03. ПЕРВЫЕ ВЕКА НА КАВКАЗЕ. Первая часть.
26 мая 2007. Разместил: 00mN1ck
Глава III
ПЕРВЫЕ ВЕКА НА КАВКАЗЕ
первая часть
ПЕРВЫЕ ВЕКА НА КАВКАЗЕ
первая часть
С древнейших времен Кавказ был естественным мостом, соединявшим Европу и Азию, Запад и Восток. Здесь пролегли исторические пути многих древних племен и народов. Но это был и великий естественный рубеж: громады Кавказского хребта отделяли север Кавказа от юга и на обоих его концах упирались в море. Преодолеть эту грандиозную преграду было нелегко.Кочевые и полукочевые народы евразийских степей давно пытались форсировать Кавказский хребет и выйти в плодородные и богатые земледельческие долины Закавказья и Ближнего Востока. Существует научная гипотеза о передвижении древнеиранских племен из Юго-Восточной Европы через Кавказ в Иран на рубеже II—I тыс. до н.э. (1, с. 39; 2, с. 36—37). Это перемещение крупных масс населения скорее всего могло происходить через Дербентский проход. В VII в. до н. э. на юг Кавказа и в Переднюю Азию устремились другие ираноязычные кочевники Северного Причерноморья — скифы. Изученные в последние годы археологические памятники Ставропольского края, в первую очередь Краснознаменский могильник VII—VI вв. до н. э., свидетельствуют о расселении скифов в степях Ставрополья, где они оставили курганы с каменными панцирями. Погребения в каменных склепах и грунтовых ямах содержали ярко выраженный скифский материал, а под насыпью кургана I обнаружен каменный квадратный храм огня, аналогии коему известны в Иране (3, с. 43—48). Видимо, Краснознаменский могильник оставлен скифами, участвовавшими в походе в Переднюю Азию (4, с. 100—108) и вернувшимися обратно в степи Предкавказья, где оставались их семьи (5, с. 55) — так логичнее всего объяснять появление переднеазиатского храма огня, не свойственного собственно скифской культуре. Известны в степном Предкавказье и скифские каменные изваяния. Как считает М. П. Абрамова, в это время в степях Предкавказья господствуют не савроматы, а скифы (6, с. 47), хотя наблюдается и проникновение савроматских элементов, особенно на Северо-Восточном Кавказе.
В IV—II вв. до н. э. на территории Предкавказья появляются сарматские племена сираков и аорсов. О них мы уже говорили в первой главе. Напомним, что сираки расположились в районе между нижним и средним течением Кубани и Восточным Приазовьем, постепенно продвигаясь к востоку до рек Кума и Терек (6, с. 48); восточнее и северо-восточнее лежали земли аорсов.
Здесь следует кратко коснуться сложного и неоднозначного вопроса о камерных могилах-подбоях и катакомбах (конструктивно они близки и имеют вид подземных сводчатых камер, к которым с поверхности вели шахты или узкие наклонные коридоры — дромосы). Генезис данного могильного сооружения пока не выяснен, но на степных пространствах Северного Кавказа под-курганные катакомбы появились еще во II тыс. до н. э. в недрах так называемой «катакомбной археологической культуры» (7, с. 140—142). Есть попытки связать эту культуру с ариями (8, с. 37—38) или древними иранцами (1, с. 358, 370), но это не более чем самое осторожное предположение. Затем катакомбные могилы мы видим в скифских памятниках Северного Причерноморья, где они, однако, не господствуют, и в савроматской культуре Южного Приуралья (наиболее ранние в районе р. Илек, см. об этом выше в главе I.). Непрерывной и, следовательно, генетической связи скифо-савроматских катакомб с катакомбной культурой эпохи бронзы не прослеживается, и это не позволяет выстраивать их в один эволюционный ряд. Сако-массагетский подбойно-катакомбный обряд погребения, по-видимому, формируется под влиянием савромато-сарматского (9, с. 101 —103; 10, с. 34). В целом же складывается впечатление, что подбои и катакомбы в массе своей (хотя не обязательно всегда и везде) приурочены именно к древнеиранским культурам, и возможно, прав Л. С. Клейн, усматривающий подземные погребальные камеры в «земляных домах» для мертвых под «горой», накрывающей смерть, т. е. курганных насыпях «Ригведы» (8, с. 37—38).
Согласно К. Ф. Смирнову, сарматская племенная группа «протоаорсов» из района р. Илек передвигается в Нижнее Поволжье — Подонье в III—II вв. до н. э., где возникает новый сарматский племенной центр в лице носителей прохоровской археологической культуры (11, с. 318). Новейшее исследование 3. А. Барбаруновой подтвердило эти выводы и показало, что центральным сарматским могильником Нижнего Поволжья был Бережновский могильник и другие могильники Бережновской группы. Наиболее яркой особенностью памятников этой группы является господство подбойных захоронений и нетипичность широкой четырехугольной ямы, характерной для других сарматских групп (12, с. 54, 59). Подбойно-катакомбный обряд погребения был с Илека перенесен в район Бережновки — Политотдельского и отсюда, по-видимому, стал продвигаться на юго-запад и юг вместе с сарматским населением. Сарматские подбои и катакомбы появляются в Калмыкии (см. напр. «Три брата», 13, с. 118—152), в III—II вв. до н. э.— на Кубани (14, с. 195), на Боспоре, Нижнем Дону, в Ольвии (6, с. 48). Мы не останавливаемся на отдельных типах катакомб и рассматриваем здесь картину в целом, отвергая построения Л. Г. Нечаевой о принадлежности подбоев гуннам (15, с. 158—159).
