Главная > Дзахо Гатуев "Зелимхан" > ЗЕЛИМХАН_04_ЗЕЛИМХАН

ЗЕЛИМХАН_04_ЗЕЛИМХАН


23 февраля 2007. Разместил: 00mN1ck
АБРЕК ЗЕЛИМХАН


Бегством четверых было положено начало абреческой шайке Зелимхана. Шайка мыслится как воору­женная организация группы лиц. Зелимхановская шайка только год подходила под такое определение. Бежавшие четверо, вынужденные скрываться от глаз начальства, должны были держаться друг около дру­га, чтобы объединенными усилиями утверждать свое право на жизнь. Не легко давалось это утверждение. В нем выдерживал тот, у кого были крепче нервы.
Дики Шалинский не выдержал первый. Побегом из Грозненской тюрьмы он спасал себя от долгосрочной каторги. Абреческая жизнь, вечная абреческая насто­роженность утомили его. Он приехал в Шали. Отдох­нуть приехал. И, преданный, попал в ту же ветхую грозненскую тюрьму. Из тюрьмы в каторгу. На этот раз — двадцатилетнюю.
Мусса Саратиев и Бейсултан Шамаюртовский тоже отошли скоро, оказавшись слишком легко­мысленными и доверчивыми. Они были убиты кров­никами.
Упорный Зелимхан остался один. Он бежал из тюрьмы с твердым решением уничтожить начальство.
ЗЕЛИМХАН_04_ЗЕЛИМХАНДо тюрьмы и в тюрьме он понял, что эта борь­ба нелегка. Клявший­ся над кораном Сугаид убедил его в свое вре­мя, что даже из среды народа, угнетаемого и оскорбляемого на каж­дом шагу, могут вы­растать предатели. По­этому он был осторо­жен даже в отношени­ях с чеченцами.
В тюрьму Зелимхан пришел грубым и не­посредственным гор­цем, продолжающим наивно думать, что гор­ская правда, горская справедливость долж­ны руководить действиями начальства в его соприкос­новениях с горцами. Из тюрьмы вышел совсем другим. Тюрьма научила его общественности, основанной на личных достоинствах члена данной среды. В тюрьме же он прошел школу политическую. Около Грозного изо дня в день сказочно вырастал лес нефтяных вы­шек. И грозненская тюрьма в равной с чеченцами мере наполнялась политическими, проводившими ре­волюционную работу на юге в начале 1900-х годов. Архитектура тюрьмы не давала возможности админи­страции строго изолировать одну часть населения от другой. Политических «пленял народ суровых племен, возросших для войны». И в тюрьме все свое внимание они дарили горцам, пытаясь проникнуть хотя бы здесь в тайники их быта и психологии. Проникая, они от­крывали горцам глаза на причины. На следствия не надо было. Следствием, большим следствием, была са­ма тюрьма.
И после тюрьмы начальство было предметом ис­ключительной ненависти Зелимхана. Безмерной нена­висти. И все связанное с ним. Все его действия, все начинания, в общем и целом сводившиеся к обезличе­нию Чечни. Старое вхождение в число последовате­лей Кунта-хаджи, в бедняцкий зикризм, и последую­щие встречи тюремные утвердили Зелимхана в одина­ковости доли всех трудящихся, всех бедных, независимо от племенного происхождения. Но чрез­вычайно примитивно утвердили: Зелимхан так и не вырос до ненависти к нарождавшейся чеченской тор­говой буржуазии.
Зелимхан не вырос до понимания мирового хозяй­ства и полицейско-адмипистративной системы управ­ления. Личные фамильные поводы, определившие его абреческую судьбу, возникшая от них ненависть к на­чальству, как к началу анархическому во внутрихарачоевских отношениях, и ко всем прислужникам на­чальства, выросшим из харачоевской среды,— были общи всему чеченскому населению. Чеченской бедноте в первую голову.
