А.Б. Бритаева, к.ф-л.н., снс СОИГСИ им. В.И. Абаева
Во многих отношениях современная осетинская литературная сказка — это продолжение и развитие традиций архаического животного эпоса. А происхождение животного эпоса, в свою очередь, связано с жизнью древних охотников и пастухов. Представители мифологической школы считают, что животный эпос является результатом перенесения человеческих отношений на природу. Известные сказочники братья Якоб и Вильгельм Гримм утверждали, что «животная сага проистекает из непрерывного общения человека с животными и — благодаря этому — знакомства с их потаенной жизнью. Это близкое общение поднимало животных до его уровня и способствовало тому, что человек часть своих духовных качеств переносил на них. Домашние животные стали восприниматься как члены семьи, за которыми ухаживают и которых любят» [1,13].
Как и в архаическом фольклоре, герои осетинской литературной сказки наделены двойственными признаками — человеческими и животными. В сказках осетинских писателей нет двух миров: мира людей и мира животных, есть один мир, в котором люди и животные слиты воедино. Это облегчает разговор взрослого с ребенком о жизненно важных вещах, которые невозможно объяснить на языке абстракций. Ребенку для того, чтобы обрести истинно человеческое мировоззрение, предлагается взглянуть на мир глазами любопытно го зайчонка, старого мудрого ежа, невоспитанного воробья, лесных птиц, остающихся зимой в родных краях, маленькой звездочки, которую тяготит одиночество, а также деревьев, горного ручья и других персонажей, населяющих мир осетинской литературной сказки. Как и народные, эти сказки знакомят ребенка со сложными законами бытия, объясняют преимущества и недостатки той или иной жизненной позиции.
Однако следует заметить, что двойственность эта воспринимается совершенно иначе, нежели в эпоху мифологического мышления. Эта двойственность не означает уже отсутствия границ между людьми и животными. Как отмечает Е.А. Костюхин, «сказочная нерасчлененность людей и животных — чистейшая условность, поэтическая фикция» [1, 82].
Сказка преследует, прежде всего, следующие цели: развлечение и поучение. Сказки, имеющие в своей основе этиологический миф, уходят своими корнями в архаическую животную сказку. В этих сказках чаще всего объясняются особенности внешнего вида, а также специфику поведения тех или иных животных, птиц.
Е.А. Костюхин, автор работы «Типы и формы животного эпоса» связывает с этиологией особое мифическое время — время творения, «когда звери говорили, когда они были людьми». Формирование собственно животной сказки, по мнению исследователя, означает «демифологизацию времени и установление неопределенного сказочного времени», что ведет в конечном итоге к снижению значения этиологии. Нельзя сказать, что она исчезает совсем, просто перестает быть целью рассказа, «этиология приобретает откровенно шуточный характер» [1; 57-58]. Такого же мнения придерживается и Е.М. Мелетинский. Он считает, что «этиологизм формализуется в виде определенной мифической концовки. Сама эта концовка по мере потери сюжетом специфически этиологического смысла превращается в орнаментальный подвесок». Ученый считает, что какое-то время такая концовка сохраняется, но затем вытесняется дидактической [2, 144]. С течением времени потеря этиологии привела к тому, что на передний план выходят новые задачи: развлекательные и поучительные.
Наиболее примитивные этиологические мифы широко известны в австралийском и африканском фольклоре. Образцами элементарных, детски наивных этиологических мифов могут служить австралийские коротенькие мифы, объясняющие появление тех или иных внешних признаков у отдельных животных: летучая мышь, заглянув в дупло дерева, наткнулась глазом на сучок (объяснение того, почему летучие мыши днем слепы); сумчатый медведь утолял жажду у водоема, и кенгуру отрезал ему хвост (объяснение того, почему медведь без хвоста); попугай и опоссум дрались, оба были ранены: у попугая появилась кровь на шее и груди, у опоссума — синяк на морде (объяснение происхождения пятен на теле животных). Подобные истории мы встречаем и в осетинском фольклоре. В одной из таких сказок («Медведь и мед») медведя звали полакомиться медом, он отказывался, его стали тащить за уши и оторвали их, а когда он попробовал меду, не захотел идти обратно, стал упираться, его стали оттаскивать за хвост, и оторвали хвост (объяснение того, почему у медведя короткие уши и хвост) [3, 473]; другие объясняют, почему у ласточки раздвоенный хвост («Сказка о мухе и змее») [3,426], почему перепелка не гнездится на деревьях, а ищет ямки в полях и лугах и в них высиживает птенцов («Сказка о перепелке и шиповнике») [3, 92], почему месяц февраль короче остальных месяцев («Февраль и март») [3, 429].