На рубеже IV—III вв. до н. э. погребения в подбоях и катакомбах появились в степях Ставрополья; отмечена их близость погребениям раннесармат-ского времени Нижнего Поволжья и Южного Приуралья (16, с. 170 ел.). Во II—I вв. до н.э. интересующий нас погребальный обряд фиксируется уже в зоне предгорий Северного Кавказа: в кургане у с. Чегем II в Кабардино-Балкарии из 135 погребений 56 совершены в катакомбах и 11 в подбоях, т. е. 50% (17, с. 169). Тогда же возникает позднесарматский — раннеалан-ский могильник на Нижнем Джулате (18), в I—III вв. н.э. у станции Подкумок в окрестностях Кисловодска (19, с. 60—69; 20). До этого времени сохраняются впускные в курганы эпохи бронзы сармато-аланские захоронения в катакомбах на территории Ставропольского края (21, с. 123—124). В формировании катакомбного обряда погребения и самого раннеаланского населения Центрального Предкавказья могли принять участие сильно к этому времени смешанные потомки скифов Северного Кавказа (6, с. 48—49).
Сармато-аланские (раннеаланские) могильники продолжают существовать и в I в. н. э., но начинают исчезать впускные курганные могилы в центральных районах Предкавказья, сохраняясь лишь в Прикубанье и Чечено-Ингушетии, что М. П. Абрамова объясняет активизацией алан и изменением исторической ситуации. Во II в, они исчезают полностью, тогда псе прекращается Чегемский могильник. Оседлое население сокращается. И первой половине III в. прекращают функционировать все известные в настоящее время грунтовые могильники предгорно-равнинной зоны (6, с. 49). Можно полагать, что во II в. — первой половине III в. на северокавказских равнинах происходят какие-то не совсем ясные для нас события, имеющие отношение к новым массовым движениям и миграциям. Весьма характерно, что именно в это время — в течение II — первой половины III. в.— в некрополе Танаиса и других нижнедонских поселений появляются погребения с искусственной деформацией черепов, а филологический анализ имен танаисских надгробий показывает, что число греческих имен уменьшается, число иранских имен увеличивается. Основной исследователь этих памятников Д. Б. Шелов полагает, что во второй половине II в. в население Танаиса влилась новая этническая группа алан, судя по надписям на надгробиях, говоривших на языке, близком к дигорскому диалекту осетинского языка (22, с. 52; 23, с. 249).
Синхронность исторических процессов на Нижнем Дону и Северном Кавказе мы вновь видим в III в.: около середины III в. в ходе нашествия готов погибают нижнедонские поселения во главе с Танаисом (22, с. 53), почти тогда же заглохли раннеаланские могильники Предкавказья. Прекращение последних, разумеется, не связано с вторжением готов, которые на Центральном Кавказе не были. Вероятнее всего думать, что эти события и потрясения были обусловлены передвижением новой мощной группы сар-мато-алан с севера, что и привело к вооруженной борьбе и победе пришельцев над более ранним сарматским населением, а затем их слиянию. В результате в III—IV вв. происходит новый значительный приток сармато-аланского этноса, археологически представленного обширными курганными могильниками с катакомбным обрядом погребения (6, с. 49).
Примечательным археологическим памятником этого периода является обширное Зилгинское городище у с. Зилги Северо-Осетинской ССР, открытое и впервые обследованное автором этих строк (24, с. 72—104), затем стационарно раскапываемое экспедицией под руководством И. А. Аржанцевой. Первые итоги этих исследований заставляют пересмотреть устоявшиеся взгляды на время возникновения однотипных «земляных» аланских городищ Центрального Кавказа: если раньше мы считали, что система аланских городищ здесь формируется после гуннского нашествия в VI—VII вв., то теперь эту дату приходится отодвинуть в I —II вв. (25, с. 93), связывая появление Зилгинского городища с теми массовыми передвижениями сарматских племен, о которых говорилось выше и которые происходили почти постоянно. Судя по некоторым отрывочным фактам, примерно в то же время — первые века н. э.— начинают формироваться огромное Брутское городище и городище на южной окраине г. Владикавказа (26, с. 65—66). Сейчас трудно сказать что-либо более определенное о происходящих в предгорьях процессах, кроме того, что появление ряда крупных и длительно развивавшихся городищ с мощными рвами может хронологически связываться с новой аланской миграционной волной.
