поиск в интернете
расширенный поиск
Иу лæг – æфсад у, дыууæ – уæлахиз. Сделать стартовойНаписать письмо Добавить в избранное
 
Регистрация   Забыли пароль?
  Главная Библиотека Регистрация Добавить новость Новое на сайте Статистика Форум Контакты О сайте
 
  Навигация
Авторские статьи
Общество
Литература
Осетинские сказки
Музыка
Фото
Видео
  Книги
История Осетии
История Алан
Аристократия Алан
История Южной Осетии
Исторический атлас
Осетинский аул
Традиции и обычаи
Три Слезы Бога
Религиозное мировоззрение
Фамилии и имена
Песни далеких лет
Нарты-Арии
Ир-Ас-Аланское Единобожие
Ингушско-Осетинские
Ирон æгъдæуттæ
  Интересные материалы
Древность
Скифы
Сарматы
Аланы
Новая История
Современность
Личности
Гербы и Флаги
  Духовный мир
Святые места
Древние учения
Нартский эпос
Культура
Религия
Теософия и теология
  Строим РЮО 
Политика
Религия
Ир-асский язык
Образование
Искусство
Экономика
  Реклама
 
 
Бадел генеалогических преданий осетин
Автор: 00mN1ck / 31 января 2011 / Категория: Авторские статьи
Ф . X. Гутнов

Бадел генеалогических преданий осетинОдной из особенностей преданий (генеалогических особенно) является не просто фиксация исторических фактов, а их отражение в связи с определенной мировоззренческой моделью (16, с. 341—345). Родословные рассказы появились далеко не на первом этапе становления классового общества и представляют собой продукт его развития. Данные произведения создавались с целью идеологического обоснования привилегий, «законности» основ господства над трудящимися и возможности эксплуатации крестьян. Вообще ни один эксплуататорский класс во всех антагонистических обществах не отказался от попытки оправдать свое господство средствами идеологического воздействия (66, с. 107). Реакцией на «аристократические» предания стало возникновение «демократических» вариантов, т. е. бытовавших среди горской бедноты рассказов о первопредках феодалов. Субъективность обоих типов произведений устного народного творчества не вызывает сомнений. Тем не менее из-за чрезвычайной скудности источниковой базы изучение средневековой Осетии без привлечения критически обработанного фольклорного материала практически невозможно. Попытка 3. Н. Ванеева при помощи гипотез и ретроспективного метода анализа этнографических сведений (чуть ли не конца XIX в.) воссоздать историю алан-овсов XII — XIV вв. (18) оказалась не совсем удачной. Обращая на это внимание, В. А. Кузнецов и М. В. Бибиков указали и на некоторые ошибочные результаты, полученные при помощи такого метода (14, с. 142; 39, с. 199). Учитывая фрагментарность материалов XII — XIV вв., Б. В. Скитский рекомендовал обращаться к фольклору, который он считал «основным источником для познания» генезиса феодализма в Осетии (67, с. 76). Правда, ученый ограничился лишь постановкой вопроса и не развернул свой тезис.

Дореволюционная историография оставила немало примеров использования преданий о прародителях местных феодалов — Тага, Курта, Баделе и др.— для реконструкции истории средневековой Осетии. В. Б. Пфаф не доверял легендам, а К. Крас-ницкий и Н. Ф. Дубровин, напротив, целиком полагались на народные предания, принимая их содержание за абсолютную истину. М. М. Ковалевский своими комментариями фольклорных сюжетов фактически вкладывал в них новый смысл, новое содержание. В работе с памятниками устного народного творчества для дореволюционных кавказоведов характерен общий недостаток: как правило, анализ комплекса различных редакций подменялся пересказом какой-либо одной из них — или «аристократической», или «демократической». С иных методологических позиций используют фольклорное наследие советские специалисты, усилиями которых методика фольклорного анализа доведена до высокого уровня (см., например: 7, с. 35, сл.; 20, с. 283—291; 33, с. 48—100; 59, с. 19—26). Правомочность использования памятников устного народного творчества в конкретно-исторических разысканиях подтвердили и исследования па материале Северного Кавказа (см., например: 11, 17; 21, 78). Публикуемая статья посвящена выявлению информации, синтезированной в образе первопредка родословных дигорских феодалов — Бадела.

Родословные осетинских феодалов восходят к рубежу XV — XVI вв. Объяснение этому явлению следует искать в углублении процесса феодализации в этот период. Генеалогии не играли большой роли, пока вожди не испытывали потребности укрепить свое положение при помощи родословных. С возникновением такой потребности появляются поддельные генеалогии. Именно поддельные, т. к. больше, чем сомнение, вызывает существование мифических прародителей местной знати — Бадела, Царгаса, Курта, Тага и др. Родословные таблицы и генеалогические предания осетинских феодалов, как подчеркивалось выше, служили идеологическим обоснованием «законности» их господства над народом. В названных источниках проявлялась также специфика исторического познания феодальной эпохи, удовлетворявшего устойчивые социальные потребности. Различные классы одобряют и порицают различные нормы и эталоны. Соответственно, в исторических сочинениях (и устных рассказах) преобладают то одни, то другие краски. Это обстоятельство обуславливает одну из функций исторического познания: удовлетворение потребности, «возникающей по мере развития политической деятельности и самой политики как сферы взаимоотношений и борьбы классов и социальных групп». Политика тесно связана с правовым регулированием внутренних и внешних конфликтов, требующим особой аргументации, опирающейся на исторические свидетельства. Поэтому «в тени генеалогических деревьев возникали претензии на престолы» (86, с. 8—11), привилегии и т. д. В этом смысле появление родословных — результат развития социальных отношений. Конкретизировать время возникковения «аристократических» вариантов родословной баделятов помогают генеалогические и исторические предания. Для решения этого вопроса особое значение имеют два памятника: «Задалески нана» («Задалеская мать») и «Песня об Айдаруке». В первом произведении устного народного творчества отражено нашествие Тимура. События в песне изображены в строгой последовательности: нашествие Тимура, гибель осетинского войска («мужественная молодежь, один лучше другого, ...в царство мертвых отправляются»), уход в неприступные горы, появление там новых сел.

«Но оказалась на счастье народа
Женщина на свете.
Сирот собрала, подобно стаду овечек,
Ночью и днем сторожит их от дикого зверя и недруга.
С равнины — в лес, из лесу — на поляну,
В сторону Дигорского перевала повернула,
Через Цагат перешла и с детьми в Задалеске поселилась,
Когда выросли они, окрепли, села основали...»
(57, с. 363—364; 73, с. 76; 78. с. 75—76)

Песня, по предложению Т. А. Хамицаевой, возникла в то время, когда в горах жило второе — третье поколение переселившихся с равнины алан-овсов, когда перед потомками встали вопросы: откуда пошла нынешняя Дигория? Почему часть ее называется Тапан-Дигория, что в дословном переводе означает «равнинная (плоскостная) Дигория». Не принесли ли это название перселенцы, тем самым выделив себя от остальных горных осетин, раньше заселивших эти места? (78, с. 80). Следовательно, фольклорный памятник возник во второй половине XV в.

