапе общеиндоевропейского единства пока не закончена, но «тезис о единстве происхождения трехчленной социальной структуры у индоиранских народов в настоящее время широко признан» (49, с. 186; см. также 19, с. 166). Основываясь на текстах Авесты, Ригведы и индоиранских эпических памятников, Дюмезиль доказал существование в древних арийских обществах классов жрецов, воинов и земледельцев. Ту же концепцию социальных функций он обнаружил в скифской генеалогической легенде и нартовском эпосе осетин, сохранившем соответствующие сюжеты и функциональную окраску трех нартовских родов. Нет сомнения, что «теория трех функций, пытающаяся истолковать надстроечные явления в связи с реальным процессом общественной жизни и общественных отношений, знаменует новый и важный этап в изучении религиозных и мифологических систем, который не сможет обойти пи один будущий исследователь» (9).
Исследованиями советских ученых основные положения этой теории проверены и широко подкреплены на индоиранском, в частности — на скифском историческом материале (см. 26; 49; 51). Отмечена возможность переплетения трех функций в управлении архаическим обществом в различных комбинациях (50). Установлен факт сосредоточения политической власти в индоиранских обществах в руках военной знати, к которой принадлежат цари (26, с. 4—5; 49, с. 70—76; 19, с. 168).
В литературе обоснован тезис о том, что в Алагирском обществе «феодальные отношения не получили широкого развития и переплетались с отсталыми, патриархально-родовыми отношениями»(18). Уже 3. Н. Ванеев предложил реконструировать общественные отношения ранних периодов осетинской истории, основываясь на алагирском материале, справедливо полагая, что «между средневековым аланским и Алагирским обществом есть прямая и преемственная связь» (22, с. 111). Важное значение для изучения интересующего нас сюжета имеет рукопись Е. Г. Пчелиной, предпринявшей сравнительное исследование древностей, фольклора, этнографии и истории Уалладжыра (47). Богатый фольклорный и этнографический материал делает ее работу ценнейшим источником. Этнографический материал по Уалладжыру приводят Е. Е. Баракова, Б. А. Калоев, 3. Д. Гаглойти (17; 23, 30; 32). Фольклорные памятники опубликованы в нескольких изданиях (54—57). Документальную основу статьи составили архивные фонды сословно-поземельных комитетов 1857—1879 гг., изучавших общественные отношения алагирцев по заданию администрации (3—7). Это единственный развернутый корпус документов, фиксирующий общественный строй алагирцев в традиционном виде, мало потревоженном переселением на равнину с ее интенсивными процессами общеосетинской интеграции и ускоренного социального развития.
Все население Уалладжыра делилось на несколько происшедших, по преданию, от Ос-Багатара древних родов или колен. Поставим задачей разобраться в фамильном составе и расселении этих колен. Основным и самым падежным источником для этого являются документы. Их предпочтительность перед полевым материалом определяется следующим: 1. Комитет Кундухова, оставивший большинство используемых документов, изучал соответствующие вопросы в 1858—1859 гг., когда основная масса населения продолжала жить в Уалладжыре. Е. Г. Пчелина работала в 20—40-е годы XX века, после массовых переселений на равнину. 2. Материал, собранный комитетами— прошения и посемейные списки, где фамилия указывала свою принадлежность к определенному колену. Оформлялись они местной администрацией в присутствии представителей прочих фамилий, а уже в комитете обсуждались с участием депутатов всего общества. Возможность ошибки здесь сведена к минимуму — сохранились разновременные обращения одних фамилий в разные сословные комитеты. 3. Е. Г. Пчелина принимает иногда за отдельную фамилию патронимическую часть известной фамилии. Сведения других этнографов не носят системного характера, но вместе с посемейными списками 1886 г. незаменимы в роли контрольного материала (2).
Сопоставив имеющиеся данные (3: д. 1, л. 142—143; д. 3, л. 127; д. 10, л. 19, 25, 42, 54; 4; д. 8, л. 62; д. 11, л. 4; 5 : д. 4, .л. 5—55; д. 7, л. 3; д. 10, л. 59; д. 11, л. 20—24, 34;. д. 13, л. 1 — 65; д. 14, л. 1 — 138; д. 16, л. 1—55, 122—158, 166; д. 63, л. 40; 5: д. 2, л. 34—36; д. 6, л. 3—122; д. 7, л. 7, 11 — 13, 23; д. 16, л. 1—80; д. 26, л. 36—40; д. 27, л. 1—2; д. 30, л. 59; 2; 47; 17, с. 3, 10, 58—62; 30, с. 43—48; 32; 23, с. 135—160), получаем удивительную в своей упорядоченности картину: Кусагоновы занимали северную часть Уалладжыра, принадлежавшие к этому колену фамилии населяли Дагом, Урсдон, Донисар. Фамилии колена Сидамоновых занимали селения Дай, Цус, Архон, Луар, Унал, Ногкау, Цамад, Инджинта, Сахаката, Ксурта, Ход в средней части Уалладжыра. Царазоновым принадлежали земли южной части с селениями Нузал, Назигин, Амасин, Бад, Кора, Мизур, Згид и Зарамаг (считающийся уже в Туалгоме). Фамилии колена Агузовых населяли Холст и Джими. Е. Г. Пчелина считала, что Агузовы не живут в Уалладжыре и причисляла жителей этих двух сел к Сидамоновым (47, с. 63, 94). Последние ясно осознавали Холст и Джими своей территорией, а живущих там Агузовых считали пришельцами, которые были приняты их предками (6, д. 6, л. 3—4). Колено-Тидлата также не имело своей территории, и его фамилии жили в Цее — на землях Царазоновых.
По преданию, древние колена Уалладжыра, расселившиеся впоследствии по всей Осетии, происходят от Ос-Багатара и называются по именам его сыновей. Этногонический характер предания о предке осетин Ос-Багатаре и его сыновьях — родоначальниках колен осетинского народа — отмечен уже неоднократно (43, с. 137; 44, с. 191; 33; 21, с. 3; 9; 10; 13, с. 102; 14, с. 115). Существование нескольких вариантов, разнящихся па количеству братьев (и колен), ставит вопрос о выборе наиболее архаичного и в меньшей степени подвергнутого последующей обработке варианта. Критерием здесь может служить социальная наполненность легенды, ее задействованность в общественной сфере, ее полнота со стороны отражения (конечно, специфического) реально-исторических категорий и институтов. Приводим в схеме известные нам варианты:
I (1—8). Кусагон, Царазон, Сидамон (5, д. 1, л. 113; 6, д. 6, л. 29; 7; 17, с. 10; 24; 29; 40; 57, с. 182).
II (9). Кусаг, Агуза, Сидамон (54, с. 150).
III (10). Цахил, Царазон, Сидамон (56, с. 550).
IV (11—12). Кусагон, Царазон, Сидамон, Агуз (6, д. 6 л. 44; 36, с. 18).
V (13). Кусагон, Царазон, Сидамон, Тидила (57, с. 24).
VI (14—15). Кусагон, Царазон, Сидамон, Цахил, Агуз (54, с. 155; 21, с. 3).
VII (16). Кусаг, Цараз, Сидам, Агуз, Тидла и сын Кусага — Цахил (47, с. 17).
VIII (17). Кусагон, Царазон, Сидамон, Цахил, Тетло, Агус (45, с. 99).
IX (18). Кусагон, Царазон, Сидамон, Цахил, Тетло, Георгий, Алгуз (57, с. 29).