В осетинской литературе существует ряд сказок, имитирующих этиологический миф, повествование, в котором разъясняется в мифологической или олицетворенной форме происхождение какого- либо явления природы или социальной жизни.
Так, из сказок Г, Чеджемова мы узнаем, почему зайца зайцем зовут (заяц на осет. — тӕрхъус), что за животное мул (хӕргӕфс), почему заяц дважды в год шубу меняет, отчего сова постоянно плачет и т.д. [4]. Ч. Бугулов в своих сказках объясняет, почему жук стал черным, почему у лисы усики черные. [5]. Из сказок других писателей мы узнаем, почему у зайца короткий хвост [6, 9], как лягушка из воды на сушу выбралась [7, 28] и многое другое.
Необходимо, однако, отметить, что современные осетинские литературные сказки не слепо следуют традициям фольклорной сказки. Их герои уже не так схематичны, как принято в фольклорной традиции. Психологизм в описании персонажей проявляется в том, что авторы показывают своих героев в развитии. Таковым является, например, маленький лягушонок Цахил (Цъӕхил) в сказке Беллы Джигкаевой «Подвиг маленького лягушонка Цахила» [8]. В начале сказки маленький лягушонок считает, что он очень некрасив, слаб, не обладает положительными качествами, которыми, как ему кажется, не обделены другие животные — это является причиной его нерешительности, стеснительности, этим мотивируются и его действия. Но вот наступает момент, когда выясняется, что он оказывается решительнее и смелее, чем те звери и птицы, которыми он восторгался. А дело было так: лесные жители готовились к Новому году, уже нарядили елку, ждали только ворону, которая должна была принести звезду для украшения макушки новогодней елки. Ворона очень устала в дороге и уронила звезду в озеро. Звери сокрушаются, ведь никто из них не умеет плавать, а какая елка без звезды? Стали они искать храбреца, который бы смог достать им звезду из ледяной воды. И такой смельчак нашелся — им оказался маленький лягушонок Цахил. Сначала он не решался даже предлагать свою помощь, думая, что его высмеют. Но потом набрался храбрости и вызвался достать звезду. Так, благодаря маленькому лягушонку праздник был спасен. Звери пригласили его быть почетным гостем на их празднике. И лягушонок преображается на глазах. Куда девалась его нерешительность! Мастерски описывает автор внутреннее состояние своего героя, его терзания, когда он был одинок и, как ему казалось, никому не нужен, и его ликование, когда все узнали, какой он храбрец.
Психологический анализ мотивов поведения героев найдет свое развитие и в сказках других авторов, например: «Зӕронд уызын йӕхицӕн мад куыд агуырдта» («Как старая ежиха себе маму искала») [9], «Раттаджы къух райсаг у, кӕнӕ уызын ӕнӕ кӕрцӕй куыд баззад» («Добром за добро воздается, или как еж без шубы остался») [10], «Стъалыджын фӕндаг» («Звездная дорога») 3. Дзуцевой [11], «Заз бӕласы аргъау» («Сказке о елочке») А. Хамицева [12] и пр.
В сказках осетинских писателей герои сильно отличаются от персонажей фольклорных сказок своим психологизмом и неоднозначностью. Е.А. Костюхин отмечал, что «Сказки о животных не представляют удобного материала для наблюдений над психологическими тонкостями» [13, 94-95]. Действительно, народная сказка не дает описаний психологического состояния героев, ей интересны не внутренние движения персонажа, а возникающие сюжетные ситуации. В этом состоит одно из основных отличий народной сказки от литературной, где описанию внутреннего состояния персонажа, причин, побудивших его к тому или иному действию, уделяется очень большое внимание.
Писатели создают развернутые портреты своих персонажей, в которых чувствуется авторское к ним отношение. И хотя герои остаются в своем сказочном облике, но интересны они не как представители рода, класса, а как личности. Все больше интересует писателей-сказочников внутренний мир героя, а не его функции. Поэтому поступки героя психологически мотивируются, герой дан в развитии.
В современной литературной сказке, как и в фольклорной, героями которой являются животные, довольно четко просматривается моралистическое начало. Морализация проявляется в современной осетинской литературной сказке, как правило, не в открытой дидактике, не в поучительной концовке, она достигается более тонкими приемами, например, композиционными. В сказках поступок героя получает моральную оценку, когда за ним следуют действия, посрамляющие или же, напротив, восхваляющие героя.