Из этой общности выросло впоследствии общест­венно-политическое значение Зелимхана, его много­летняя неуязвимость.
Дошло до того, что беднота верила в чудодейст­венные свойства Зелимхана. Считали его хранителем талисмана, охраняющего от пуль. Беднота не подозревала вовсе, что сила Зелимхана была ее силой. Си­лой бедноты, непоколебимой, несмотря на сплошные экзекуции, штрафы, поборы, высылки.
С чего начал Зелимхан свое абречество, абречество героическое?
Прежде всего он восстановил авторитет фамилии. Он отнял Зезык у сына махкетинского старшины, что­бы вернуть ее все еще оставшемуся законным претен­денту Солтамураду. Отнял просто, по-чеченски отнял. Чтобы получить Зезык, Зелимхан, встретив старшину в ущелье, ссадил его с коня, отобрал оружие и от­пустил.
— Нашу девушку вы сумели взять. Попробуйте теперь взять своего коня.
Старшина пришел домой опозоренный больше, чем Гушмазукаевы, потерявшие когда-то девушку. Что значит потеря девушки в сравнении с потерей коня и оружия? И кем? Старшиной! По обычаю Махкети должны объявить едва ли не войну Харачою, махкетинцы — Гушмазукаевым. Но тогда — потеря «места» старшины, и вместе с позором ограбления, потеря об­щественного авторитета, потеря сладостной близости к начальству и привычных прерогатив старшинской власти.
И из-за кого? Из-за Зезык. Той самой Зезык, ко­торая не подпускает к себе мужа, которая издевается над ним, называет его вором... Да ну ее! Стоит ли та­кая жена хорошего коня и винтовки.
Махкетинцы вернули Зезык Солтамураду. Махке-тинцам — коня и винтовку Зелимхан. Чаши весов уравновесились. Правда, чеченская родовая правда восторжествовала. Оставалось восстановить правду человеческую. Ее торжеству мешало начальство. Чер­нов был постоянным и живым укором ей.
Но Чернов нашелся. Чернов водился с ворами и разбойниками. С такими, которые выделяли ему часть добычи. Одного такого он подослал к Зелимхану, что­бы передать свое раскаяние и сожаление по поводу случившегося:
— Уо, селям алейкум, Зелимхан, хороший Зелим­хан, харачоевский Зелимхан!
Старое, пастушеское в Зелимхане поверило приста­ву Чернову, Зелимхан размяк и решил не мстить ему, не убивать. Будет теперь хорошим Чернов, перестанет, как обещал, преследовать Зелимхана.
Чему верил Зелимхан, не верил сам Чернов. Ра­портами он выхлопотал себе перевод в другой округ — Назрановский. И, прощаясь с Веденским, арестовал на три месяца жену Зелимхана — «за укрывательство и сношения с порочным элементом».
Опять оказался обманутым Зелимхан. В послед­ний раз обманутым. Волком бродил он вокруг крепо­сти, не решаясь показаться в ее стенах, в которых за решеткой сидела не только Бици, но и годовалая Медди.
Волком бродил, по-волчьи жил Зелимхан. Но мстить некому — уехал Чернов. И через горы ушел Зелимхан в Шатоевское ущелье. Там тоже укрепле­ния, тоже казаки и русские. Больше, чем в Ведено, да­же. И горы там выше. Голые, скалистые, обрывистые. Остановишь тройку, и ей деваться некуда: вниз об­рыв, вверх каменная стена. Или сдаются пусть, или умирают.
Над дорогой на скалах посадил Зелимхан товари­ща. Сам навстречу вышел. Не был бы Зелимханом Зелимхан, если бы тоже на скалах, укрывшись, сидел:
— Стой, пошта!
Не остановился почтарь. Казаки, которые верхами, и милиционер, который на козлах, залп дали.
— Такое дело?!
Подкосились подбитые лошади. Скользнули с сед­ла продырявленные пулями казаки. Унес Зелимхан почту, деньги, которые в ней были, казенные па­кеты.