К рубежу XV — XVI вв. относят специалисты возникновение песни об Айдаруке (78, с. 66, 156), основная сюжетная линия которой — узурпация власти Баделом, оттеснившего на второй план Айдарука Кабанова. В образной форме наполняя память запечатлела борьбу между социальными верхами равнинных алан, вынужденных уйти в горы в результате похода Тимура, и местной знатью. Подчеркивая автохтонное происхождение Кабановых, многие «демократические» версии предания о баделятах именуют его Дигор-Кабан. А от Дигора по тем же редакциям, произошло все коренное население (85, ф. 262, оп. 1, д. 10, св. 2, л. 64—64 об.). Иногда в преданиях встречается имя другого местного владельца — Астанов Дзанболат (интересно, что в стойкой народной традиции башня Абисаловых в Махческе неизменно именуется «Астанти фидар» — «крепость Астановых»). Противопоставление «местных» и «пришлых» владельцев не противоречит исторической реальности. Как отмечает В. И. Абаев, со второй половины I тысячелетия историю алан-овсов «приходится строить на различии исторических судеб двух групп этого народа: горных алан и алан равнинных» (5, с. 82). Как известно, в XIII — XIV вв. после нашествия кочевников равнинные аланы были оттеснены в горы, что привело к столкновению двух групп социальных верхов. Этот конфликт отражен в песне об Айдаруке, появившейся видимо, как реакция на возникновение «аристократических» редакций предания о Баделе. В таком случае, последние оформились не позднее времени создания песни, т. е. не позднее рубежа XV — XVI вв. К этому же времени, собственно, восходят и генеалогические таблицы баделятов (85, ф. 291, оп. 1, д. 11, л. 2— 94). К концу XV — XVI вв. восходят также родословные всех феодалов Осетии, что не случайно. Важные перемены в общественном строе (оформление домениального хозяйства), ожесточенная внутриклассовая борьба, стремление подчинить общину — все это требовало идеологического обоснования, каковую функцию и выполняли генеалогические предания. Поэтому вопросы общественного строя в родословных занимают ключевое место.

Прежде всего необходимо «расшифровать» имя первопредка феодалов, т. к. личное имя — это пароль, обозначавший принадлежность носителя к определенному общественному кругу (55, с. 14, 20). Выполняя ряд социальных функций, имя живет и развивается по законам языка, но причины, стимулирующие развитие именных систем, лежат вне сферы действия лингвистики и по своему происхождению социальны (70, с. 25—26).

Интерес к антропонимии первопредков осетинских феодалов проявляли еще дореволюционные авторы. Так, в начале XX в. анонимный публицист попытался разобрать имя Бадел «по существу» и дать «каждой его части настоящее значение». Название это будто бы состояло из двух слов: бад и елия, означавшие в переводе с дигорского «севший или правильнее сидящий Илья». Поэтому термин «бадъелья» аноним считал «метким прозвищем этой загадочной личности» (25). Такая этимология указывает на связь возникновения имени с исполнением важной общественной функции — культовой. История алан-овсов знает примеры образования имен по такому принципу. В частности, в середине VI в. царем алан был Саросий. По предположению Г. Вернадского, поддержанного В. А. Кузнецовым, имя Саросий фактически являлось титулом и происходит от иран. sar-i-os — глава (вождь) овсов1 (41, с. 64, примеч. 24). С этой точки зрения толкование анонимом имени Бадел как «сидящий Илья» теоретически можно признать вероятным. И все-таки данная этимология неприемлема хотя бы потому, что в среде мусульманской верхушки западной Осетии первопредку не могли дать имя, связанное с христианским божеством.

Иное толкование имени Бадел дал профессор Б. А. Алборов. Для объяснения антропонима ученый обратился к одной из редакций предания, согласно которой братья Бадел и Бассиат (родоначальник балкарских таубиев) «появились из Алагирского ущелья». По данной версии, имя первопредка дигорских феодалов — Бадил; разбивая его на составные части Бадил (Бадский князь), Б. А. Алборов героя приводимой редакции называл «стражником у Бадских ворот по Алагирскому ущелью». В антропониме Бассиат он усматривал «отголосок пребывания в здешних местах древних фазиан/пассиан с верховьев реки Риона» (8, с. 2—3). Сомнительность данных этимологий очевидна. Непонятно, почему основой для анализа взята редакция, бытовавшая за пределами территории (Дигории), где возникло предание. Да и правильное написание социального термина (по В. И. Абаеву) не бадилата, а баделята (5, с. 65). В целом, как подчеркивают А. И. Робакидзе и Г. Г. Гегечкори, этимология слова Бадел не имеет достаточно удовлетворительного объяснения (64, с. 75).

Создатели родословной стремились отделить свой класс от основной массы населения даже через имя первопредка. Этой же цели служило приписывание праотцам местной знати «заморского происхождения. Сюжеты «аристократических» редакций преданий о Баделе начинаются с описания его прихода в Осетию. Фольклорная традиция не только осетин, но и всех народов мира очень часто выводила привилегированные фамилии и целые общества из-за пределов занимаемой территории. Сошлемся на примеры фольклора горцев Северного Кавказа. Высшее сословие абадзехов выводило свой род от выходцев из Арабистана или Абхазии; балкарские тауби — от маджарина Бассиата; пытаясь обожествить феодальных правителей Дагестана, Г. Алкадари в хронике «Асари-Дагестан» многих владельцев называл прямыми потомками родственников пророка; хатукаевцы происходили, будто бы, от одного из приближенных халифа Омара из Аравии; два ингушских общества — от Киста, сына «одного знаменитого сирийца из дома Комен», и Джерахмата — выходца из Персии и т. д. (9, с. 22—23; 12, с. 1, 3; 27, с. 9—12; 38, с. 273; 45, с. 53). Здесь, видимо, сказалась характерная для древнего периода ограниченность исторического мышления. Всякое новое явление в жизни общества считали появившимся со стороны. Особенно это сказывалось там, где дело касалось происхождения знатных родов. Знатный род «нельзя было выводить из своей собственной страны», т. к. это неизбежно возводило его к какому-то «незнатному родоначальнику» (47, с. 38).

Правда, в отдельных случаях сюжеты о приходе предков осетинских феодалов отражают реальные миграционные процессы древности. В этом отношении показателен художественно-исторический образ Бадела. Около двух столетий продолжается дискуссия о его прародине и времени прихода в Дигорию. На вопрос откуда он пришел устная традиция дает два ответа2. Баделята утверждали, что их родоначальник пришел из Венгрии (85, ф. 262, оп. 1, д. 10, св. 2, л. 46—46 об.). Об этом же сообщается и в некоторых вариантах балкарской легенды о происхождении таубиев. В одном из них рассказывается, как в далеком прошлом пришли из-за моря, из Маджарии, два брата царской крови: Бадел и Бассиат (38, с. 273). Венгрию считали прародиной Бадела С. М. Броневский, К. Красницкий, Н. Ф. Дубровин (15, с. 74; 26, с. 354; 37). Сторонники этой точки зрения под Маджарами понимали страну мадьяр, т. е. венгров. Однако В. Ф. Миллер и М. М. Ковалевский убедительно доказали тождество Маджар в предании с городом Маджары, развалины которого они отметили у с. Просковея Ново-Григорьевского уезда Ставропольской губернии (52, с. 139; 53, с. 553—554).