Условно сюжеты современной осетинской литературной сказки можно разделить на такие группы: 1) сюжеты с мотивами морали, среди которых преобладает наказание за непослушание, лень, жестокость, предательство и другие отрицательные качества персонажей («Кот и еж» и «Летучая мышь» А. Букулова, «Дзиу-Дзиу» Л. Валиева, «Царь Темного леса» А. Жажиева, «О том, как заблудился непослушный Арсамаг» Л. Валиева и многие другие); 2) сюжеты, построенные на идее воздаяния добром за добро («Чудесный орех» и «Последняя песня» М. Казиева, «Подвиг лягушонка Цахила» Б. Джигкаевой); 3) сюжеты, построенные на борьбе, соревновании и споре или даже вражде. История ссоры или спора двух животных-друзей («Глупый гость» X. Калоева, «Две жизни» Б. Агнаева, «Медведь и оса» Ч. Бугу- лова) — уходит своими корнями в фольклор, в трикстерский миф. Как отмечает Е.А. Костюхин, «герои трикстерских циклов — обычно животные маленькие и слабые. Благодаря хитрости они одерживают победу над зверями гораздо более сильными. Трикстерское начало, хорошо проявившееся уже в мифах о творении, в животном сказочном эпосе становится главным. Это в громадном большинстве случаев сказки о проделках, о соперничестве, где глупый обманут, иногда убит» [13, 54]. В этих сказках мораль лежит на поверхности. Во многих из этих сказок вполне четко прослеживается влияние осетинского животного эпоса.
Для современной осетинской литературной сказки, как отмечалось выше, важен принцип единства людей и животных. Но это единство не имеет мифологического значения — оно было утеряно еще в период формирования классической фольклорной сказки о животных. Современные осетинские литературные сказки о животных вобрали в себя как приметы жизни человека, так и приметы жизни людей, т.е. в них слились две действительности: одна — подлинная жизнь цветка, мухи, лесной тропинки, а другая — не менее подлинная — судьба человека, история человеческой жизни. В этом смешении животного и человеческого есть эстетическая цель. Сочетание сказочного и реального, обыденного делает эти сказки двуплановыми, интересными и детям, и взрослым. Дети воспринимают внешнюю конкретную форму сказочного события, поддаются очарованию вымысла, их завораживает победа добра над злом, быстрая смена событий; взрослые понимают стоящие за сказочной схемой сложные человеческие отношения, находят в сказках глубокую философию, примеры подлинной жизни с ее радостями и разочарованиями, любовью и смертью, правдой и ложью.
Литература
1. Костюхин Е.А. Типы и формы животного эпоса. М.: Наука, 1987.
2. Мелетинский Е.М. Миф и сказка // Фольклор и этнография. Л.: Наука, 1970.
3. Памятники народного творчества осетин: Сказки о животных / Сост. Хамицаева Т.А. Владикавказ: Алания, 1998.
4. Чеджемты Г.З. Тӕнӕгбазыр, авдхуызон: Аргъӕуттӕ. Орджоникидзе: Ир, 1972.
5. Быгъуылты Ч. Бирӕгъ уасӕгӕй куыд фӕтарст. Орджоникидзе: Ир, 1962.
6. Царахаты Т. Тӕрхъусӕн гыццыл къӕдзил цӕмӕн ис: Аргъӕуттӕ. Орджоникидзе: Ир, 1985.
7. Астемыраты И. Хӕфс донӕй куыд рацыд // Суадон (Родник): Уацмы- сты ӕмбырдгонд сывӕллӕттӕн. Орджоникидзе: Ир, 1973. Ф. 28.
8. Джыккайты Б. Гыццыл хӕфс Цъӕхилы сгуыхтдзинад // Фидиуӕг. 1989. №1. Ф. 27.
9. Дзуццаты 3. Зӕронд уызын йӕхицӕн мад куд агуырдта // Рӕстдзинад. 2000. 23 авг.
10. Дзуццаты 3. Раттаджы къух райсаг у, кӕнӕ уызын ӕнӕ кӕрцӕй куыд баззад // Ногдзау. 1999. № 5. Ф. 21-23.
11. Дзуццаты 3. Стъалыджын фӕндаг // Ногдзау. 1999. №5. Ф. 23-25
12. Хамицаев А. Заз бӕласы аргъау // Ногдзау. 1982. № 6. Ф. 17-18.
13. Костюхин Е.А. Типы и формы животного эпоса. М.: Наука, 1987.
Источник:
Бритаева А.Б. Традиции животного эпоса в современной осетинской литературной сказке // Известия СОИГСИ. Школа молодых ученых. 2010. Вып. 4. С. 156 - 161. |