Нетрудно заметить что одни братья и происшедшие от них колена (имя Георгия, потомство которого не известно в истории, включено в легенду IX, видимо, под влиянием распространенного фольклорного сюжета о семи братьях — ср. 44, с. 191) упоминаются во всех или почти во всех версиях, другие иногда заменяются или вовсе опускаются. Здесь чрезвычайно важными оказываются сведения о «вторичности» некоторых из этих родов. У Е. Г. Пчелиной, которая привела предание в сюжетно наиболее полной редакции и имела возможность проверять свои записи рассказами многих информаторов, Цахил является внуком Ос-Багатара и сыном Кусага. «Вторичность» имени Цахиловых подтверждается документами. Круг фамилий, относящихся, по Е. Г. Пчелиной, к Цахиловым точно соответствует Кусагоновым документов. Цахиловых документы вообще не знают, за исключением Агнаевых, которые именуют себя то Цахиловыми (6, д. 16, л. 40), то Кусагоновыми (6, д. 6, л. 29). В литературе одни и те же фамилии причисляются то к Кусагоновым, то к Цахиловым (23, с. 136; 32, с. 208; 21, с. 5). Селения, названные В. Б. Пфафом как кусагоновские (44, с. 191), у Е. Г. Пчелиной принадлежат Цахиловым (47, с. 18—48), а по документам — Кусагоновым (6, д. 6, л. 23, 25, 29, 47, 104). Сборник адатов 1844 г., перечисляя все привилегированные колена Уалладжыра и называя Кусагоновых, Цахиловых не упоминает (36, с. 18). Собрав богатый материал о Цахиловых, Е. Г. Пчелина лишь упоминает о существовании Кусагоновых, не называя фамилий и оговаривая, что Цахило-вы и Кусагоповы составляют единое родовое ядро (47, с. 56— 57). Таким образом, названия «Къусæгонтæ» и «Цæхилтæ» обнимали одни и те же фамилии. Других сыновей у Кусага предание не знает, поэтому именование потомков Кусага и Цахила то Кусагоновыми, то Цахиловыми вполне закономерно.
Отголосок «вторичности» имени Цахиловых имеем в сообщении В. Б. Пфафа, что Цахил считается на юге Осетии незаконным сыном Ос-Багатара (46, с. 152), и в варианте II легенды, где Цахил — пленник, подаренный братьями Кусагу при разделе. Имя Цахил «более позднего происхождения, чем остальные... На иранском материале оно не этимологизируется» (14, с. 116). Е. Зичи, называя три племени потомков Ос-Багатара (Кусагоновых, Царазоновых, Сидамоновых), тут же упоминает еще два входящих в состав алагирцев племени — Цахи-ловых и Агузовых, не связывая их с Ос-Багатаром (29). Агуз упомянут как незаконный сын Ос-Багатара у В. Б. Пфафа (44, с. 191) и в варианте IX. В. Б. Пфаф указывает также, что роды «по имени Тетло и Агус, по происхождению новее остальных» (45, с. 99—100). Предок Тидлата считался сыном Ос-Багатара от номылус. Поэтому и потомки его, будучи свободными, не почитались знатными подобно, другим коленам (47, с. 97). «Вторичность» Агузата и Тидлата проявлялась и в их отношении к земельной собственности в Уалладжыре, на родине потомков Ос-Багатара. Тидлата жили на территории Царазоновых, Агузовы — на землях Сидамоновых. В. Б. Пфафу отсутствие земель у Агузовых на юге объяснили их военной специализацией в прошлом (46, с. 153).
В свете такой «вторичности» трех их шести колен проследим взаимозаменяемость колен и братьев в трехчленных вариантах. Цахил может замещать только место Кусагона, Агуз — только место Царазона. Показательно отсутствие в этих версиях «незнатных» Тидлата и постоянное присутствие Сидамоновых. Если взаимозаменяемость Кусагоновых и Цахиловых обусловлена уже тем, что это два названия одного колена, то как объяснить связь Агузовых и Царазоновых? Профессор В. И. Абаев в недавней статье раскрыл «царственный» смысл обоих имен и их производность от «Цезаря» и «Августа». Происхождение от римских императоров приписывала себе правящая верхушка средневековых алан (14). Вне зависимости от изначального соотношения Царазоновых и Агузовых неоспорим факт их функциональной близости. Думается, и вопрос о соотношении можно хотя бы предположительно решить, исходя из того, что:
1. На родине Ос-Багатара в Уалладжыре имеем компактную группу Царазоновых, а по всей Осетии разбросаны Агузовы. В Уалладжыре их воспринимают как поздних репатриантов, вынужденных жить на чужой земле.
2. Огромное большинство Агузовых живет на юге Осетии, где они помнят свое происхождение из Уалладжыра (21, с. 5— 7). Юг Осетии был заселен современными жителями преимущественно путем миграции с севера на юг (20; 30, с. 59—62; 46, с. 153).
3. В поэме «Алгузиани» царь Алгуз, изгнанный из родного дома, завоевывает новое царство. Грузинская хроника указывает на междоусобия осетинских царей (48).
4. Автор «Алгузиани» воспроизводит легендарную династическую генеалогию своего героя, которая, по мнению В. И. Абаева, основана на исторических преданиях, известных во времена И. Ялгузидзе в более полной форме и ставших одной из основ его поэмы (14, с. 117): Агустиан — Алгузиан — Русиан — Сарагон — Цахилони. Из такой генеалогии неизбежен вывод о генетической связи Алгуза (Агуза) с Сарагоном (Царазоном).
5. Проводя историческую параллель с Россией, видим здесь именование всей правящей династии «августейшей фамилией» и только детей царя «цесаревичами».
Кажется позволительным предположение, что Царазоновы и Агузовы составляли некогда единое целое, что Агузовы были военными предводителями или военным сословием, которое осваивало новые территории. Вероятно разделение изначально цельной военной, «царственной» (наподобие племени скифов, известному как «царские») группы на тех, кто оставался в пределах Уалладжыра, и тех, кто в силу социально-политических или иных причин выходил за пределы этой территории. Такому объяснению не противоречило бы и просто наименование части Царазоновых по имени одного из потомков Царазона. Подобный прецедент, важный и для объяснения присутствия Цахила в родословной Алгуза поэмы, есть в среде самих Царазоновых. В 1849 г. просьбу об утверждении в дворянском достоинстве подали пузальцы Чаршанидзе-Чахиловы (3, д. 3, л. 127), в 1871 г. сословные притязания заявили зарамагцы Сарадзон-Цахиловы (5, д. 11, л. 21). По-видимому, нужно предполагать здесь единый источник со знаменитой «Нузальской надписью» на грузинском языке, новейшие исследователи которой склоняются к ее фольклорному происхождению. Таким источником могла быть неизвестная часть предания об Ос-Багатаре и его потомках — фрагменты, записанные Е. Г. Пчелиной, свидетельствуют о внушительных размерах этой эпопеи Книжное происхождение двойного фамильного имени маловероятно, во всяком случае — для 1849 г.:
1. Текст «надписи» впервые опубликован в 1830 г. с французским переводом (58); в 1853 г.— на русском языке (25). Даже допуская доступность для просителей этих изданий, у Броссе — Tchardjonidze, Dcharkhilan (Чарджонидзе, Дшархилан), у Головина — Чараджоновы и Сахиловы, то есть во всех четырех случаях имеем разное воспроизведение осетинского Цæразонтæ — Цæхилтæ.
2. Родословная предков Царазоновых знает Цахила, правнука Ос-Багатара, отцом которого был сын Царазона Мизур (6: д. 6, л. 14; д. 16, л. 56). Именем своего патронимического предка Цахила, которого следует отличать от Цахила — сына Кусагона, и должна была называться ветвь Царазоновых, возводившая к нему свое происхождение. Однако не будем забывать, что мы имеем дело с генеалогией этногонической легенды, для которой реальное существование такого Цахила вовсе не обязательно. Его присутствие в генеалогии (и в династической родословной Алгуза поэмы) носит скорее идеологический характер. Настораживает само появление второго Цахила в древнем этногоническом предании, где любое имя несет смысловую нагрузку (14; 10, с. 272; 13, с. 102—103) и не может появиться случайно. Не было ли включение первого и единственного Царила в число предков Царазоновых оправданием сосредоточения политической власти у военной знати (о функциональной принадлежности колен см. ниже)?