Кто виноват? Кто прав? Зелимхан думал, что ес­ли уж заставляют его волчьей жизнью жить, то и нрав у него должен быть волчий. Начальство думало, что должен быть смирным Зелимхан, таким должен быть, каким начальство хочет. Пусть даже абреком будет, если такая судьба его. Но начальство все-таки ува­жает. Вот Осман Мутуев. Абрек, а какой друг-прия­тель с Высоцким-приставом был.
Но волчьим сыном и волком был Зелимхан.
Осман Мутуев что? Османа Высоцкий три раза по дружбе в тюрьму сажал. Три раза Осман бежал из тюрьмы. Легко ли? Да и зачем? Зачем начальству до­лю давать? Бить надо начальство.
Зелимхан абрек. Плохо, что Зелимхан абрек. По­чему они и Солтамураду жить не дают? Почему Бици с маленькой девочкой в тюрьме гноят? За что? На­прасно они думают так Зелимхана взять. Напрасно думают. Зелимхан их скорей возьмет.
И еще раз по дороге в Шатой ограбил почту Зе­лимхан.
Зелимхан — почту, а Добровольский-полковник Солтамурада душит:
— Из-за тебя Зелимхан бунтует. Усмири его.
Где Солтамураду Зелимхана усмирить. Когда в Чечне так было, чтобы старший брат покорен был младшему, чтобы брат брата начальству выдавал? Добровольский это не хуже Солтамурада, не хуже любого чеченца знает. И, нажимая на Солтамурада. Добровольский приближал к себе Элсановых, Гушмазукаевских кровников. Адоду Элсанова. Харачоевским старшиной обещал его сделать, если он Зелимхана поймает. Верный человек для Добровольского Адода был...
...Русский интеллигент любил природу. Кавказ лю­бил. Проезжать любил интеллигент мимо горских до­миков, придавленных плоскими кровлями.
Летом в Грозном пыльно и душно. Летом из Гроз­ного тянет на сочную траву горных пастбищ, в про­хладу ичкеринских лесов, хоёвских скал. На форель­ное озеро Эзенам, которое на царской дороге, в кото­ром, как живые, повторены вздыбившиеся над ними горы.
Поехали. Байзыренко поехал с женой. Крашкевич и.Хренов. Упросили Муссу Курумова поехать с ними. Чеченский интеллигент Мусса. С ним безопаснее. В Ведено Добровольский посоветовал прихватить в Ха­рачое проводником Адоду.
— Верный человек.
Прихватили. Побыли па Эзенам. Как полагается побыли. С костром, бутылками, форелью. И, когда возвращались, получил Адода две пули в грудь и живот.
— Вот тебе, змея, предатель!
В Муссу одна шальная тоже попала. Ранила. Что­бы утвердить в будущем дружбу его с Зелимханом.
Адода убит. Вышли абреки. Цвет абреков чечен­ских вышел: харачоевский Зелимхан, гелдыгенский Зелимхан, азаматюртовский Осман и дагестанский Лечи-Магома.
— Денег!
Нету денег.
Обыскали. Верно, что нету. Тогда, значит, Байзыренко и Хренова в плен — за них выкупа больше да­дут, а Крошкевич пусть едет. Пусть провожает Байзыренковскую жену и раненого Курумова.
После Эзенама вовсе от Добровольского житья не стало Солтамураду. Встретились они в ущелье:
— Кто тебе, сукиному сыну, разрешил ружье но­сить?
— Кровники у меня, полковник. И какое это ружье — кремневое ружье.
— Кровники! Так вам и надо. Наделали делов, трусите теперь. Зелимхан, как стерва какая (полков­ник назвал Зелимхана хуже), скрывается. На глаза показаться боится... Все равно, попадется он мне. По­вешу мерзавца... Отдай ружье!