Маджары — крупный золотоордынский центр на Северном Кавказе, занимавший площадь 8 кв км (44, с. 3); город с разноплеменным населением. По магистрали, шедшей через него, обычно перегоняли скот (63, с. 156). Расцвет города приходится на XIV в. В XV—XVI вв. он приходит в упадок. В середине XIV в. при Джанибек-хане велись восстановительные работы на обветшалых оборонительных сооружениях. По мнению М. Д. Полубояриновой, значительную долю населения составляли христиане (60, с. 125). В крупнейшем городе Золотой орды — Сарае Берке,— по описанию Ибн-Батуты, «монголы, асы, кипчаки, черкесы, русские, византийцы населяли отдельные кварталы, в которых имелись базары». Н. Г. Волкова полагает, что подобный характер поселения имел место и в Маджа-рах (19, с. 53—54). При раскопках города обнаружено пряслице конца XIII — начала XIV в. с осетинской надписью, выдержанной в нормах дигорского диалекта (74, с. 81).

Таким образом, прототип Бадела, мог быть выходцеда из Маджар. Для проверки данного тезиса необходимо выяснить, когда он появился в Осетии. Обратимся за помощью к генеалогическим таблицам. В родословных дигорских феодалов, записанных в середине XIX в., перечислены 8 поколений. Если считать, как принято, на каждое колено 33 года, то временем появления Бадела в Осетии следует считать рубеж XV — XVI вв. К этому времени 3. Н. Ванеев (18, с. 91) относил «начало баделятских родов (время жизни родоначальника их Бадела)». По генеалогическим таблицам дигорских феодалов, их предок был женат на Крымшамхаловой. На Центральном Кавказе известны карачаевские князья Крымшамхаловых. В этой связи интересен фрагмент предания в редакции Штедера: «Баделяты были двумя братьями, потомками маджарского хана, после рассеивания Маджар они натолкнулись... на жителей спокойных Дигорских долин. ... младший совершал набеги на равнину, познакомился с черкесами, женился на дочери их князя и прогнал свою первую жену с ее детьми» (83, S. 125—126). Но т. к. фамилии на Северном Кавказе возникли в XVII в., то не исключено, что мы имеем дело с указанием на сословную принадлежность супруги Бадела. Иными словами, она могла быть дочерью дагестанского владельца крымшамхала — правителя Буйнака. Титул крымшамхал «образовался после того, как шамхалы окончательно основали свою резиденцию в Тарках» (81, с. 56, примеч. 5). Первый тарковский шамхал умер в 986 г. хиджры (1578 г.) (54, с. 23). Казалось бы примерно на это время приходится период жизни Бадела. Но этот хронологический рубеж представляется довольно поздним.

В некоторых вариантах предания появление фольклорного героя относится к середине XIV в. (26, с. 354; 37), в других— XII в. (85, ф. 291, оп. 1, д. 29, л. 39—40). В. В. Пфаф для определения времени жизни Бадела обратился к следующему фрагменту предания: Бадел «пришел в Дигорию первый с огнестрельным оружием, фитильною винтовкою» (61, с. 85). Фитильная винтовка — «уточнение» В. Б. Пфафа, ибо в остальных редакциях говорится просто о ружье. Гладкоствольное ружье появилось в конце XIV в. (78, с. 155). На Северном Кавказе пищали впервые были использованы воинами Тимура в сражении 1395 г. с Тохтамышем (79, с. 54), а среди горцев распространилось в XV — XVI вв. (40, с. 167). В начале XVII в. ружье в горах уже не в диковинку. В 1604 г. на послов М. Татищева и А. Иванова недалеко от Ларсова кабака напали «горские люди с вогненным боем» (13, с. 456). В. Б. Пфаф обратил внимание и на башенные бойницы, судя по которым «огнестрельное оружие едва ли было известно раньше» XVI в. «Следовательно,— заключал он,— Бадилаты ни в коем случае не древнее» этого времени (61, с. 85). Однако, если уж брать в расчет указание предания па ружье Бадела, то не следует игнорировать сообщение источника об его уникальности: ружье еще не было известно горцам. Бадел выстрелил лишь однажды, «и хотя убит был только один человек, но неприятель, объятый паническим страхом и действием невиданного оружия, разбежался в разные стороны» (26, с. 354). Иными словами, Бадел появился в Дигории до XVI в., когда пищаль являлась «невиданным оружием».

Для установления «нижнего горизонта» в фольклорных памятниках важны наиболее древние термины и понятия (46, с. 15), хотя и они не устраняют трудностей в определении хронологии. Это становится возможным лишь при наличии источников, контролирующих данные устной традиции (65, с. 9). По преданиям осетин и балкарцев, братом Бадела являлся Бассиат, обосновавшийся в ущелье р. Черек — Басиани грузинских источников. Самое раннее упоминание о последнем топониме содержит эпиграфический памятник Спасской церкви в с. Цховати Ксанского ущелья. Перевод надписи на золотом кресте гласит: «Спас пховатский, я, Квенипневели эристав Ризия, пожертвовал Цховатской Пречистой Богоматери имение двух дымов в Зенубаре с его горами и равнинами. Попал в плен в Басиане и выкупился твоими вещами. Пусть никакой владетель не изменит». По мнению Е. С. Такайшвили надпись выполнена на «мхедрули XIV — XV вв.» (71, с. 105—106). Его поддержал Л. И. Лавров, указавший также на связь «Басиани» цховатской надписи с Балкарией и выводивший топоним от термина «Бас-сиат», которым обозначались балкарские таубии (43, с. 77—79). Однако, указанная дата создания надписи вызывает сомнения. В «Памятнике эриставов», составленному между 1405/6— 1410 гг., среди ксанских владельцев XIV — нач. XV вв. имя Ризия отсутствует (58; см. также: 72, с. 100—101). Следовательно, цховатская надпись никак не древнее XV в.

В предании есть своего рода «зацепки», указывающие на время появления Бадела в Дигории. В редакции Ю. Клапрота прямо указывается, что «Баделяты» (а не один человек) «происходят из Маджар, которые они покинули в то время, как последние были разрушены войсками чингиз-хана» (36, с. 218— 219). Но последнее утверждение ошибочно, т. к. Маджары в золотоордынский период переживали наивысший свой расцвет, а в упадок пришли после нашествия Тимура (19, с. 43, 51—53).

В балкарской легенде о происхождении таубиев говорится, что отец Бассиата и Бадела жил при Джанибек-хане маджарском. Джанибек — золотоордыиский хан — правил до 1357 г. Правда, Товма Мецопеци (XV в.) в «Истории Ленг-Тимура и ею приемников» писал о каком-то Джанибек-хане, которому Тохтамыш незадолго до нашествия Тимура поручил многочисленное войско и отправил против султана Ахмада из Тавриза. Джанибек, разделив войско на два отряда, в 1386 г. прошел Аланские и Дербентские ворота. «Северные войска осадили Тавриз и после семидневного сражения овладели» городом, «многих убили, многих ограбили, и все их области разорили. Оттуда они отправились в Нахичеван и разорили все двадцать областей Сюника, многих убили и полонили». Из-за наступивших холодов они бросили часть добычи и вернулись через врата Аланские (84, ф. 1, д. 137, а, л. 75). Неудачное завершение похода — не столь важная причина для ухода Бадела и Бассиата из Маджар, даже если прототипы фольклорных героев принимали в нем участие. Более веским доводом для такого шага представляется поражение золотоордынцев в битве 1395 г. с Тимуром; после разгрома Тохтамыша маджарские аланы3 могли уйти в горы к своим соплеменникам.