В арийской традиции специально разрешалось противоречие между принадлежностью царя по рождению к воинам, что ограничивало его власть земной (материальной) сферой — с одной стороны, и воплощением в царе всего общества с его сакральным благополучием, требовавшим прямой связи с богами— с другой (см. 49, с. 87—109). Так, у индоариев это противоречие снималось обрядом в ритуале раджасуйя. Царь отрекается от кшатры, предавая себя брахме, «практически переходит в жреческую варпу. Затем происходит вторичное обращение царя к кшатре, но уже без утраты покровительства брахмы, чем достигается объединение в его лице обеих функций.
В Скифии это традиционное для индоиранцев соединение первой и второй функций в личности царя достигалось сакральным браком с богиней» (49, с. 102). Аланских обрядов подобного рода мы не знаем, но дожившее в Осетии до XIX века идеологическое обоснование общности функциональной группы происхождением от одного предка предполагает и решение (скорее — одно из решений) указанного противоречия в таком же ключе. В этом случае трудно подыскать лучшую кандидатуру на роль предка, чем Цахил, который, легализуя новое «потомство» в роли носителей сакральной мудрости, в то же время оставлял за своим коленом альтернативное название Кусагоновых.
С утратой первоначального смысла «двухлинейная» генеалогия — от Царазона и от Цахила — должна была трансформироваться в зависимость «отец — сын». Осетинский материал дает серьезные основания полагать такое объяснение оправданным. В нартовском эпосе с особенной тщательностью и недвусмысленностью разработаны сюжеты, имеющие целью демонстрацию преимуществ второй функции и оправдание главенства в обществе военной элиты. Такая идеологическая установка в осетинском эпосе доказана на широком фоне индоиранских и индоевропейских параллелей. Главенство носителей второй функции Ахсартагката среди мартов обосновано перемещением в актив этого рода сакрализованного разума, преоогативы первой функции (61, р. 485—503, 528—530, 550—568). Кстати, Царазоновы-Цахиловы 1849 г. и живут в Нузале, связываемом народной традицией со средневековыми правителями Осетии.
Вернемся, однако, к Агузовым. Существование ветви Цахиловых среди Царазоновых засвидетельствовано документами. Агузовы могли быть такой же ветвью, называть которую еще и Царазоновыми не было особого смысла — других Агузовых в Осетии не было.
Принимая во внимание, что Тидлата должны быть исключены из искомого варианта предания по несоответствию двум важнейшим критериям — «знатности» и равному владению землей (законности наследования Ос-Багатару и включенности на равных в социум Уалладжыра); что Цахиловы равнозначны Кусагоновым а Агузовы функционально идентичны Царазоновым — склоняемся в выборе к трехчленному варианту, где три члена — Кусагон (Цахил), Царазон (Агуза) и Сидамон. Остается проверить наш выбор его соответствием социально-исторической реальности.
Но прежде — само предание в версии II (9), содержащей характеристику колен: «Сидамон, Кусаг и Агуза были братья. Много прожили и надумали разделиться. Дележу подлежали золотой меч, золотая ткань и золотой шар (мяч). Разделились и ткань досталась Сидамону, меч достался Агуза, шар Кусагу. И вот как длинна была ткань, так распространился («удлинился») род Сидамона и занял всю страну. Агуза достался меч и военная доблесть осталась за его родом. Шар достался Кусагу, и слава осталась за его родом» (перевод по 13, с. 102).
«Легко видеть,— пишет В. И. Абаев,— что распределение сокровищ между тремя братьями отвечает трем социальным функциям в понимании Dumezil'я. Шар («держава») символизирует верховную власть, меч — военную активность, ткань — богатство» (13, с. 103). Качества, приписываемые коленам, зафиксированы также в поговорке-пожелании: «Сидамоны бирæ» (многочисленность Сиданомовых), «Æгъузайы æхсар» (доблесть, воинственность Агузовых), «Къусæгоны кад» (слава Кусагоновых) — (21, с. 6). При угощениях,— писал В. Б. Пфаф,— часто слышится следующая поговорка: «желаю тебе множества — как Сидамон, почета — как Кусагон, силы — как Агус» (46, с. 153). В молитве заквашивающих пиво находим: «Сидамоны кад», «Æгъузы æхсар», «Къусæгоны бæркад (изобилие)»— (55, с. 346). Сидамон и Кусагон здесь поменялись местами. Состав братьев обусловлен тем, что и фольклорные тексты, и наблюдение В. Б. Пфафа, и материалы 3. Н. Ванеева связаны с югом Осетии, где Царазоновых и Цахиловых знают меньше.
Выше мы имели возможность убедиться, что три колена Уалладжыра строго локализованы. Территория Алагирского общества состоит из трех частей, занимаемых Кусагоновыми, Царазоновыми, Сидамоновыми. Во всех источниках и у всех авторов количество колен (и сыновей Ос-Багатара) может превысить число три только в случае приведения абстрактных фольклорных известий о детях Ос-Багатара или перечисления древних родов (колен), заявивших сословные притязания. В случаях, когда речь идет об Алагирском обществе, то есть дело связано с конкретной общественно-территориальной единицей, те же авторы и те же источники называют только три колена. В. Б. Пфаф разделяет села Уалладжыра на три группы, «населенные потомками древних осетинских родов Сидамонцев, Царазонцев и Куссагонцев» (43, с. 135).
Разделению алагирцев на три части следует в своей деятельности русская администрация. В 1858 г. комитет, прося пристава прислать алагирских депутатов, называет ориентировочно три имени, по одному представителю от Сидамоновых, Царазоповых и Кусагоновых (4, д. 8, л. 62). По трем «куриям» шли в 1859 г. выборы депутатов от «Алагирского общества, племен Царазонского, Сидамонского и Гусагонского» (6, д. 7, л. 7). Подготовленная для образца «Форма семейного списка всех племен Алагирского народа Царазонского, Сидамонского и Кусагонского» (6, д. 7, л. 12) содержит три примера — отдельно для каждого из трех колен. Адаты записи 1866 г. знают в Алагирском обществе три «племени»—«Сидамонцев», «Черазенцев», «Кусогонцев» (36, с. 76). «Очерк сословного строя в Горских обществах...» (1871 г.) указывает у алагирцев. «Сидамонское, Царазонское и Кусагонское общества, ведущих свой род от трех братьев...» (5, д. 1, л. 103).
Мы еще вернемся к именованию колен обществами и племенами (везде подчеркнуто нами — Р. Б.). Предпочтение же в нашем выборе должно быть отдано трехчленному варианту: наиболее архаичному по форме и содержанию (ср. со скифской легендой у Геродота) и сохранившему четкую структуру с определенным составом членов, заменяемость которых подчинена строгому правилу; имеющему социальную значимость в обосновании исторического деления Уалладжыра на три колена, наделенных функциональными качествами и символами трех социальных функций, в то время как многочленные варианты нацелены на возможно полное, но отвлеченное перечисление колен и не сознают дублирования Кусагоновы — Цахиловы и общей функциональной окраски Агузовых и Царазоновых; совпадающему со свидетельствами об основных и «вторичных» коленах; наконец,— наиболее распространенному.
Попробуем изложить Есе сведения о коленах, делящих территорию Уалладжыра.