— Не могу, полковник. Кремневка у меня. Ее до сих пор всем разрешали носить.
— Отдай, сукин сын!..— привстал полковник, на­целиваясь винтовкой в Солтамурада.
Солтамурад стегнул коня. Напрасно стрелял ему вслед пьяный полковник. Не попал. А в Грозном по­требовал, чтобы экзекуцию в Харачой поставили, не проймешь иначе это разбойное гнездо.
Пришел отряд на экзекуцию в. Харачой, а Солта­мурад ушел. В Анди. В Дагестан. Не к Зелимхану, чтобы окончательно не опорочить себя перед властью. Надеялся все еще, что удастся ему добиться правды и вернуться домой. Ведь он и Хассий работники дома теперь. Одному Хассию не управиться.
Ночью пробрался в Харачой Зелимхан. Разбудил Хассия, сестер.
— Что же будет, если Солтамурад тоже абреком станет? Пойдите вы к Добровольскому, упросите, что­бы перестал Солтамурада трогать.
Пришли к полковнику сестры. Рассказали через переводчика, зачем. Просят. Одна даже платок с го­ловы сняла: то же, что для русской на колени встать.
Но выругался лишь полковник в ответ:
— Суки, стервы!
Тогда сам Зелимхан к полковнику пришел. Ночью. Перескочив крепостную стену.
— Полковник, зачем Солтамураду жить не да­ешь? Мало тебе, что я абреком стал, мало, что моя жена в твоей тюрьме сидела? Перестань, полковник. Брат не со мною теперь. В Дагестане он. Верит еще, что смилостивишься ты, что сумеет вернуться домой. Не трогай его, полковник. Пусть дома живет.
— Дежурный!
— Дежурный придет, когда меня здесь не будет. Чернов бежал от моей руки — полковник не убежит.
И скрылся в ночи Зелимхан.
А наутро полковничий писарь строчил:
«Во вверенном вам округе... оказавший вооружен­ное сопротивление начальнику округа... Солтамурад Гушмазукаев... приметы... арестовать... направить в распоряжение».
Бумага пошла в Грозный. Из Грозного в Темир-Хзи-Шуру. Оттуда в Анди:
«Для исполнения».
Исполнил начальник. Арестовал. Направил в Пет­ровскую тюрьму. Что на гребне горы, на зной­ном солнцепеке, откуда простор моря и простор гор видны.
Бежал Солтамурад. К брату. Абреком быть. Вол­ком лесным.
К этому времени Гушмазуко .из тюрьмы вернулся. В дом, опустевший, тревожный. Один Хассий в нем. Тихий, как ягненок, кроткий. Даже кровники его, тако­го, не трогали.
Плохие дома дела. Хозяйство разорилось. Дом валится. И Добровольский каждый день или через старшину, или сам требует:
— Утихомирь сына. Иначе я, мать твою в кровь, в тюрьме тебя сгною, в Сибирь в кандалах вышлю.
ЗЕЛИМХАН_04_ЗЕЛИМХАН

Подумал Гушмазуко. В лес даже ушел думать. В лесу прыгал через рвы, через камни. На деревья ка­рабкался и:
— Если Зелимхан волк, я двадцать раз волк,— сказал.
И, чтобы не вековать в тюрьме и в Сибири, стал Гушмазуко абреком.

— Хорошо, полковник. Я абрек, это плохо. Зачем Солтамурада абреком сделал? Зачем Гушмазуко аб­реком сделал? Хорошо, полковник. Ты не попадайся мне — я сам к тебе выйду.
Вышел Зелимхан к полковнику. На Веденскую до­рогу вышел. И убил. Полковника убил, писаря Нечи-таева и грозненского реалиста Саракаева.
Плохо. Потому что новых кровников приобрел Зе­лимхан — згиш-батоевцев. Эгиш-батоевец был Саракаев. Эгиш-батоевцы предали Зелимхана.
Вернуться назад
Рейтинг@Mail.ru