Раскопки И. А, Аржанцевой свидетельствуют, что в культуре Зилгинского городища присутствуют как местные черты, так и среднеазиатские элементы (в строительстве, керамике и т. д., 25, с. 83, 91, 93). В частности кувшины с двумя ручками на корпусе (25, рис. 7) встречены только в Центральном Предкавказье и в низовьях Сырдарьи в Средней Азии (25, с. 83). Не исключено, что тем самым археологически подтверждается изложенная в главе II версия об активном участии массагетских групп в формировании аланской культуры первых веков н. э.Аланские городища Притеречья первых веков н. э. (догуннского периода) сопровождаются упоминавшимися курганными и бескурганными катакомбными могильниками. Такой могильник есть у Зилгинского городища, у Брутского (27, с. 227—232), близ Киевского и Октябрьского городищ Моздокского района СО ССР (27, с. 213—226), Ногай-мирза юрт (Братское, 28, с. 179 сл.) и Алхан-кала (29, с. 72—74) в ЧИ АССР у Аргуданского городища в КБ АССР (30, с. 118, рис. 1) и т. д. Подкурганные и бескурганные катакомбы сосуществуют и территориально, и хронологически, и это говорит об их принадлежности к одному этносу.
Новые археологические исследования показывают, что с середины III в. начинается массовое распространение катакомбных могил в степном Подонье, напрямую связанном с северокавказской равниной. В Подонье катакомбы III—IV вв. известны и на левом, и на правом берегу Дона, но район наибольшей концентрации катакомб середины III—IV вв. приходится на междуречье Дона и Сала, бассейны Сала и Маныча. Исследователи донских катакомбных могильников подчеркивают, что с середины III в. происходит культурная переориентация кочевников с Танаиса на Центральное Предкавказье: с середины III в. «центральнокавказская керамика безраздельно господствует в донских степях» (31, с. 181). Промежуточным этапом между катакомбами Центрального Предкавказья и степного Подонья являются катакомбные могильники Ставрополья (32, с. 77—80).
Одновременно катакомбные могильники появляются в районе Кавказских Минеральных Вод: на р. Юце близ Пятигорска (33, с. 266—270), у станции Подкумок (20), в Буденновской слободе Кисловодска (33, с. 16), в г. Железноводске (34, с. 218—222) и на Клин-Яре. Если все они бескурганные, то у аула Терезе, в 17 км западнее Кисловодска, известны катакомбы подкурганные, имеющие конструктивные аналогии в подкурганных катакомбах «Золотого кладбища» II—III вв. на Кубани (34, с. 72—99). Разумеется, конструктивная разница между подкурганными и бескурганными, катакомбными погребениями не имеет отношения к этническим различиям: и те, и другие (как и подбойные захоронения) принадлежали древним иранцам — сарматам, подкурганные катакомбы скорее всего указывают на высокое социальное положение погребенных (35, с. 49). Различные же формальные вариации в устройстве катакомб, ориентировке погребенных, других локальных деталях погребального обряда отражают внутреннее многообразие и дисперсность кочевой сарматской (аланской) среды этого времени, когда основные археологические константы аланской культуры еще не выработались. Неустойчивость и значительная вариабельность осложнялись уже отмечавшимися выше включениями позднескифских и среднеазиатских (36, с. 15) этнических элементов.
Относительно генезиса и этнической принадлежности катакомб первых веков н. э. на Северном Кавказе высказывались противоречивые суждения. Сформированная наиболее четко Л. Г. Нечаевой точка зрения о сармато-аланском происхождении катакомб Северного Кавказа (15) разделяется B. А. Кузнецовым (33), В. Б. Ковалевской (37, с. 89), К. Ф. Смирновым (38; 39, с. 77—80), В. Б. Виноградовым и В. А. Петренко (40, с. 103), Б. М. Керефовым (41, с. 48—49), Т. А. Габуевым (42, с, 17 — 18), Я. Б. Березиным и C. Н. Савенко (43, с. 37—44). Противоположная точка зрения высказана М. П. Абрамовой, считающей, что в формировании катакомбного погребального обряда решающую роль сыграла местная кавказская среда, а не сармато-аланы (18, с. 39; 44, с. 81) или влияние античного Боспора и окружающих его районов, где во второй половине I тыс. до н. э. сложился «мощный массив» земляных склепов, использовавшихся не только ираноязычным населением Воспора, но и синдами, меотами, греками (44, с. 78). Однако специалист по археологии Воспора И. Т. Кругликова, вопреки М. П. Абрамовой, считает, что появление земляных склепов здесь объясняется усилением варварского (сарматского.— В. К.) влияния, выразившемся также в распространении сарматского языка, появлении загадочных сарматских знаков и т. д. (45, с. 153), т. е. влияние было обратным — со стороны сарматского окружения Боспора.