1. Кусагоновы связываются в предании с шаром и чашей (42, с. 74). Имя их предка — производное от «къус» (чаша) — (14, с. 118). «Кад» (слава, почет) называется их отличительной чертой. Народная этимология производит их имя от глагола «хъусын» (слушать), поскольку «это колено для остальных колен рода Осибагатара исполняло обязанности судей и выслушивало все тяжбы» (47, с. 56). «Верховный» суд Уалладжыра— Мадизан — находился в кусагоновском Дагоме (см. ниже). Таким образом, правовая мудрость сосредоточена у Кусагоновых. Как же обстоит дело с конфессиональной стороной первой функции? Главным культовым центром колена был священный заповедник Мигъдау — комплекс святилищ с основным капищем Мигъдаудзуар. Первосвященником был старейшина фамилии Дзугаевых, члены которой во время ежегодного молебственного пира сидели в помещении, непосредственно примыкавшем к святилищу Мигъдаудзуар (47, с. 31—34; 30, с. 262). Здесь же давались клятвы при судопроизводстве в Мадизан, что вместе со строгой системой в порядке сидения на пире — молебствии, в котором принимало участие все колено, сидевшее пофамильно с преимуществом и главенством рода первосвященника — ясно указывает на связь с первой функцией.
II. Царазоновы в предании связываются с военными походами и дружинами, защищавшими границы Уалладжыра. Им действительно принадлежали внушительные крепости и укрепленные заставы (47, с. 88—92). Средневековые правители в народном представлении также связаны с Царазоновыми и их территорией (5, д. 11, л. 34; 14). В «Нузальской надписи» их имя, как и в генеалогии Алгуза поэмы, фигурирует в качестве царского, что этимологически обосновано В. И. Абаевым. Царазоновы, по Е. Г. Пчелиной, считались в Уалладжыре primus inter pares (47, с. 84). Отличительная черта Агузовых — храбрость — и атрибут их предка — меч — должны быть отнесены, если принять наше обоснование, и к Царазоновым. «Род Царазоновых занимал в Алагирском ущелье главенствующее положение, был многочислен и отличался большой храбростью» (30, с. 47).
Царазоновы имели на своей территории два комплекса святилищ — общецаразоновский Сидан и Реком, значение которого выходит за рамки Уалладжыра. Сидан — это «комплекс святилищ, объединенных одной священной поляной, являвшейся в то же время местом родового военного совета колена Царазон-та (47, с. 93). Отсюда отправлялись на войну, предварительно умилостивит, богов (Сидæн — осет. «Место (военного) сбора, созыва»). Патроном колена Царазоновых считался Мыкалгабырта (47, с. 93; 31). На первый взгляд это противоречит военной и «царской» специализации — по всей Осетии у Мыкалгабырта просили послать богатый урожай, большой приплод в стадах, предохранить от невзгод и болезней. Но если вспомнить, что Царазоновы воспринимались некогда как носители политической власти, объединявшей народ, противоречие снимается. К тому же, первоначальный облик Мыкалгабырта был, по-видимому, иным. В названии этого божества объединены имена христианских святых — архангелов Михаила и Гавриила (11, с. 138). Михаил в христианской традиции — «архистратиг», предводитель небесного воинства, в православии же еще и покровитель князей и воинской славы (16). Гавриил, связанный с мотивом «благовещения»», в средневековом рыцарском эпосе используется в роли «вестника в контексте идеи теократической державы» (15).
Реком с комплексом тяготеющих к нему святилищ в Цейском ущелье был общей для всех колен Уалладжыра святыней. Сам Реком считался главным святилищем покровителя мужчин, воинов и путников Уастырджи в Осетии. По мнению Б. А. Калоева, «будучи вначале родовым святым колена Царазоновых, Реком позже приобрел характер общеосетинского божества» (30, с. 260). Как бы то ни было, его расположение вполне соответствует роли Царазоновых в качестве носителей второй функции.
III. Сидамоновы в фольклоре связываются с длинной: тканью, символизирующей богатство, и понятиями множества, и изобилия. Их имя принадлежит к древнему иранскому фонду (13, с. 102). У этого колена нет специального культового комплекса, на его землях расположены святилища, дублирующие общеалагирский комплекс Цейского ущелья (47, с. 73). Состояние изученности осетинского пантеона не позволяет здесь делать выводы, оставаясь в круге установленных фактов. Отметим лишь распространенность на сидамоновской территории культов, связанных с плодородием и урожаем, в том числе и не имеющих аналогий в других частях Уалладжыра (Æврегътæ, Æвриагъд, Касутæ—52).
Отметим и могущий показаться курьезом, но хорошо документированный факт соответствия количественного соотношения Сидамоновых, Царазоновых и Кусагоновых в Уалладжыре древнему представлению, В 1850 г. Кусагоновых — около 560 душ, Царазоновых — около 840 душ, Сидамоновых — около 2080 душ (1, д. 547, л. 47—49). «Согласно образцу индоевропейского, индоиранского типа, наименьшим по численности было жреческое сословие, хотя оно и пользовалось наибольшим почетом; после него шло сословие воинов, которое, несмотря на свой престиж, было меньше, гораздо меньше массы скотоводов-земледельцев» (28, с. 214; 61, р. 524). Для Уалладжыра это связано, несомненно, с размерами принадлежавших коленам земель, но тем интереснее сам факт.
В середине XIX века алагирцы ясно осознавали внутриколенное единство. В прошениях Сидамоновых, Царазоновых и Кусагоновых и в сведениях Е. Г. Пчелиной территория расселения каждого колена четко очерчена и специально указаны факты позднейшего перехода части земель от одного колена к другому (47; 6 : д. 6, л. 3; д. 16, л. 29). Последнее имело место всегда только в пограничном между коленами районе (земли Цамада и Инджинта, отданные Кусагоновыми Сидамоновым, или Садонское ущелье, перешедшее к последним от Царазоновых), сохраняя старое территориальное ядро (6, д. 6, л. 29— 30; 47, с. 49—56, 84). Проживание фамилий из других колен в алагирских селениях было исключением. Из Кусагоновых Цагараевы и Томаевы жили в Згиде, Колоевы, Касасвы и Бараковы — в Мизуре, Бесоловы — в Садоне. Биз, находившийся в стратегическом пункте у входа в Уалладжыр на кусагоновской территории, населяли Бутаевы и Дудиевы из Царазоновых и Пагаевы с Урумовыми из Сидамоновых. Соблазняет предположение о давнем «обмене»: «колонисты» из колена судей и жрецов живут у Царазоновых (Згид, Мизур) и Сидамоновых (Салон), которые, в свою очередь, участвуют в обороне. Вероятнее, однако, позднее происхождение этих исключений.
Приведенное выше именование Сидамоновых, Царазоновых и Кусагоновых «обществами» и «племенами» отражает существовавшую ситуацию. Людей, действовавших на Кавказе в интересующий нас период, нельзя упрекнуть в отсутствии образования, способностей и умения администрировать. Прежде, чем поступать определенным образом, они изучали предмет и обосновывали свой взгляд на него. Их терминология отвечает тогдашнему уровню обществоведения в России. Само коленное представительство в комитете и подача прошений от имени колен (6, д. 6, л. 3, 29—30) свидетельствуют о функционировании колена как самостоятельного организма. Связи, объединявшие колено и служившие основанием для древних идеологических установок, к первой половине XIX века сохранились прежде всего как связи территориальные. О родственном объединении не может идти речь уже потому, что сельская община Уалладжыра была территориально-соседской. Браки заключались между представителями одного колена не как исключение, а как правило. Из четырнадцати известных нам родословных две принадлежат лицам, жившим вне Уалладжыра. В трех женщины не указаны. Три принадлежат мусульманским феодальным семьям, роднившимся с феодалами других обществ. Шесть родословных старых насельников Уалладжыра знают 32 брака, заключенных на протяжении XVIII — первой половины XIX веков, из которых 22 заключены внутри колена (6, д. 6. л. 33—115).