Отдельные варианты генеалогических преданий называют и более раннюю дату прихода Бадела. По одной из редакций Ба-дел появился в Дигории при втором поколении после татаро-монгольского нашествия (85, ф. 262, оп. 1, д. 10, св. 2, л. 64— 64 об.), т. е. ориентировочно в последней четверти XIII в. Большая разница (сто лет) в определении времени прихода предка баделятов может быть объяснена особенностями миропонимания средневековых создателей предания. В средние века, подчеркивает А. Я. Гуревич, в отношении ко всем количественным показателям — меры веса, объема, численность людей, даты и т. д.— царили большой произвол и неопределенность. Желание авторов родословных подтвердить достоверность рассказа находило выражение в ссылках на общую известность предания, точное время события; стремление к конкретности заставляло переносить сюжеты на местные, более близкие всем слушателям о объекты. Поэтому по устной традиции жителей с. Ахсау Бадел остановился у них, тоже самое — в с. Вакац, Камунте и др. (85, ф. 262, оп. 1, д. 9, св. 2, л. 36—37; д. 10,. св. 2, л. 46—46 об.; 52, с. 139—140).

Таким образом, особенности преданий, как жанра фольклора, и возникновение вариантов генеалогических рассказов в разных местах (вероятно и в разное время) могли стать причиной различия дат появления Бадела в Дигории. Но возможно и другое объяснение. Хронологические границы прихода фольклорного героя колеблются с середины XIII в. до конца XIV в. На эти крайние точки приходятся наиболее интенсивные миграции равнинных алан в горные районы. Первая обусловлена татаро-монгольским нашествием, когда подавляющая часть населения равнины под давлением кочевников мигрировала в ущелья Центрального Кавказа. С походом Тимура в конце XIV в. специалисты связывают окончательное вытеснение алан с равнины. Не исключено, что эти вынужденные переселения и отражены в разных вариантах предания о Баделе.

Сюжеты родословных, связанных с образами первопредков, несут определенную информацию об общественном строе горных осетин в далеком прошлом. Полулегендарные сведения по этому вопросу содержатся в «демократических» редакциях предания о Баделе. Согласно одной из них, Тотоевы, Макоевы, Абаевы, Такоевы, Цаллаевы, Хадаевы и Галаевы происходят от Баслука, жившего в древние времена «в с. Окац» Тапап-Дигории. Первым поселился в селе Дигур, затем Баслук. За землю они «никому не кланялись и ни у кого покровительства не искали»4. Слава Баслука и его потомков вошла в поговорку. Если кто был обижен, то проклинал обидчика: «да постигнет тебя гнев Баслукаевых!» (85, ф. 262, оп. 1, д. 9, св. 2, л. 36—36 об.).

По другому варианту Телакуровы, Гардановы, Цалиевы и Зураевы из с. Ахсау вели свой род от некоего Берда. Они не зависели от соседних фамилий, по своему происхождению и правам были равны им Берд, якобы, «был полным властелином всей Ахсаусской местности». С поселившихся на его земле брал повинности; даже баделята «часто обращались к нему и его потомкам и, заимствуя у них (как пришельцы) покосные и пастбищные места — платили за это поземельную повинность или плату» (85, ф. 262, оп. 1, д. 10, св. 2, л. 46—46 об.). Тенденциозность последнего утверждения не вызывает сомнений. Пи в одном из родственных текстов предания оно не встречается.

Так же, как и в редакциях о Баделе, некоторые «демократические» варианты предания о Царгасе утверждают, что до появления последнего народ жил «на своей собственной земле», «никто над ними не владычествовал» (85, ф. 262, оп. 1, д. 10, св. 2, л. 49). По другим редакциям, Царгас прибыл «в феодальное время» (85, ф. 262, оп. 1, д. 10, св. 2, л. 4), когда в Дигории «алдарствовал Астапов Дзанболат» (24, с. 93). А. К. Джанаев в этом сюжете склонен видеть отражение исторических событий, относящихся к генезису феодализма в Дигории, когда немалую роль еще играли вожди и родовые старейшины вроде Астанова (24, с. 10).

В фольклорных памятниках Тапап-Дигории Астаи выступает сыном Дзанболата, в Стыр-Дигории — наоборот. Но в преданиях обоих обществ власть передается по наследству. Вместе с тем в отдельных редакциях, например, Тапан-Дигории, указывается на выборность старейшины (оули) до прихода Бадела. Об этом говорится и в одном из ранних по времени записи вариантов предания о Баделе (Клапрот, 1808 г.): «До прихода бадилатов дигорцы были совершенно свободны с республиканским образом правления; они выбирали самых храбрых из них в качестве защитников и судей; последние осуществляли, таким образом, свою власть без определенного наследственного права» (36, с. 219). Недвусмысленно свидетельствует об этом же цикл песен об Айдаруке (78, с. 142—156): до прихода Бадела во главе общества стоял выборный старшина. В то же время перечисленные источники отразили имущественною дифференциацию в общине.

Сведения фольклора дополняются этнографическими данными, по которым Дигория в конце XV в. делилась на Дигор и Стыр-Дигор; Донифарс выделился позднее (32, с. 35; 73, с. 76— 77). Штедер, побывавший в Осетии в 1781 г., сообщал, что население Донифарса «уже в течение нескольких столетий» отделилось «от остальных дигорцев... баделяты не могли покорить их и соседи считали их непобедимыми» (56, с. 64). П. С. Паллас также отметил «плохие отношения» донифарсцев «с другими дигорцами» (56, с. 90). Постоянные стычки жителей левого берега Уруха с соседями отражены и в исторических преданиях (см., например: 57, с. 569, 583—588). Из приведенных свидетельств серьезного внимания заслуживает указание Штедера на безуспешные попытки феодалов Тапан-Дигории подчинить своему влиянию Донифарс. Эти неудачи отчасти объясняются довольно прочным положением гагуатов в социальной структуре общества.

В ряде редакций, как указывалось выше, сообщается о появлении Царгаса в «феодальное время», когда «алдарствовал Астанов Дзанболат». Иными словами он, будто бы, появился раньше Бадела. Данное указание устной традиции дало В. Б. Пфафу повод для интересного предположения: «До пришествия бадилатов Дигория, вероятно, состояла в зависимости от другой владетельной фамилии из сословия царгасатов» (61, с. 82—85). Анализ статейного списка Н. Толочанова и А. Иевлева привел Б. В. Скитского к заключению о «господствующей роли царгасатов в Дигории до усиления власти баделятов» (68, с. 127, примеч. 1).