Исходя из своего осмысления катакомбных могильников (соответственно, и представленной в них культуры), М. П. Абрамова предприняла попытку адекватного толкования письменных источников об аланах первых веков н. э.; что привело ее к выводу: источники I—IV вв. не дают сведений о пребывании алан в Центральном Предкавказье, они локализуются в Северном Причерноморье, на Дону и у восточного побережья Азовского моря, а «свидетельства о походах алан в Закавказье не могут рассматриваться в качестве доказательства постоянного обитания аланских племен» близ перевальных путей через Кавказский хребет. Относительно IV—V вв. М. П. Абрамова полагает, что в это время аланы помещались вместе с гуннами на Дунае и что в источниках этого времени нет никаких сведений о пребывании алан на Кавказе (46, с. 42). Тем самым, вольно или невольно, М.П.Абрамова присоединилась к аналогичным построениям историка В. Н. Гамрекели, также отрицавшего присутствие алан на Северном Кавказе в первые века н.э. (47, с. 70).
Версия В. Н. Гамрекели, построенная на письменных источниках, подверглась критике со стороны Ю. С. Гаглоева. Это избавляет нас от необходимости полемизировать с М. П. Абрамовой относительно письменных . источников. Что касается археологических материалов, то изложенные выше и далеко не полные факты дозволяют усомниться в правильности и этих построений. Можно подвергнуть сомнению и статью М. Г. Мошковой, в которой автор, солидаризировавшись с М.П.Абрамовой, пишет: «Катакомбный способ захоронения не является определяющим и обязательным признаком ранних аланов» (48, с. 28). М. Г. Мошкова права: для ранних алан было свойственно многообразие могильных сооружений, и судить об этнической характеристике погребенных нужно с учетом всего комплекса признаков, а не только по погребальному обряду. Но если это справедливо для поволжско-приуральских степей, то на Северном Кавказе картина несколько иная, и в этом — специфика данного региона. Нельзя не признать степное, равнинное происхождение подбоев и катакомб, и пока существует хронологический разрыв между катакомбами сармато-аланского времени и катакомбами эпохи бронзы, нельзя доказать их местный северокавказский генезис. В послегуннский период связь катакомбного обряда погребения с аланами Северного Кавказа общепризнана и не оспаривается самой М. П. Абрамовой. В таком случае, что мешает ретроспективно признать сармато-аланское происхождение катакомб и подбоев предшествующего периода? Признание диагностического значения этих типов погребений тем более вероятно потому, что в VI—XII вв. пространственно-временной континуум катакомбных могильников Северного Кавказа практически полностью совпадает с территорией алан по письменным источникам и исторической топонимии. Мы солидарны с В. Б. Ковалевской в том, что «это, казалось бы, слишком прямолинейное и однозначное сопоставление продолжает, пожалуй, оставаться наиболее правомерным, несмотря на раздающиеся одиночные возражения», и это объясняется «не привычностью подобной точки зрения, а тем, что она получает все большее число подтверждений на массовом материале» (37, с. 89).
Конечно, сказанное не означает, что все погребенные в катакомбах — только аланы и что аланы не могли, наряду с катакомбами, употреблять иные погребальные сооружения. Жизнь сложнее и многообразнее наших археологических схем, которые могут отражать более или менее объективно лишь генеральные направления процессов. Тем более это справедливо по отношению к раннеаланскому периоду, когда аланы представляли «не единое этническое целое, а политическое объединение сарматских ираноязычных кочевников» (49, с. 96), чему и соответствует уже отмеченное нами разнообразие погребальных обрядов.
Археологические памятники свидетельствуют, что аккумуляция ираноязычных кочевников в равнинном и предгорном Предкавказье в начале нашей эры достигает значительных масштабов. Видимо, с этого времени, если не раньше, контроль над благоприятными для кочевого скотоводства и земледелия предкавказскими равнинами надолго — до массового появления тюрок — переходит в руки сармато-алан. На многие столетия они делаются здесь хозяевами положения. Прав был Ю. А. Кулаковский, считавший, что «римляне знали уже алан как народ прикавказский» (50, с. 9).
Судя по некоторым письменным источникам (Иосиф Флавий и др.), и первых веках н. э. аланы довольно значительным массивом заселили равнину между нижним течением Волги и Дона и Приазовье — северное и восточное вплоть до Кубани (46, с. 42; 51, с. 43). Эти аланы-танаиты (по Лммиану Марцеллину), иранские имена которых зафиксированы в надгробиях Танаиса, по версии Б. А. Раева, появились здесь около середины I в. н. э. и оставили богатые погребения в курганах Хохлач, Садовый, Жутов-ский, Сокольский и др. (52, с. 13—15). Культура алан-танаитов обнаруживает связи как с Востоком (звериный стиль в прикладном искусстве, 53, с. 46—55), так и с Римом (52; 54, с. 217), Грецией, кельтами, Закавказьем через Северный Кавказ (55, с. 145—149). Б. А. Раев полагает, что римская металлическая посуда в курган Хохлач могла попасть в результате разграбления «какого-то храма или святилища в Малой Азии, куда аланы предприняли свой первый поход сразу после появления в южнорусских степях», т. е. в начале 70 гг. 1 в. (56, с. 89—93). Но все это не означает, что в этот период сармато-аланские племена еще не продвинулись на юг до предгорий Кавказа, как это кажется некоторым исследователям, и что они не принимали участия в походах алан в Закавказье и Передний Восток.