Идеологически обосновывая единство колена происхождением от одного из сыновей Ос-Багатара, осетины отнюдь не считали родней все свое колено. Фамилия, выселившаяся из Алагирского общества, забывала иногда даже о принадлежности к определенному колену. Между тем, действительная связь с кровно-родственным объединением (æрвадæлтæ), из которых состояли и колена Уалладжыра (47, с. 45—87; 23, с. 128—140), сохранялась веками и помнится еще сегодня. О преимущественно территориальном характере внутриколенных связей говорят и свидетельства наличия отдельных фамилий (напр., Цагараевы у Кусагоновых, Тотиевы у Царазоновых, Цогоевы у Сидамоновых), фамильных групп (Хунарвадовы у Сидамоновых), даже жителей целых селений (Ход), предки которых не принадлежали изначально к коленам потомков Ос-Багатара (6, д. 6, л. 3, 22; 47, с. 64—65, 86). Включение в освященную традицией систему трех колен должно было знаменовать упорядочение нового населения и приведение самого Уалладжыра в соответствие с порядком космоса и идеальным представлением об обществе.
По-видимому, высшую внутриколенную инстанцию и символ единства видим у Кусагоновых на пиршестве в Мигъдау, у Царазоновых на военном совете в Сидан и у Сидамоновых в собрании, постановлявшем «общественные или частные приговоры», место которого не указано, но сам факт недвусмысленно приведен (6, д. 6, л. 3, 27). Замечательно соответствие формы этих собраний месту колен в трехчленной структуре. Е. Г. Пчелина указывает таможенные заставы на проходящем по Уалладжыру древнем перевальном пути — собственные у каждого колена (47, с. 110—120). Но территориальная обособленность трех колен не противоречит их единству в составе Алагирского общества. Фортификационные сооружения прикрывают границы Уалладжыра с севера и юга, обеспечивая безопасность всей территории (47, с. 1, 89—90).
Есть ли возможность представить общественно-политические формы единства трех колен Уалладжыра? Для ответа на этот вопрос нам придется обратиться к судопроизводству по обычному праву в старой Осетии. Еще два обстоятельства делают это настоятельной необходимостью — сведения документов о строгой определенности круга лиц, могущих выступать в качестве судей, и один чрезвычайно интересный пассаж у К. Коха. К. Кох сообщает: «Во всех случаях, когда обе стороны ожидают примирения, каждая сторона выбирает трех судей. Из них двое (от каждой стороны по одному) изучают данное дело и вносят предложение. Они называются Алхузоны. Двум другим, Ситамонам, вменяется в обязанность подробнее разобрать предложение, показать его справедливость обеим собравшимся сторонам, и если обе стороны будут удовлетворены, подтвердить его. Но этим еще решение не вынесено, так как последние двое, Куссагоны, вновь изучают (дело) и тем самым контролируют предыдущих в их судопроизводстве. Если оба Куссагона полагают, что право в чем-либо нарушено, они отменяют решение и снова происходит заседание при новом составе избранных судей» (64, с. 109—110. Перевод наш — Р. Б.).
Насколько можно судить по контексту, порядок судопроизводства записан на юге Осетии, чем и объясняется присутствие Агузовых. Если даже названия категорий судей обозначают у К. Коха не родовую их принадлежность, а формально закрепившееся древнее название, связанное со специализацией представителей разных колен в судебном процессе, существа дела это не изменяет. Однако такое предположение маловероятно потому, что третейскими судьями до позднейшего времени традиционно избирали представителей известных родов и семей. Кроме того, для исполнителя определенной роли в судебном процессе было свое название. Отсутствие имен колен в других описаниях обычного судопроизводства говорит в пользу того, что К. Кох записал не формальные названия, а коленную принадлежность судей, которая для осетин сама собой разумелась. Осетинский юг, сохранивший функциональные символы и качества трех колен, и здесь, как видно, оказался архаичнее севера. Причин тому две — особый путь развития южных обществ Осетии, включенных в феодальную систему Грузии и законсервировавших поэтому на уровне крестьянской общины свои древние общественные институты; смешанное расселение колен (в отличие от компактного в Уалладжыре), позволявшее без особых (трудностей собирать требуемый состав судей.
Осетинский суд по обычному праву был третейским и формировался из выбранных тяжущимися сторонами посредников тæрхоны лæгтæ (ед. ч. тæрхоны лæг) — (44, с. 210; 36, с. 20— 22; 34, с. 138; 37, с. 13; 39, № 38). Название суда «тæрхон» восходит, по В. И. Абаеву, к арийскому *trkana—, *tarkana с широким кругом соответствий в индоевропейских языках (13, с. 275).
Намек на специфическое разделение судей находим у Г. Лиахвели: «Выслушав дело, старейшины разделяются на несколько групп и производят отдельно «тархон», а затем сводят в общее свои решения» (37, с. 13). 3. Д. Гаглойти приводит названия судей, на долю которых приходилась оценка правильности решения (23, с. 105). О таком судье идет, по-видимому речь в сборнике адатов 1836 г.: «В случае несогласия в совете, лишний со стороны убитого медиатор, избираемый всегда старшиною или председателем, оканчивает спор, имея право увеличить взыскание» (36, с. 2—3). В адатах 1844 г. читаем: «Если судьи несогласны в определении этой пени, то они выбирают из среды себя одного, всеми признанного справедливым человека, и все остальные судьи обещают соглашаться на определения его» (35, с. 21). Сообщение К. Коха, таким образом, никак не противоречит прочим описаниям осетинского суда.
Все источники единодушны в отношении числа участвующих в заседании судей. Минимальным числом называется три, максимальным— девять (17, с. 61; 34, с. 158; 36, с. 21; 38, с. 202; 39, № 38). Большинство авторов пишет, что истец выбирает одним медиатором больше против ответчика. Схоластические подсчеты в адатах 1844 г. основаны на этом же принципе и дают четыре варианта —3, 5, 7 или 9 судей — в зависимости от важности разбираемого дела (36, с. 21). Судя по известиям В. Б. Пфафа и К. Коха, такой принцип не был повсеместным. Неизбежное в новое время искажение традиции не успело затронуть формальных рамок количественного состава судей. И минимальное, и максимальное их число кратны трем, чего и нужно ожидать при трех источниках выбора судей и трех ролях, которые предстояло исполнить в заседании. Вероятным кажется наличие первоначально трех вариантов: 3—6—9 судей.
Изменение среднего числа в сторону нечетности для соблюдения указанного принципа могло возникнуть тогда, когда уже появились прецеденты несправедливых решений (39, № 38),, то есть много позже появления самого института.
Судебная процедура, описанная К. Кохом, воспроизводила на уровне обычного права древнее идеальное представление-осетин об обществе. Роли трех групп, на которые разделяются тæрхоны лæгтæ, вполне соответствуют трем социальным функциям. Агузовы, воплощавшие вторую функцию (военную силу, в данном случае — исполнительную власть) выступают с предложением. Сидамоновы—олицетворение третьей функции (производительной, жизненной силы, сферы земных чувств)—были призваны осуществлять связь между судебным процессом (как. символическим воспроизведением идеального социума) и жизненной ситуацией, которая должна быть разрешена в его результате. Наконец, Кусагоновы, носители первой функции (сакральной силы, правовой мудрости), облагающие правом «вето» и последним словом в судебном заседании, санкционируют принятое решение. Тем самым обеспечивается подключение судебного казуса к обычноправовой традиции и закрепляется справедливость приговора судей, ставшего и достижением социальной гармонии — единения трех функций, представляемых судьями из трех колен.