Генеалогические рассказы донифарсских привилегированных фамилий Кануковых, Кобановых и Кобекаевых выводят их «от некоего Гога, который в давние времена поселился в Донифарсской земле, где он сам, а затем и потомки его правили дони-фарсским народом» (85, ф. 262, оп. 1, д. 1, л. 112). В. Б. Пфаф гагуатов, как Хуизов (?) и Хамицаевых, считал древнейшими владетельными фамилиями Дигории. После них, по В. Б. Пфафу, местное население состояло в зависимости от царгасатов. «Последние, господствовавшие в Дигории, фамилии феодалов называют себя Бадилатами» (62, с. 208). Разумеется, идея В. Б. Пфафа отнюдь не бесспорна, но она наталкивает на мысль о борьбе феодальных группировок в Дигорских обществах: в Стыр-Дигории — царгасата — Хамицаевы (см.: 78, с. 157—162), в Тапан-Дигории — баделята-гагуата. В первом случае борьба закончилась поражением одной из сторон. Во втором — образованием нового общества. Велик соблазн приписать Хамицаевым и гагуатам автохтонное происхождение, а в баделятах и царгасатах усмотреть социальную верхушку переселившихся в горы равнинных алан. Но это предположение пока лишено достаточно убедительной аргументации.

Процесс феодализации в горах к XIII в. не достиг четких форм. Но с XIII — XIV вв. он протекал интенсивнее. Вытеснение равнинных алан в горы, где часть их соплеменников осела еще в середине 1 тысячелетия, оказало воздействие на социальные отношения населения Центрального Кавказа. Данный вопрос представляет собой особый интерес: обширный конкретно-исторический материал указывает на два пути при переходе от низших форм организации общества к более высшим. Первый путь — самостоятельное, сравнительно изолированное вызревание условий для такого перехода. Второй — переход к новой формации в результате столкновения данного общества с внешней средой — синтез (29, с. 112—113). Одним из главных условий сокращенного, по определению Ф. Энгельса (2, с. 446), процесса развития является благоприятное соотношение социальных сил, что предполагает наличие класса или группы, которая становится движущей силой социально-экономических преобразований (76, с. 68). Господствующий слой равнинных алан и стал тем социальным слоем, который ускорил политические преобразования в горах. Резко возросшая плотность населения5 в сочетании с ограниченностью природных ресурсов также благоприятствовали имущественному неравенству и социальной стратификации (ср.: 77, с. 142—143). Дальнейшая жизнь осетин связана с горными районами, где произошли изменения характера и темпов становления классового общества. Важность наблюдений над этим процессом отметила Е. Н. Кушева (42, с. 184).

Существование привилегированного сословия в ущельях средневековой Осетии является предметом дискуссии на протяжении двух веков. Дореволюционные исследователи отрицали наличие антагонистических классов в ряде осетинских обществ.. Иную точку зрения, обобщая взгляды части исследователей, отстаивает советский этнограф В. П. Кобычев. Феодализм, по его выражению, «пустил корни в осетинском обществе» еще в аланский период. Однако позднее, после татаро-монгольского нашествия, произошел частичный сдвиг в сторону архаизации общественных отношений. К рубежу XVIII — XIX вв. жители верховьев Ардона, алагирцы и куртатинцы «пребывали в «народоправстве» и управлялись выборными старшинами-алдарами». По мнению В. П. Кобычева, аналогичная картина наблюдалась в позднем средневековье на Северном Кавказе почти повсеместно (34,с. 27, 48, примеч. 135).

С методологической точки зрения возможность регрессивных процессов в эволюции того или иного социального организма не вызывает сомнений. Ф. Энгельс отмечал по этому поводу: «Итак, точное представление о вселенной, о ее развитии и развитии человечества, равно как и об отражении этого развития в головах людей, может быть получено только диалектическим путем, при постоянном внимании к общему взаимодействию между возникновением и исчезновением, между прогрессивными изменениями и изменениями регрессивными» (1, с. 22). Ту же мысль подчеркивал и В. И. Ленин, писавший, что «представлять себе всемирную историю, идущую гладко и аккуратно вперед, без гигантских иногда скачков назад, недиалектично, ненаучно, теоретически неверно» (4, с. 6).

Однако в нашем конкретном случае фактическая основа концепции «регресса» довольно шатка. Никто четко не доказал, в частности касательно ущелий Осетии, что, во-первых, в X — XII вв. здесь сложились феодальные отношения; а во-вторых, что на рубеже XVIII — XIX вв. они не прослеживаются. С отношением власти и властвования всегда связан вопрос: кто над кем и в чьих интересах осуществляет власть? Конкретного ответа на данный вопрос в существующей литературе о горной Осетии домонгольского времени нет. Состояние источников не позволяет ответить точно, являлся ли феодальный уклад в горах Осетии в тот период формациоиным? Аланы, появившись на Кавказе на рубеже двух эр, в середине I тысячелетия установили связи с автохтонными племенами. В социальном плане контакты первого тысячелетия не могли радикально повлиять на темпы классообразования в ущельях Центрального Кавказа. Аланы переживали стадию военной демократии. Из сословных групп можно выделить алдаров (военных предводителей) и уацайрагов (пленников). Название войска в осетинском «æфсад» также унаследовано от древних времен. В заключительную фазу эпохи военной демократии и начале феодализма она получила новое название — «хуымæттæг» — простой (человек). По В. И. Абаеву, последний термин заимствован из древнерусского «кмет» земский ратник, поселянин (5, с. 65, 334).

Племена Центрального Кавказа в то время находились примерно на одинаковой ступени общественной организации, хотя в развитии производительных сил, по-видимому, определенные различия имелись. Понятие «производительные силы» включает в себя вещественные элементы производства и работников. Последние в ущельях Кавказа могли различаться по своим профессиональным качествам или количественно. Вещественные элементы производства у горцев также могли различаться. Учтем существование понятий уровень, ступень и характер развития производительных сил. Эти термины выражают количественную, качественную и технологическую стороны развития производительных сил.

Социальные последствия контактов первого тысячелетия для горной зоны не следует преувеличивать. Влияние усилилось после образования раннефеодального государства у равнинных алан, в составе которого оказался и Центральный Кавказ. Однако не на всей территории аланского государства господствовали феодальные отношения; в горах процесс феодализации не. зашел так далеко, как на равнине. Классообразование протекало в замедленном темпе, сдерживалось несколькими факторами. Развитие феодализма тормозили здесь особенности формирования крестьянской собственности на землю. Она возникала не как аллод, появление которого стимулирует формирование феодального землевладения, а как собственность группы лиц — родственников. Такая особенность довольно долго затрудняла мобилизацию угодий. Становление классовых отношений сдерживалось, по-видимому, и спецификой общины в горах. В структуре любой общины всех регионов, пишет С. Д. Зак, заключена возможность феодализации. Но наиболее благоприятными условиями для генезиса феодализма обладала община-марка, вследствие значительной самостоятельности се членов и большей заинтересованности в труде и хозяйствовании (31, с. 278).