Наличный археологический материал свидетельствует о том, что инфильтрация сармато-алан в горы в этот ранний период была весьма незначительной. Можно думать, что взаимоотношения сармато-алан и горных аборигенов в последние века до нашей эры — первые века нашей эры были враждебными или напоминали отношения вооруженного нейтралитета (57, с. 25 сл; 58, с. 7—9; 59, с. 57). Конечно, эти предположения археологов гипотетичны, ибо исторические источники по данной теме чрезвычайно скупы. Обратимся к фольклору, нередко содержащему ценную информацию, завуалированную художественно-поэтической оболочкой.
Живые потомки алан — осетины до нашего времени донесли замечательный по архаичности и художественным достоинствам героический эпос, называющийся «нартским» по имени его героев — нартов. Истоки нартского эпоса уходят в 1 тыс. до н. э. (отдельные мотивы и элементы могут быть еще древнее), а окончательное его оформление специалисты датируют XIV в. Следовательно, наиболее важные, оставившие глубокий след в памяти народа события рубежа и первых веков н. э. могли найти отражение в нартском эпосе. Это тем более существенно, что под поэтическим псевдонимом «нарты» (иран. «мужчина», «герой-богатырь» с иран. показателем множественности «та», 60, с. 1047), в осетинском эпосе скрываются сармато-аланы.
Обратим внимание на небольшой цикл осетинских нартских сказаний, связанных с загадочными существами кадзи. Это мифические злые духи, в нартских сказаниях нередко выступающие и как племя, люди, наделенные большой силой и умом и обычно враждебные нартам, строящие против них всяческие козни. Кадзи то хитростью заманивают нарта Батраза в ловушку — глубокую яму и забрасывают ее камнями, то захватывают в плен нартских юношей и девушек и распинают на стене Сослана, то бесчинствуют в нартском селении. Между кадзи и нартами в то же время существуют экзогамные браки — нарты выдают замуж за кадзи старшую дочь колдуньи Кулбадаг. История взаимоотношений нартов и кадзи завершается сказанием «Гибель кадзи». Кадзи вероломно угоняют скот нартов, но сын пастуха Базыг идет по следу, приходит к селению кадзи и здесь видит похищенное стадо. Базыг спешит домой, поднимает тревогу, нарты окружают селение кадзи и громят их.
Известно, что эпические великаны или люди, наделенные злыми качествами и огромной физической силой, обычно ассоциируются с врагами (61, с. 165). То же самое мы видим в нартском эпосе применительно к кадзи — это враги нартов — алан. Образ злокозненных кадзи в осетинский эпос проник из кавказского фольклора; особенно популярны кадзи («каджи») в грузинском фольклоре (62, с. 198, 199, 201—203 и т. д.). Кавказское происхождение образа кадзи может указывать на то, что под этим обобщенным образом в глазах средневековых творцов осетинского нартского эпоса скрываются именно автохтонные кавказские племена, с которыми в первых веках н. э. столкнулись аланы, а еще раньше — сарматы. Это предположение (фольклор — не исторический документ!), но предположение вполне допустимое (63, с. 66—81).
Отправляясь от названных сюжетов осетинского нартского эпоса, мы можем сделать позитивное заключение о том, что нарты и кадзи (степняки и горцы) соседили и что соседство это носило далеко не дружественный характер, хотя враждебные отношения время от времени сменялись мирными, но крайне неустойчивыми. Взаимные стычки, похищения людей и скота, по-видимому, были обычным явлением.
Такими на основании показаний фольклора нам представляются отношения сармато-алан и кавказских аборигенов на первом этапе. В 1 в. н. э. уже намечается некоторый сдвиг, может быть, временный — аланы и горцы выступают вместе. Кратко коснемся этих событий.
Аланское племенное объединение сразу же заявило о себе, как об активной политической силе. Уже в 35—36 гг. аланы участвуют в иберо-парфянской войне на стороне иберов. Вот что свидетельствует по этому поводу Тацит: «Фарасман (царь Иберии — Грузии.— В. К.) присоединяет албанов и призывает сарматов, князьки которых, получив дары с обеих сторон, по обычаю своего племени помогали и тем и другим» (64, с. 211). В сарматах Тацита мы вправе видеть алан. Описывая ту же иберо-парфянскую войну, Иосиф Флавий сообщает, что цари Иберии и Албании «сами не согласились воевать, а направили на Артабана (царя Парфии.— В. К.) скифов, дав им проход через свои земли и открыв Каспийские ворота» (65, с. 275). Как видим, Иосиф Флавий тех же алан именует явно архаическим для этого времени именем скифов (66, с. 71). За соответствующее вознаграждение аланы оказали помощь Иберии, пройдя в Закавказье через «Каспийские ворота» — Дарьяльский проход. «Сарматы» Тацита и «скифы» Иосифа Флавия— это, очевидно, те самые аорсы и сираки, о которых мы имели случай говорить выше как об этнической основе алан.