Документы связывают право участия в разборе судебных дел только с фамилиями «потомков Ос-Багатара». Самими этими фамилиями осознается связь такого права с происхождением (6, д. 6, л. 25, 27, 31, 35, 85, 122). Для Уалладжыра это не может быть серьезным показателем, ибо абсолютное большинство населения здесь принадлежит к коленам потомков Ос-Багатара. Обратимся к Тагаурии, где феодализм достиг такого уровня развития, при котором этногоническое предание не могло уже занимать значительного места в общественном сознании (тем более — в практике),— моментом, определяющим положение человека в феодальном обществе, является не благородство происхождения от легендарного предка, а отношение к средствам производства, в первую очередь — к земельной собственности. Удаленность от Уалладжыра, большой процент зависимого населения и пришлых фамилий вкупе с генетической связью этого общества с Алагирским придают особую ценность тагаурскому материалу, тем более, что здесь и феодальное благородство обосновывалось происхождением от Тага, выдаваемого за армянского царевича. Правом избираться в тæрхоны лæгтæ обладали в Тагаурском обществе алдары, происхождением связанные с Сидамоновыми (потомство Тага и Дударовы) и Агузовыми (Дзантиевы) — (34, с. 159; 47, с. 64, 81— 83; 21, с. 6—9), а также несколько фарсаглагских фамилий, вышедших из Уалладжыра. О Кусовых и Кодзировых, например, документы сообщают, что они «во время Медиаторских заседаний при кровных и других важных разбирательствах вместе с алдарами делали приговор и ручательство их в каком-либо деле принималось уважительным» (6, д. 7, л. 1, 7; 3, д. 10, л. 8). Вышли они из Уалладжыра (1, д. 406, л. 23; 3, д. 10, л. 54), по материалам М. М. Ковалевского — из Джими (34, с. 159), то есть, скорее всего, принадлежали к Агузовым. Сведения документов отличаются важной особенностью. В них не проводится резкой грани между судебными заседаниями и просто обсуждением общественных дел. В прошении сидамонова колена о Сидамоне говорится, что «в случае составления каких-либо общественных приговоров дело не обходилось без его присутствия, этим его правом пользовались и мы, его потомки» (6, д. 6, л. 3). В других прошениях идет речь о составлении «общественных или частных приговоров», разборе «Всех ссор, кровомщений и других важных происшествий», вообще «какого-либо дела», «народного дела» и т. д. (6, д. 6, л. 25, 27, 31, 35, 122). Участвуют в этом представители всех трех колен, но особо отмечается право Кусагоновых собирать у себя участников общественных заседаний. Кусагоновский Датой называется как «место соединения членам разбирающим дело важных преступлений вообще Алагирского ущелья и всех, даже приходили по разбирательству дел из Дигории и из Куртатинского ущелья» (6, д. 6, л. 29). «Для решения народного дела собирались всегда со всех сторон... на месте называемом Мадизе» (6, д. 6, л. 35). «Madizæn,— пишет В. Ф. Миллер,— название площадки в ауле Дагом по Алагирскому ущелью; на этой площадке заседало вече. Все дела, касавшиеся как военной, так и внутренней политики, решались здесь коллективно судьями tærxony læg «человек совета, муж совета» (41). «Большим почетом пользовалось святилище Madizæn в Алагирском ущелье. Это было собрание, суд. Судьи рассаживались в Madizæn; все общественные дела решались там. Решение, принятое в Madizæn, нельзя было не выполнить» (Из материалов Е. Бараковой, цит. по 11).
В. И. Абаев считает, что под этим именем «чтилась богиня правопорядка и правосудия», типологически близкая к греческой Фемиде и иранской Арти (11). «Недовольные медиаторским судом обращались с жалобой в суд в Дагом, место, в котором происходил верховный суд, называемый Мадизад» (34, с. 158). «Тархоны лагта из Дагома пользовались известностью по всей не только северной, но и южной Осетии» (47, с. 38). На территории Кусагоновых располагалась и местность Ныхас («ныхас» — древнее название народного собрания —8).
Нетрудно из всего этого заключить, что Кусагоновы соответствовали первой функции еще в общественной практике середины XIX века. Как у нартовских Алагата, у них собирались для разрешения важнейших общественных дел. С присоединением к России и введением военно-административного устройства отпала надобность в таких собраниях, бывших некогда проявлением общественно-политического единства Уалладжыра. Но форма их, воплощавшая идеальное социальное устройство в традиционном индоиранском представлении, сохранялась еще некоторое время (39, № 58) в виде судебного заседания, классический порядок которого, насколько можно судить, соответствовал описанию К. Коха. Судебная специализация Кусагоновых помнилась еще во времена Е. Г. Пчелиной. Замечательно, что для XIX века это не одно только отвлеченное представление или фольклорная память. От Алагирского общества в народный суд Военно-Осетинского округа, созданный в 1828 г., вошел Созрыко Кулаев, судьями Ардонского селения, образованного выселившимися на равнину алагирцами, в первой половине XIX века были поочередно Сахан Дзугаев и Акмурза Габуев — все трое из колена Кусагоновых (1, д. 74, л. 14; 5, д. 6, л. 47, 69).
Личная свобода и принадлежность к «потомству Ос-Багатара» обеспечивали правоспособность и равенство участия в народном собрании общины, колена, Уалладжыра. Ж. Дюмезиль замечает в отношении эпоса, что «три нартовских рода равноправны, самостоятельны и независимы один от другого», но убедительно доказывает, «что эти три рода пришли на смену сословиям» (28, с. 217; 61, р. 527). Историческая действительность сурового Уалладжыра с его полувоенным бытом неизбежно способствовало стиранию реальных различий. Последнее наследие трифункциональной практики должно было перемещаться в сферу общественного сознания. Это обстоятельство и предопределило, должно быть, лучшее сохранение традиционных занятий и функциональных прав у Кусагоновых, в чьем ведении находилась идеальная сфера.
Все колена, кроме Тидлата, считались равными в смысле благородства происхождения. Знакомство с документами не оставляет сомнений в том, что Уалладжыре существовало две системы отсчета в определении социального статуса человека. Именно это путало комитеты и авторов прошлого века. Здесь необходимо остановиться на значении социального термина «уæздан» в Уалладжыре первой половины XIX века.
Если для тагаурцев, большинство которых фарсаглаги и кавдасарды, «уæздан» (благородный, уздень) — это феодал, то алагирцы считают узденями не только членов феодальных фамилий (напр., Мадзаевых, Датиевых, Мисиковых, Зангиевых, имеющих фарсагов — клиентов, кавдасардов и холопов —6, д. 16, л. 7—8, 12, 31), а вообще всякое лицо, происшедшее от законного брака и принадлежащее к «потомкам Ос-Багатара». Но таких лиц в Уалладжыре абсолютное большинство, и относятся они к разным социальным слоям. Здесь мы вступаем уже в сферу действия второй «системы измерений».
В прошениях все алагирцы именуют себя узденями, но в заседании комитета с семнадцатью депутатами Уалладжыра вдруг оказывается, что среди этих поголовных узденей есть старшины и фарсаглаги (6, д. 16, л. 1—80). Осетинское название старшин —«стыр мыгкаг» или «тыхджын мыгкаг» («большая» или «сильная» фамилия). Если в источниках и в литературе имеются расхождения, а иногда В путаница, то вызвано это отнюдь не путаницей в сословном строе Алагирского общества. Пересечение двух социальных «систем измерения» — старой, отживающей, и новой, идущей ей на смену с развитием феодализма, пересечение, в котором без труда ориентировался сам Уалладжыр, для стороннего наблюдателя должно было стать преградой. Пример общеизвестен. Сборник адатов 1844 г. делит Алагирское общество на сословия «узданлаг и фарсаглаг», причем к первому относит Сидамоновых, Царазо-новых, Агузовых и Кусагоновых (36, с. 18). Но, кроме немногочисленных (46 дворов в. 1850 г.— 1, д. 547, л. 47—49) Тидлата, нам известна лишь одна фамилия Дзутаговых, жившая в Донисаре, но не имевшая отношения к «потомству Ос-Багатара» (47, с. 47), которую и остается причислить к фарсаглагам. Все остальные насельники Уалладжыра были кавдасарды и холопы, адатами вовсе не упомянутые.