Касаясь вопросов хозяйства, следует отметить ряд моментов, несущих определенную социальную нагрузку. На Кавказе и Востоке, в отличие от Европы, в качестве тягловой силы использовались волы, а при мотыжной обработке почвы — сам человек. Между тем в Европе переход к технике развитого феодализма был связан с заменой волов лошадьми. Смена тягловой силы повлекла за собой не только более производительную технику, но и потребовала увеличения посевов зерновых. Если волам кормом служила естественная растительность, то лошадь нуждалась в фуражном зерне, т. е. продукте питания самого человека. В политэкономическом смысле это привело к необходимости перераспределения зернового фонда — совокупности прибавочного и необходимого продукта. Различия природных условий Европы, Кавказа и Востока делают трудносопоставимыми агрокультуры этих регионов. «Но одно преимущество первой несомненно — европейское сельское хозяйство выходило к порогу нового времени с менявшимися орудиями, приемами агротехники и иным рабочим скотом» (30, с. 184— 185).

Отдача от орудий труда, используемых в горах, была меньшей, чем от применения на равнине. Вообще развитие уровня6 и ступени производительных сил на равнине протекало быстрее, нежели в горах. То есть речь идет не только о различии в количественном отношении, но и о качественных отличиях средств производства. Наконец, следует учитывать разницу природного плодородия почвы между равниной и горами. В средневековой Осетии удобной для земледелия земли в горах имелось очень мало. Значительную часть территории составляли «Черные горы», которые по описанию А. Есиева «действительно черны, голы и суровы» (28, с. 7—8). Объект применения человеческих усилий — земля—различалась как) по своему качеству, так и по количеству. Это обстоятельство чрезвычайно важно. Земля является важнейшим фактором производительной силы труда, и как писал К. Маркс, «если мы отвлечемся от большего или меньшего развития общественного производства, то производительность труда окажется связанной с естественными условиями» (3, с. 521).

Географическая среда, как сфера человеческого труда и материальная основа производства, играет существенную роль, влияя на темпы, а во многих случаях и на направление развития производительных сил. Асинхронность развития производства у разных народов в значительной мере зависит от плодородия почвы. Дифферинцируясь по естественным свойствам, земля при прочих равных условиях обуславливает неодинаковую производительность труда, прилагаемого к ней, что выражается Е разных количествах продукции, произведенной при одинаковых затратах труда, или в разном количестве труда, затраченного на единицу продукции. А это уже непосредственно влияет на темпы классообразования, ибо возможность эксплуатации реализуется раньше или позже в зависимости от конкретных условий, от размера и характера прибавочного продукта, который по своей природе способен к различной степени аккумуляции, т. е. к большему или меньшему ускорению социальных процессов. В. И. Ленин специально подчеркнул важность наличия прибавочного продукта в формировании классового общества. В советской историографии также отмечалось, что одним из главных вопросов при исследовании причин возникновения классового общества является вопрос о наличии прибавочного продукта (77, с. 127—132).

Малопродуктивное хозяйство горцев создавало минимальный прибавочный продукт (нередко избыточный, а не прибавочный), который мог быть присвоен одним человеком и со временем превратиться в источник существования и власти одного лица, становившегося вне непосредственного производства. Поэтому развитие феодализма в ущельях Центрального Кавказа отставало от эволюции феодализма на равнине.

Конкретный механизм классообразования в горных районах все еще остается слабо изученным. Этот вопрос нашел отражение в циклах генеалогических преданий Дигорских обществ. Возвышение привилегированных слоев устная традиция связывает с исполнением важной общественной функцией — охраны общества от внешней опасности и организации грабительских походов. Практически все редакции предания о Баделе сообщают, что он «был принят как гость». Используя его «боевую отвагу» (37), дигорцы по одним вариантам «поручили» (85, ф. 291, оп. 1, д. 29, л. 40), по другим «назначили Баделу караульщиком» (85, ф. 262, оп. 1, д. 9, св. 2, л. 36). Охрана ущелья, ввиду напряженных отношений с соседями, являлась важной общественной функцией — устная традиция особо заостряет на этом внимание. За «охранение ущелья» Бадела наделили землею и другими средствами к жизни» (85, ф. 291, оп. 1, д. 29, л. 40; 72, с. 139). По одной из редакций, с этого времени стали расширяться привилегии баделятов (53, с. 555). В 80-х гг. XIX в. В. Ф. Миллеру показывали участок — «Бадилайи хоскарц» (покос Бадела),— якобы подаренный местными жителями пришельцу, защищавшему их (52, с. 139). Привлекает внимание и топоним «Баделий фахс» (склон Бадела) — покос и пастбище па крутом склоне в окрестностях с. Нар. С участком связана легенда. Родоначальник дигорских феодалов нанялся охранником пашен, лугов и леса с. Нар. Жители за это выделили ему названный участок (80, ч. II, с. 325). Согласно редакции предания, записанной Штедером в 1781 г., баделята «застроили у входа в ущелье (Дигорское — Ф. Г.) небольшой кусок неплодородной земли, который имел едва 200 шагов в окружности». Это место называлось баделятским полем (83, s. 124). Приведенное топонимическое название, указывал А. X. Магометов, сохранилось до наших дней (48, с. 59).

Начало возвышения царгасатов народное творчество также связывает с их наймом «для защиты от соседних врагов». В одном из прошений крестьяне писали, что за охрану земель и стад «они царгасатам платили подать»7 (24, с. 41). Первоначально вознаграждение царгасатам за службу носило добровольный характер. Если нормировались размер и сроки его уплаты, то это еще не было следствием господства царгасатов над народом. Царгасата же со временем превратили свою службу в потомственное занятие. Само население нуждалось в их услугах из-за постоянной внешней опасности (24, с. 12, 13). Крестьянство, целиком занятое в хозяйстве, не могло быть одновременно и сельскими производителями и воинами. Ведение войн превратилось в постоянную функцию феодалов (ср.: 10, с. 139).

Упрочение позиций баделятов, по народным представлениям, связывается с использованием огнестрельного оружия, неизвестного прежде горцам. На наш взгляд, предание в образ ной форме указывает на руководящую роль баделятов в военном деле: крестьяне сражаются «саадаком», «холодным оружием», а у Бадела имеется ружье, действие которого наводит «панический страх» на врага. Обладатель ружья на средневековом Кавказе, как правило, не рядовой общинник. Даже когда огнестрельное оружие переставало быть редкостью, цены на него оставались астрономическими. В начале XIX в. в Осетии по свидетельству очевидцев за ружье платили «20 быков, и более» (82, с. 204). Что касается крестьян, то многие из них луком и стрелами продолжали пользоваться до середины XIX в. Таким образом, ружье служило показателем экономического благосостояния и, в определенной мере, социального положения8.