Видимо, вторжение сарматов — алан в Закавказье в 35—36 гг. произвело сильное впечатление на современников. Вскоре после этих событий царь Армении Тиридат I был вызван в Рим императором Нероном и, вероятно, сообщил ему об аланской опасности, угрожавшей не только Закавказью, но и римским провинциям в Малой Азии и Сирии (67, с. 126). Следствием всех этих событий явилась подготовка Нероном грандиозного похода римских войск против алан. Походу придавалось большое значение: в Италии был произведен набор новобранцев ростом в шесть футов, из которых сформирован новый легион «Фаланга Александра Великого», в 67 г. из Британии был вызван для отправки на восток XIV легион. Но экспедиция против алан не состоялась: в 68 г. Нерон кончил жизнь самоубийством.
Историки до сих пор не пришли к единому мнению о том, против кого был направлен несостоявшийся поход Нерона — против алан или против кавказских албанов (67, с. 125; 68, с. 66—74)? Не пытаясь окончательно решить этот вопрос, укажем, что четкое разъяснение этой путанице, возникшей в древности, дал современник событий Плиний: «Здесь нужно исправить ошибку многих, даже тех, которые в последнее время принимали участие в походах Корбулона в Армению: они называют Каспийскими те ворота в Иберии, которые, как мы сказали, называются Кавказскими; это название стоит и на присланных оттуда ситуационных картах. И угроза императора Нерона относилась будто бы к Каспийским воротам, тогда как в ней разумелись те, которые ведут через Иберию в землю сарматов...» (69, с. 303). Из этого свидетельства Плиния вытекает, что поход Нерона был задуман против алан, представлявших серьезную угрозу восточному флангу империи (50, с. 10; 70, с. 344).
Через четыре года после смерти Нерона разразилась новая катастрофа: аланы вновь вторглись в Закавказье в 72 г.
По-видимому, это нашествие алан было самым опустошительным. Сильнейшему разорению подверглись Армения и северная Мидия — Атропатена, лежавшая юго-восточнее Армении. Предоставим слово уже знакомому нам Иосифу Флавию: «Мы раньше объяснили, что племя аланов есть часть скифов, живущая вокруг Танаиса и Меотийского озера. В это время, замыслив вторгнуться с целью грабежа в Мидию и еще дальше ее, они вступили в переговоры с царем гирканов (Гиркания — Иберия; 71, с. 79—88), ибо он владел проходом, который царь Александр запер железными воротами. И когда тот открыл им доступ, аланы, напав огромной массой на ничего не подозревавших мидян, стали опустошать многолюдную и наполненную всяким скотом страну, причем никто не осмеливался им противиться...» (72, с. 277). Царь Парфии Пакор II бежал от алан «в неприступные места», отступился от своих владений и лишь с трудом выкупил за 100 талантов жену и наложниц, попавших в плен. «И так, производя грабеж с большой легкостью и без сопротивления, они дошли до Армении, все опустошая».
Царем Армении в это время был Тиридат I. Собрав войско, он вышел навстречу аланам, но во время битвы едва не попал в плен: аланы набросили на шею царя аркан, и он спасся лишь чудом, перерубив мечом веревку. Об этом аланском военном приеме позже (в IV в.) сообщает епископ медиоланский (миланский.—В. К.) Амвросий: «... Аланы искусны, и у них в обычае накинуть петлю и опутать врага» (73, с. 234). Это прием, обычный для легковооруженных и подвижных кочевников.
Армянское войско потерпело поражение, а «аланы, еще более рассвирепевшие вследствие битвы, опустошили страну и возвратились домой с большим количеством пленных и другой добычи из обоих царств». Среди этой добычи могли быть римские металлические сосуды из кургана Хохлач у Новочеркасска, о чем писал Б. А. Раев (56, с. 89—93).
В связи с вторжением 72 г. источники проливают свет на вопрос о взаимоотношениях алан с аборигенами Кавказа. Из сообщения Иосифа Флавия видно, что между аланами и царем Иберии существовали дружественные, возможно даже союзнические отношения, ибо не случайно «царь гирканов» открыл аланам проход (несомненно, Дарьяльский), а те, в свою очередь, не тронули Иберию, обрушившись на ее соседей. Вспомним, что и в войне 35—36 гг. аланы помогли иберам. Видимо Иберия, лежавшая в самой «горячей точке» близ Крестового перевала и Дарьяльской теснины, была заинтересована только в дружеских и союзнических отношениях со своими северными соседями, в случае нужды привлекая их как ландскнехтов.
Более того, по сообщению армянского историка Моисея Хоренского, иберы были союзниками алан в этом нашествии. «Аланы, соединившись с горцами и привлекши на свою сторону половину Иберии, огромными массами рассыпались по нашей стране»,— пишет Моисей Хоренский (74, с. 98). Итак, половина Иберии выступает с аланами (Г. А. Меликишвили считает, что другая часть Иберии находилась в одном лагере с армянами; 70, с. 347). Весьма важно и другое свидетельство Моисея Хоренского: аланы в этом походе соединились с горцами. Ясно, что это не иберы. Тогда кто же?