Суть положения фарсаглага — в поселении на чужой земле. Отличне «стыр мыгкаг» от фарсаглагов — отличие классовое, основа которого в феодальной собственности на землю. Агузовы в Уалладжыре все жили на земле, принадлежавшей другому колену, и уже потому были фарсаглаги. Депутаты Алагирского общества заявили в 1859 г., что даже «самая почетная» из этих фамилий — Бекузаровы — все же не старшины, а фарсаглаги (6, д. 6, л. 44).
В классово более развитых осетинских обществах название «уæздан» закрепилось за определенной социальной группой или классом. В Тагаурии оно осталось за феодалами, в Дигории — за аналогичной фарсаглагам крестьянской категорией адамихатов.
Понятие, первоначально покрывавшееся этим термином, должно было соответствовать известному общеиндоевропейскому, ярче всего сохранившемуся в «дваждырожденности» индо-ариев. Ригведа знает три варны — сословия: брахманы (жрецы), кшатрии (воины) и вайшьи (народ). «Однако наличие покоренного населения привело к возникновению четвертой Варны— шудр, куда вошли коренные обитатели» Индостана (35). Первые три варны, как известно, считались привилегированными — «дваждырожденными». Э. А. Грантовский отмечает, что индоевропейцы знали «и другие группы населения, неполноправного, зависимого, а также, очевидно, находившегося на положении рабов. Но лишь три основные были конституированы в культовой организации и ритуальных обрядах индоевропейской общины» (27). В Уалладжыре видим три равноправных привилегированных колена, связывающих свое происхождение с законными сыновьями Ос-Багатара и делящих между собой три социальные функции и всю территорию, и «незнатное» колено Тидлата, предком которого был, по преданию, сын Ос-Багата-ра от наложницы. «Знатные» Агузовы — поздние репатрианты. Все прочие — чужаки, кавдасарды и холопы, не имеющие значения в общественной жизни. Характерно, что Царазоновых, Сидамоновых и Кусагоновых алагирцы считают «самыми чистокровными осетинами» (40).
В отношении термина «уæздан» можно констатировать, что он относился ко всем полноправным членам Алагирского общества, имея идеологическое оправдание в этногонической легенде и обнимая лиц, чья принадлежность к одному из «знатных» колен обеспечивала голос в народном собрании и давала право избираться представителем более или менее широкой группы лиц (судьей в третейский суд, депутатом в состовно-поземельный комитет и т. д.). Поэтому вполне достаточным доказательством благородства и «узденства» алагирские прошения считают принадлежность к «знатному» колену и равенство в правах с другими его членами (5 : д. 4, л. 5—55; д. 11, л. 20— 21, 34; д. 13, л. 1—65; 6 : д. 2, л. 34, 36; д. 6, л. 21 — 122; д. 7, л. 75—78; д. 26, л. 36—37, 40): «уæздан» и «законный потомок Ос-Багатара» для алагирца синонимы.
Такое архаическое деление общества существовало параллельно с делением сословным, в котором выражалось классовое членение. Противоречие между двумя «социальными измерениями», конечно же, существовало. В мае 1858 г., прежде, чем было принято решение отказаться от заведомого разделения на сословия,— депутатов попробовали назначить от старшин, фарсаглагов и кавдасардов. Такой путь не дал ощутимых результатов. Фарсаглаги пытались доказать свое равенство со старшинами: ведь и те, и другие — уздени (4, д. 11, л. 17—18). Общественный строй Алагирского общества далеко не исчерпывался отношениями сословий феодальной иерархии. Патриархальный демократизм Уалладжыра вынудил комитет искать адекватные ему методы работы: последовало решение не нарушать народных традиций. Традиционное для Уалладжыра воспроизведение («моделирование») в своем представительстве всего общества с его трехчленной структурой выразилось здесь с замечательной ясностью. Депутатами были избраны: Татари Саламов, Акмурза Габуев, Саукудз Дзугаев, Кудайнат Бесо-лов — от Кусагоновых; Азамат Мзоков, Цопан Чехоев, Смайли Бутаев, Ельмурза Зангиев, Тотай Каргинов — от Царазоновых; Дудар Доцоев, Эльзарко Макеев, Долетмурза Датиев, Батри Баскаев, Дзба Цаллагов, Асаже Урумов, Баби Ревазов, Дудар Бекузаров —от Сидамоновых (6, д. 7, л. 7, 11 — 13, 23). Среди этих депутатов нет таких, кто не мог бы назвать себя с полным правом «уæздан», как нет среди них Тидлата, кавдасардов холопов или чужаков (что легко проверить посемейными списками— 6, д. 16, л. 4—70). Дудар Бекузаров (Агузов по рождению) представлял колено Сидамоновых, на землях которого жила его фамилия — представляемое колено в документах специально указано рядом с именем депутата (6, д. 7, л. 7, 11 — 13, 23). Таким способом в депутации представлены и «знатные» репатрианты Агузовы. Количественное соотношение трех колен также не нарушено в их представительстве.
Новый принцип формирования и новый состав депутации позволили наладить работу комитета, но не могли уничтожить объективного противоречия, которое решалось в пользу феодальной сословной системы. Агузовы, жители Хода, Бесоловы, Тамаевы и многие другие представители «знатных» колен были признаны фарсаглагами (6, д. 6, л. 44—45; 6, д. 16). Противоречие решалось в пользу феодализма не комитетом, не администрацией, а объективным развитием общества, самой жизнью — традиционно избранные депутаты подтвердили отличие между старшинами и фарсаглагами, нужды нет, что и те, и другие — «благородные потомки Ос-Багатара».
В заключение остается еще раз подчеркнуть, что реконструируемая трифункциональная система ни в коем случае не может быть принята для XIX века за адекватное воспроизведение общественного строя Уалладжыра и ограничена задачей выделения древней структуры, обязанной частичным сохранением слабости феодальных институтов и той мере, в какой она обеспечивала в качестве формы потребности нового, феодального содержания общественных отношений.
Алагирское общество, традиционностью своих общественных институтов завоевавшее в сознании осетин место мерила и высшей инстанции во всем, что касалось исконной народной традиции, сохранило до середины XIX века переживания трехчленной организации, отразившейся в идеологическом представлении индоевропейцев о трех социальных функциях. Деление алагирцев на колена не осознавалось уже как трифункциональное, но еще не было и мертвой пережиточной схемой. Общественная практика сохранила традиционные занятия Кусагоновых, древние трифункциональные формы народного собрания и суда, ясно осознаваемое единство внутри трех колен. Этногоническая легенда занимала значительное место в идеологии, обосновывая архаическое деление общества на представителей «знатных» колен («уæздан») и париев. Сохранились представления о традиционных древних занятиях колен, функциональных атрибутах и качествах, им приписываемых. Социальная стратификация Алагирского общества, накладываясь на архаическое деление и существуя параллельно с ним, создавала объективное противоречие, разрешавшееся поступательным развитием общества в пользу феодальной структуры.
Алагирское общество в качестве заповедника арийской и, шире — индоевропейской, традиции, кажется, дает объяснение чуду нартовского эпоса — «удивительно верной передаче осетинами структуры мышления, которая очень давно... не отвечает их социальному строю» (28, с. 252; 61, р. 444, 569). Искушение сопоставить алагирские сюжеты с нартовскими и скифскими очень велико, но оставим эту достойную специального изучения тему будущему.
Источники и библиография
1. ЦГВИА СССР ф. 13454, оп. 2, дд. 74. 406, 547.