Некоторые редакции прямо указывают на «выдающуюся роль» баделятов «в войне», а следовательно, и в управлении. Перед нами в своеобразной форме общественное разделение труда, которое в конечном итоге составляет основу любой социальной стратификации. Рассматривая становление классовых отношений, основоположники марксизма-ленинизма писали: «всякая политическая власть основывается первоначально на какой-нибудь экономической, общественной функции» (1, с. 188. Разрядка моя.— Ф. Г.). Возрастающая самостоятельность общественных функций но отношению к социальному организму могла, по мысли Ф. Энгельса, вырасти в господство над обществом, а отдельные лица — в эксплуататорский класс (см.: 50, с. 123). И позднее, когда феодализм как формация уже сложился, интересы господствующих слоев лежали не в сфере производства, а в военном деле и политике (51, с. 141). Следовательно, занятие общественных должностей способствовало имущественному благосостоянию и в то же время служило самой прочной его гарантией. Усложнение социальных структур и производственных процессов приводило к обособлению организационно-управленческой деятельности от производственной. Расходы, которые несла община на содержание лиц, занятых исполнением организационно-управленческих функций, постепенно становились формой эксплуатации. Не только в Дигории,. но и во всей Осетии знать вырастала «на караульных службах», постепенно распространяя свое «право» на охраняемые угодья, в первую очередь пастбища (67, с. 80) — главное средство производства в хозяйстве с преобладающим значением скотоводства.

Таким образом, фольклорная традиция осетин через образ Бадела в художественной форме донесла до нас информацию об этнокультурных связях алан-овсов, о миграционных процессах древности, о социальном устройстве горских обществ в раннем средневековье и механизме классообразования. Учитывая достаточно значительный объем сопоставительных материалов, возможность проверки при помощи данных смежных наук (этнографии, археологии, лингвистики и др.) сюжеты генеалогических преданий, связанных с первопредками, следует признать ценным историческим источником.


Примечания:

1 М. Джанашвили, разбивая имя Саросий на «cap» (голова) и «оси» (осетин), переводил антропоним как «главарь овсов» (84, ф. 4, оп. 1, д. 71, л. 49).

2 В дореволюционной историографии место, откуда пришел Бадел, локализовалось в разных точках Евразии. Например, по убеждению анонимного публициста, баделята являлись выходцами из Средней Азии (22).

3 Под ними не следует понимать лишь алан, проживавших в Маджарах. Скорее «Маджарскими» горные осетины называли своих соплеменников, оставшихся на равнине и связанных с татаро-монголами.

4 Это место чрезвычайно интересно, как показатель социальной психологии крестьян: в их глазах общинник зависимым становился либо «кланяясь» за землю, либо отдаваясь под чье-то покровительство.

5 Изменения численности населения оказывают влияние на развитие производства, а опосредственно, и социальных отношений (49, с. 48; 69, с 24—26). Влияние демографического фактора особенно отчетливо проявлялось на ранних этапах развития общества, когда численность населения непосредственно определяла военную мощь, производительный потенциал, темпы прогресса (35, с. 10).

6 Совершенствование техники и технологии производства характерно, главным образом, для эпохи позднего средневековья (см., например: ФН, 1983, № 6, с. 12—19, 26—34), поэтому термин «развитие» использован условно.

7 Аналогичные процессы протекали и у соседних народов. Например, у адыгов крестьяне несли повинности в пользу князей «за покровительство и защищение» (75, с. 133). Крестьяне Дагестана в одном из прошений царским чиновникам отмечали: «Раньше мы платили беку за службу обществу, за управление» (23, с. 138).

8 Г.-А. Гасанов, комментируя фрагмент хроники «Асари — Дагестан»,, писал: «в связи с проникновением в Дагестан огнестрельного оружия соотношение сил правящего класса и эксплуатируемых масс в бекско-раятских районах Дагестана изменилось в пользу беков» (9, с. 174, примеч. 72). Показателем общественного приоритета в средние века являлась и лошадь. Д. Интериано, характеризуя Черкесию XV в., писал: «Знатные... не терпят, чтобы их подданные держали лошадей, и если случается вассалу вырастить как-нибудь жеребенка, то как только он станет большим, его отнимает дворянин и даст ему взамен быков, присовокупляя слова: «Вот это, а не конь больше подходит для тебя» (6, с. 47).


Литература:

1. Энгельс Ф. Анти-Дюринг.— Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., 2-е изд., т 20, с. 5—338.

2. Энгельс Ф. Предисловие к работе «О социальном вопросе в России».— Там же, т. 22, с . 438—453.

3. Маркс К. Капитал, т. 1.— Там же, т. 23, с. 5—773.

4. Лени и В. И. О брошюре Юниуса.— Поли. собр. соч., т. 30. с. 1—16.

5. Абаев В. И. ОЯФ. М.-Л., 1949, 1.

6. Адыги, балкарцы и карачаевцы в известиях европейских авторов XIII —XIX вв. Нальчик, 1974.

7. Азбелев С. Н. Историзм былин и специфика фольклора. Л., 1982.

8. Алборов Б, А. Осетинские сословные названия.— Архив СОНИИ, ф. 19 (литература), оп. 1, д. 61.

9. Алкадари Г. Асари—Дагестан. Махачкала, 1929.

10. Анучин В. А. Географический фактор в развитии общества. М., 1982.

11. Ахлаков А. А. Исторические песни народов Дагестана и Северного Кавказа. М., 1981.

12. Ахриев Ч. Ингуши,—ССКГ, 1878, в. VIII.

13. Белокуров С. А. Сношения России с Кавказом. М., 1889, в. I.

14. Бибиков М. В. Византийские источники по истории Руси, народов Северного Причерноморья и Северного Кавказа (XII — XIII вв.).— В кн.: Древнейшие государства на территории СССР. 1980, М., 1981.

15. Броневский С. М. Новейшие географические и исторические известия о Кавказе. М., 1823, т. 2.

16. Бурде-Шнейдевинд Г. Народные рассказы как исторический источник.—-Труды VII международного конгресса антропологических и этнографических наук. М., 1969, т. VI.

17. Ванеев 3. Н. Народное предание о происхождении осетин. Сталинир, 1956.

18. Ванеев 3. Н. Средневековая Алания. Сталинир. 1959.

19. Волкова Н. Г. Маджары.—КЭС. М., 1972, т. V.

20. Вол о буев О. В. Художественно-исторический образ и познание прошлого.— В кн.: Проблемы истории общественной мысли и историографии. М,, 1976.

21. Гадло А. В. Князь Инал адыго-кабардинских родословных.— В кн.: Из истории феодальной России. Л., 1978.

22. Д. А. К вопросу об узденьстве в Осетии.— Казбек, 1901, № 986.

23. Далгат Э. М. Социально-психологические аспекты антифеодальной борьбы в дореволюционном Дагестане. Махачкала, 1983.

24. Джанаев А. К. Феодальное землепользование в Стыр-Дигории.— ИСОНИИ, 1948, т. XV, в. III.

25. Дигорон. Станица Ново-Осетинская.— Казбек, 1901, № 997.

26 Дубровин Н. Ф. История войны и владычества русских на Кавказе. СПб. 1871, т. 1, кн. 1.

27. Дьячков-Тарасов Н. Д. Абадзехи.—Зап. КОИРГО, 1902, кн. XXII, в. 4.

28. Есиев А, Обычное земельное право и право землевладения у горных осетин Терской области. Владикавказ, 1901.

29. Жуков Е. М. Очерки методологии истории. М., 1980.

30. Жуков Е. М„ Б а р г М. А., Черняк Е. В., Павлов В. И. Теоретические проблемы всемирно-исторического процесса. М, 1970.

31. 3ак С. Д. Методологические проблемы развития сельской поземельной общины.— В кн.: Социальная организация народов Азии и Африки. М., 1975.