Обратимся к известной грузинской хронике «Картлис Цховреба» («Жизнь Грузии»), насыщенной модернизированными этнонимами и интерполяциями, но в целом дающей ценную информацию. Здесь говорится, что цари Грузии Азорк и Армазел, решив вторгнуться в Армению, призвали на помощь осов (алан) и леков (дагестанцев). Осы во главе с братьями Базуком и Амбазуком привели с собой пачаников (печенегов) и джиков (зихов — черкесов). Вместе, с леками пришли другие горские племена — дурдзуки (вайнахи) и дидойцы (одно из дагестанских племен; 75, с. 45). Это пестрое и многоязычное войско и вторглось в Армению.
Сопоставление сведений римских, армянских и грузинских историков делает картину вторжения 72 г. более полной: аланы действовали в союзе с иберами и привлекали к участию в походе некоторые кавказские племе- па. Объединение столь различных по происхождению и языку племен в одну, хотя и временную и непрочную, военную организацию под эгидой план говорит о многом. Прежде всего следует согласиться с К. Цегледи в том, что аланское нашествие 72 г. предполагает возникновение нового крупного племенного союза во главе с аланами (76, с. 129—130). Участие северокавказских горцев во вторжении делает мысль К. Цегледи весьма вероятной. Становится также очевидным (вопреки выводам В. Н. Гамрекели и М. П. Абрамовой), что в 1 в. аланы уже жили, хотя возможно и не сплошным массивом, в равнинно-предгорной части Центрального и Северо-Восточного Кавказа и имели здесь непосредственные контакты с местным населением. Видимо, можно говорить и о некотором сближении алан со своими кавказскими соседями, что весьма существенно, ибо оно кладет начало процессам этнической и культурной интеграции и ассимиляции. Эти процессы получат развитие в последующую эпоху.
Нашествие 72 г. потрясло народы Закавказья. В Армении о нем были сложены песни, возможно вошедшие в эпос и фрагментарно донесенные до нас Моисеем Хоренским, опиравшимся в своем повествовании на них. На это указывает сам писатель: «Деяния последнего Арташеса большею частью известны тебе из песней випасанов (певцы-сказители.— В. К.), которые поются в Гохтне: построение города, свойство (Арташеса) с Аланами, рождение его потомков, страстная любовь (царевны) Сатиник к Драканидам... все это, как мы сказали, известно тебе из песней випасанов» (74, с. 97).
Интересен сюжет, связанный с именем аланской «царевны» Сатиник. Объединенное алано-иберское войско, покинув Армению после описанного выше нашествия, удалилось на северный берег Куры (по Г. А. Меликишвили, в Иберии). Сюда же подходит армянское войско во главе с Арташесом. Сын аланского царя попадает в плен к армянам, и сестра этого юноши, по имени Сатиник, приходит на берег реки и через толмачей обращается к Арташесу с просьбой отпустить брата. Арташес идет к берегу реки, видит прекрасную и мудрую деву и решает взять ее в жены. Аланский царь требует на Сатиник выкуп, получает много красной кожи, бывшей у алан « в большом уважении», и золота, и Сатиник становится «первою между женами Арташеса» (74, с. 98—99). Судя по Моисею Хоренскому, эти романтические события относятся к 72 г., но в других армянских источниках аланская царевна Сатиник выступает в роли покровительницы ее сородичей — алан, прибывших в Армению в количестве 18 человек, принявших здесь христианство и удалившихся на гору Сукав, где через 44 года они были перебиты аланами, присланными царем Гигианосом (77, с. 172—185). Эти события могли иметь место не раньше IV в.— времени принятия христианства Арменией. Очевидно, мы сталкиваемся здесь с обычной фольклорной контаминацией, т. е. совмещением разных по времени событий. Такое совмещение произошло и в личных именах: царь Армении Тиридат I назван Арташесом (70, с. 346).
Аланская царевна Сатиник оказалась настолько яркой фигурой, что вошла не только в армянский фольклор, но и в осетинский нартский эпос под именем Сатаны (78, с. 189). Образ мудрой красавицы, «матери нартов» Сатаны — один из основных в нартском эпосе осетин.
С именем Сатиник связан еще один упомянутый выше интересный эпизод. В земле алан скончался их царь — отец Сатиник. Покойному должен был наследовать брат Сатиник, но «другой, завладев страною Аланов, преследовал брата Сатиник». Можно полагать, что речь здесь идет о феодальных междоусобицах и борьбе за власть, а это, в свою очередь, свидетельствует о довольно позднем времени данного сюжета и вновь — о смешении разновременных событий и лиц. Но важным и не вызывающим сомнений фактом остается факт раннесредневековых связей алан с армянами (79), хотя связи эти во многом остаются еще не ясными. Тут же Моисей Хорен-ский рассказывает: на помощь брату Сатиник был послан армянский полководец Смбат, опустошивший землю врагов рода Сатиник и приведший множество пленных в Арташат. Пленных алан поселили на юго-восточной стороне Масиса (Арарата..— В. К.) и назвали эту землю Артаз, «потому что земля, откуда переведены были пленные, называется поныне Артазом». Область Артаз знает в VIII в. Гевонд, а в X в. Моисей Каганкатваци; по комментарию К. П. Патканова, она находилась в провинции Васпуракан (74, с. 101; 80, с. 4, 126, прим. 19).