2. Ц ГА СОАССР ф. 30, оп. 1, дд. 80, 83, 84, 86, 89, 92.
3. Там же, ф. 233, оп. 1, дд. 1, 3, 9, 10.
4. Там же, ф. 254, оп. 1, дд. 8, 11.
5. Там же, ф. 262, оп. 1, дд. 1, 4, 7, 10, И, 13, 14, 16, 63.
6. Там же, ф. 291, оп. 1, дд. 2, 6, 7, 16, 26, 27, 30.
7. ОРФ СОНИИ ф. 16, оп. 1, д. 26, л. 46—47.
8. Абаев В. И. Осетинский язык и фольклор, т. 1, М.-Л., 1949, с. 63.
9. Абаев В. И. Из иранской ономастики.— В кн.: История иранского государства и культуры. М., 1971. с, 272.
10. Абаев П. И. Скифский быт и реформа Зороастра. «Archiv orientalni», XXIV, № 1, Praha, 1956, с. 51.
11. Абаев В. И. Историко-этимологический словарь осетинского языка, т. 2, Л., 1973, с. 63—64.
12. Абаев В. И. Ж. Дюмезиль — исследователь осетинского эпоса и мифологии.— В кн.: Дюмезиль Ж. Осетинский эпос и мифология. М., 1976, с. 270.
13. Абаев В. И. Историко-этимологический словарь осетинского языка, т. 3, л., 1979.
14. Абаев В. И. Происхождение осетинских фамильных имен Cæræzonta. и Æghuzatæ. «Литературная Осетия», № 60. Орджоникидзе, 1982.
15. Аверинцев С. С. Гавриил,— в кн.: Мифы народов мира. т. 1, М., 1980, с. 260.
16. Аверинцев С. С. Михаил,—в кн.: Мифы народов мира. т. 2. М., 1982, с. 259.
17. Баракова Е. Е. Этнографические записи. ОРФ СОНИИ, ф. 4, оп. 1, д. 64.
18. Блиев М. М. Русско-осетинские отношения. Орджоникидзе, 1970, с. 42.
19. Бонгар д- Левин Г. М. и Ильин Г. Ф. Древняя Индия. М., 1969.
20. Ванеев 3. Н. К вопросу о времени заселения Юго-Осетии. «Известия Юго-Осетинского НИИ краеведения», вып. 3, 1936.
21. Ванеев 3. И. Народное предание о происхождении осетин. Цхинвали, 1956.
22. Ванеев 3. Н. Средневековая Алания. Цхинвали, 1959.
23. Гаглойти 3. Д. Очерки по этнографии осетин. Тбилиси, 1974, 24. Газданов М. К вопросу о происхождении тагаурских алдар,— Газета «Терские ведомости», № 41, 1891.
25. Головин А. Топографические и статистические заметки об Осетии. «Кавказский календарь на 1854 год», Тифлис, 1853, с. 450.
26. Грантовский Э. А. Индо-иранские касты у скифов.— XXV Международный конгресс востоковедов. М., 1960.
27. Грантовский Э. А. Ранняя история иранских племен Передней Азии. М., 1970, с. 349.
28. Дюмезиль Ж. Осетинский эпос и мифология. М., 1976.
29. 3ичи Е. Путешествие по Кавказу и Центральной Азии (Будапешт, 1897),—в кн.: Осетины глазами русских и иностранных путешественников. Орджоникидзе, 1967, с. 291.
30. Калоев Б. А. Осетины. М., 1971.
31. Калоев Б. А. Мыкалгабырта,— в кн.: Мифы народов мира, т. 2, М, 1982. с. 189.
32. Калоев Б. А. Происхождение некоторых осетинских фамилий по народным преданиям,— в кн.: Полевые исследования Института этнографии. М, 1983, с, 208.
33. Ковалевский М. М. Современный обычай и древний закон, т. 1, М., 1886, с. 36.
34. (Ковалевский М. М.) Полевые записи М. М. Ковалевского в Северной Осетии и Балкарии,— в кн.: Калоев Б. А., М. М. Ковалевский и его исследования горских народов Кавказа. М., 1979.
35. Куценков А. А. Эволюция индийской касты. М., 1983, с. 49—50.
36. Леонтович Ф. И. Адаты кавказских горцев, т. 2, Одесса, 1883.
37. Лиахвели Г. Древнее судопроизводство у осетин. «Юридическое обозрение», № 197, Тифлис, 1885, с. 13.
38. Лиахвели Г. Древний осетинский суд. «Юридическое обозрение», № 292, Тифлис, 1886, с. 202.
39. Мансуров Н. С. Обычный суд у осетин,— газета «Каспий», №№ 38, 58.
40. Материалы по истории Осетии, т. 3, Дзауджикау, 1950, с. 228.
41. Миллер В. Ф. Осетинско-русско-немецкий словарь, т. 2, Л., 1929, с 784.
42. Пфаф В. Б. Материалы для истории осетин. Сборник сведений о кавказских горцах, вып. 5, Тифлис, 1871.
43. Пфаф В. Б. Путешествие по ущельям Северной Осетии. «Сборник сведений о Кавказе», т. 1, Тифлис, 1871.
44. Пфаф В. Б. Народное право осетин. ССК, т. 1, 2, Тифлис, 1871 — 1872.
45. Пфаф В. Б. Этнологические исследования об осетинах. ССК, т. 2, Тифлис, 1872.
46. Пфаф В. Б. Описание путешествия в Южную Осетию, Рачу, Большую Кабарду и Дигорию. ССК, т. 2, Тифлис, 1872.
47. Пчелина Е. Г. Местность Уаллагир и шесть колен рода Осибагатара. ОРФ СОНИИ, ф, 6, оп. 1, д. 21.
48. Памятник эриставов. Тбилиси, 1979, с. 21.
49. Раевский Д. С. Очерки идеологии скифо-сакских племен. М... 1977.
50. Xазанов А. М. Состав и особенности формирования руководящего слоя в эпоху классообразования,— в кн.: Возникновение раннеклассового общества. Тезисы докладов, М., 1973, с. 57—58.
51. Xазанов А. М. Скифское общество в трудах Ж. Дюмезиля. «Вестник древней истории», 1974, № 3.
52. Цагаева А. Д. Топонимия Северной Осетии, т. 2, Орджоникидзе, 1975, с. 180, 185.
53. Шанаев Д. Т. «Предание о происхождении тагаурцев». ССКГ,. вып. 3, Тифлис, 1870, с. 35—38.
54. Памятник юго-осетинского народного творчества, кн. 2, Цхинвали, 1929.
55. Юго-осетинский фольклор. Цхинвали, 1936.
56. Ирон адæмы сфæлдыстад. т. 1, Орджоникидзе, 1961.
57. Ирон адаемы аргъæуттæ. 1. 3, Цхинвали, 1962.
58. Brosset M. Pieces diverses relatives a la Georgie. — «Nouveay Journal Asiatique», T. 6, Paris, 1830, p. 310—313.
59. Dumezil G. La prchistorie indo-iranienne des castes. — «Journal Asiatique», T. 216, Paris, 1930.
60. Dumezil G. L'ideologie tripartie des Indo-europeens. — Collection «Latomus», T. 31, Bruxelles, 1958.
61. Dumezil G. Mythe et Epopee. Paris, 1968.
62. Dumezil G. Mythe et Epopee. Paris, 1978.
63. Littleton С S. The New Comparative Mythology. Berkeley and Los Angeles, 1966, p. 218—222.
64. Koch K. Reise durch Russland nach dem Kaukasischen Istmus in den Jahren 1836, 1937 und 1838. Stuttgart, 1842—1843, в. 2, S. 109—110.
Источник: Проблемы исторической этнографии осетин. Орджоникидзе, 1988, стр. 11-34.
при использовании материалов сайта, гиперссылка обязательна |