32. Калоев Б. А. Осетины. 2-е изд. М., 1971.

33. Кербелите Б. П. Методика описания структур и смысла сказок и некоторые ее возможности.— В кн.: Типология и взаимосвязи фольклора народов СССР. М„ 1980.

34. Кобычев В. П. Поселения и жилище народов Северного Кавказа в XIX —XX вв. М„ 1982.

35. Козлов В. И. К вопросу о роли демографического фактора в истории.— В кн.: Второй Всесоюзный семинар по исторической демографии. Тез. докл. Рига, 1977.

36. Кокиев Г. А. Осетины в начале XIX века по наблюдениям путешественника Ю. Клапрота,—ИСОНИИ, 1948, т. XII.

37. Красницкий К. Кое-что об Осетинском округе и правах туземцев его.— Кавказ, 1865, № 31.

38. Кудашев В. Исторические известия о кабардинском народе. Киев, 1913.

39. Кузнецов В. А. Алания в X — XIII вв. Орджоникидзе, 1971.

40. Кузнецов В. А. Актуальные вопросы истории средневекового зодчества Северного Кавказа.— В кн.: Северный Кавказ в древности и средние века. М., 1980.

41. Кузнецов В. А. Очерки истории алан. Орджоникидзе, 1984.

42. Кушева Е. Н. О некоторых особенностях генезиса феодализма у народов Северного Кавказа.— В кн.: Проблемы возникновения феодализма у народов СССР. М., 1969.

43. Лавров Л. И. Карачай и Балкария до 30-х годов XIX в.— КЭС. М., 1969, т. IV.

44. Лавров Л. И. Культура и быт народов Северного Кавкааа в XIII—XV веках.— В кн.: История, этнография и культура народов Северного Кавказа. Орджоникидзе, 1981.

45. Лавров Л. И. Этнография Кавказа. Л., 1982.

46. Липец Р. С. Эпос и древняя Русь. М., 1969.

47. Лихачев Д. С. Возникновение русской литературы. М.-Л., 1952,

48. Магометов А. X. Общественный строй и быт осетин (XVII — XIX вв.). Орджоникидзе, 1974.

49. Марксистско-ленинская теория народонаселения. М., 1971.

50. Марксистско-ленинское учение о государстве и праве. М., 1977.

51. Мейман М. Н. Движение феодального способа производства.— ИЗ, 1953, т. 42.

52. Миллер В. Ф. Осетинские этюды. М., 1881, т. 1.

53. Миллер В с. и Ковалевский М. В горских обществах Кабарды.— BE, 1884, № 4.

54. Минорский В. Ф. История Ширвана и Дербента X—XI веков. М., 1963.

55. Никонов В. А. Имя и общество. М., 1974.

56. Осетины глазами русских и иностранных путешественников. Орджоникидзе, 1967.

57. Осетинское народное творчество. Орджоникидзе, 1961, т. 1 (на осет. яз.).

58. Памятник эриставов. (Перевод, исслед. и примеч. С. С. Какабадзе). Тбилиси, 1979.

59. Петросян А. А. История народа и его эпос. М., 1982.

60. Полубояринова М. Д. Русские люди в Золотой Орде. М., 1978.

61. Пфаф В. Б. Материалы для истории осетин.— ССКГ, 1871, в. V.

62. Пфаф В. Б. Народное право осетин.— ССК, 1871, в. I.

63. Пчелина Е. Г. О местонахождении города Дедякова.— МИА, 1963, № 114.

61 Робакидзе А. И., Гегечкори Г. Г. Формы жилица и структура поселения горной Осетии.— КЭС. Тбилиси, 1975, т. V, в. I.

65. Рыбаков Б. А. Древняя Русь. Сказания. Былины. Летописи. М., 1963.

66. Сказкин С. Д. Из истории социально-политической и духовной жизни Западной Европы в средние века. М., 1981.

67. Скитский Б. В. Очерки по истории осетинского народа с древнейших времен до 1867 года.— ИСОНИИИ, 1947, т. XI.

68. Скитский Б. В. Хрестоматия по истории Осетии. Дзауджикау, 1949, ч. 1.

69. Староверов В. И. Социально-демографические проблемы деревни. М., 1975.

70. Суперанская А. В. Общая теория имени собственного. М., 1973.

71. Такайшвили М. С. Археологические путешествия, разыскания и заметки,—СМОМПК, 1915. в. 44.

72. Тогошвили Г. Д., Цховребов И. Н. История Осетии в документах, материалах. (С древнейших времен до XVIII в.). Цхинвали, 1962, т. I.

73. Туганов М. Материалы осетинского фольклора о Тимуре.— Мах дуг, 1952, № 2.

74. Турчанинов Г. Ф. Памятники письма и языка народов Кавказа и Восточной Европы. Л.. 1971.

75. Тхамоков Н. X. Социально -экономический и политический строй кабардинцев в XVIII веке. Нальчик, 1961.

76. Фахриев Р. Д. О последовательной смене общественно-экономических формаций и ее своеобразии в истории отдельных стран и народов.— В кн.: Диалектика общего и особенного в историческом процессе. М., 1978.

77. Xазанов А. М. Классообразование: факторы и механизмы.— В кн.: Исследования по общей этнографии. М., 1979.

78. Xамицаева Т. А. Историко-песенный фольклор осетин. Орджоникидзе, 1973.

79. Xизриев X. А. Нашествие Тимура на Северный Кавказ.— BIT, 1982, № 4.

80. Цагаева А. Д з. Топонимия Северной Осетии. Орджоникидзе, 1971, 1975, ч. I, II.

81. Шамхалы Тарковские.— ССКГ, 1868, в. I.

82. Яновский А. Осетины. — В кн..: Обозрение Российских владений за Кавказом. СПб, 1836, ч. II.

83. Steder. Tagebuch einer Reise, die in Jahrc 1781 von den Gransfestung Mosdok riach inner Kaukasus unternommen Worden. Leipzig, 1797.

84. Архив СОНИИ.

85. ЦГА COACCP.

86. Pакитов А. Р. Историческое познание. Системно-гносеологический подход. М., 1982.


Источник:
Проблемы исторической этнографии осетин. Орджоникидзе, 1988, стр. 50-70.

при использовании материалов сайта, гиперссылка обязательна
Информация
Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации.
  Информация

Идея герба производна из идеологии Нартиады: высшая сфера УÆЛÆ представляет мировой разум МОН самой чашей уацамонгæ. Сама чаша и есть воплощение идеи перехода от разума МОН к его информационному выражению – к вести УАЦ. Далее...

  Опрос
Отдельный сайт
В разделе на этом сайте
В разделе на этом сайте с другим дизайном
На поддомене с другим дизайном


  Популярное
  Архив
Февраль 2022 (1)
Ноябрь 2021 (2)
Сентябрь 2021 (1)
Июль 2021 (1)
Май 2021 (2)
Апрель 2021 (1)
  Друзья

Патриоты Осетии

Осетия и Осетины

ИА ОСинформ

Ирон Фæндаг

Ирон Адæм

Ацæтæ

Список партнеров

  Реклама
 
 
  © 2006—2022 iratta.com — история и культура Осетии
все права защищены
Рейтинг@Mail.ru