Где находилась «земля Артаз» в стране алан? Убедительный ответ на этот вопрос дал В. Ф. Миллер: «земля Артаз» Моисея Хоренского (и Гевонда.— В. К.) идентична «области Ардоз Кавказских гор», где живут аланы и откуда вытекает река Армна (Терек.— В. К.) нового списка «Армянской географии» VII в. (81, с. 30). Следовательно, по В. Ф. Миллеру (51, с. 107), «земля Артаз» соответствует современной Владикавказской равнине, что уточняет А. В. Гадло, считающий, что Артазом могла именоваться вся северокавказская плоскость, занятая аланами (82, с. 165). Когда центральнокавказская равнина могла получить название «Артаз»? Представляется, что эта номинация значительно древнее VII в. и может восходить к первым векам н. э.— времени сарматизации и аланизации Предкавказья. Здесь нужно учесть, что, согласно автору 1 в. н. э. Плинию, современный Терек носил алано-иранское название Дирикдон (83, с. 160), а по Клавдию Птолемею, во II в. Дирикдон называется уже Алонта (множ. число «аланы», т.е. «река алан», Аландон), а р. Кума — Удон (84, с. 246). Как видим, в I — II вв. крупные реки региона имели уже иранские названия, что, бесспорно, указывает на обитание здесь ираноязычного населения и вновь вступает в противоречие с утверждениями об отсутствии аланского этноса в первых веках н. э. в предгорьях Кавказа.
Новое крупное вторжение алан в, Закавказье состоялось в 135 г. Об этом сообщает Дион Кассий: после окончания иудейской войны новая война «была поднята из земли албанов, по происхождению массагетов, Фарасманом; она сильно потрясла Мидию, коснулась также Армении и Каппадокии, но затем прекратилась вследствие того, что албаны были подкуплены дарами Вологеза (царь Парфии.— В. К.), а с другой стороны побоялись правителя Каппадокии Флавия Арриана» (85, с. 277).
В этом свидетельстве Диона Кассия албаны явно смешаны с аланами, ибо албаны не имели ничего общего по происхождению с массагетами. Кроме того, об этой войне мы имеем авторитетное сообщение упомянутого римского правителя Каппадокии Флавия Арриана. Видимо, готовясь к сражению с северными пришельцами, Арриан составил дошедшую до нас «Диспозицию против аланов» (а не албанов!), в которой перечислены римские войска и их союзники (86, с. 280.). Римлянам было чему поучиться у алан — через год после войны Арриан сообщает, что отныне часть римской конницы «атакует на аланский и савроматский манер...» (86, с. 281).
Подчеркнем, что и это вторжение алан было инспирировано Иберией во главе с иберийским царем Фарасманом II (70, с. 357). Военный союз и связи между двумя соседними народами в I—II вв. вырисовываются отчетливо: во всех крупных военно-политических акциях аланы постоянно поддерживают Иберию. Связи между Грузией и аланами Северного Кавказа итого времени отразились как в археологических памятниках (87), так и в ономастике Иберии — Грузии. В некрополе древнеиберийской столицы Мцхета открыта высеченная на каменной плите эпитафия второй половины II в., содержащая имена Зевах, Иодманган, Хсефарнуг, Фарсман (88, с. 71). Все эти имена, как и имя Аспарук из другой гробницы, этимологизированы И. И. Абаевым с позиций ирано-осетинского языка (88, с. 72; 89, с. 86—87). Причины популярности имен аланского происхождения среди иберо-грузинской знати понятны: союзнические отношения Картли с северокавказским аланским объединением, наличие в царском войске Картли аланских военных отрядов, частые браки представителей царской фамилии и высшей знати Картли с военно-родовой аристократией кавказских горцев и алан (70, с. 471—472). Грузинский язык, по М. К. Андроникашвили, усвоил па алано-осетинского языка более 100 слов; не исключено, что часть этого фонда заимствований в грузинский попала в двух первых веках н.э. Военно-союзнические отношения алан и иберов в I—II вв. являются фактом бесспорным.
Есть некоторые основания полагать, что во вторжении 135 г. участвовали не только северокавказские, но и закаспийские аланы. Венгерский ученый Я. Харматта опубликовал глиняное пряслице с парфянской надписью, найденное в низовьях р. Малый Узень в районе полуострова Мангышлак. Я. Харматта относит малоузеньскую надпись ко II в. с палеографической точки зрения и исторически связывает ее с последствиями аланского похода 135 года. Малоузеньская надпись — «единственный и ценный исторический памятник, свидетельствующий об алано-парфянских сношениях» и говорящий, «что во вторжениях участвовали не только аланы, живущие в районе Кавказа, но и аланские группы, поселившиеся в далеких от Кавказа краях» (90, с. 147). Из этих соображений вытекает, что между аланами Предкавказья, Закаспия и танаитами постоянно поддерживалась связь и в необходимых случаях они приходили друг к другу на помощь.
Материал взят из книги В.А. Кузнецова "Очерки истории алан". Владикавказ "ИР" 1992 год.
при использовании материалов сайта, гиперссылка обязательна
Вернуться назад