СМЕРТЬ ЗЕЛИМХАНА
«Когда восемь месяцев прошло, Бици и Зезык в Сибирь отправили. Кеклхоевых — Нелхоевых отправили. Когда восемь месяцев прошло с тех пор, как Зелимхан Андроникова убил. Бици и Зезык в Минусинске были. В Минусинск писал им Зелимхан: — Хорошо живется или плохо живется? Если плохо живется, я пойду в Турцию и оттуда с войском вернусь забрать вас. — Отцу мы не могли писать. Мы так просто... знакомым писали. Что ничего — хорошо живется нам. Мы так писали, а начальство иначе писало. Начальство иначе пиасало. Начальство вместо наших писем свои письма вкладывало, и писало начальство: «Нам плохо живется из-за тебя, страдаем мы. Зачем ты заставляешь страдать нас, дорогой отец? Лучше было бы, если бы перестал ты абреком быть и пришел бы к начальству» Отец знал, что Бици такое письмо не хочет написать Что чужое письмо – такое письмо. В газете мы прочли, как отец из пещеры ушел, и которые в Минусинске русские жили, приводили к себе нас… Чтобы мы об отце рассказывали. Потом написали знакомые, что наш дом в Харачое пластуны сломали. Что по бревнам разнесли дом. Мать тогда сказала: — Разве можно дом ломать? Ведь его строили. Потом у нас Ахмат умер. У Зезык Ломали умер. Мать плакала тогда, когда Ломали умер. — Мужу, — говорила, — жалко будет. Если муж Солтумарада не отомстит, кто теперь за Солтамурада отомстит? Потом написали знакомые, что сто девять наших родственников в Сибирь выслали. Потом написали знакомые, что отец в плен взял брата Буцуса Беноевского, Меджида. И сказал, чтобы 1260 рублей заплатили. Когда не заплатили, отец убил его. Потому, что за Солтамурада мстил. Потом нам сказали, чтобы мы вещи собирали: — Домой поедете. Тогда мы собрали вещи, и нас в Грозный привезли. Там нас в мирозоевском доме поселили, и начальство нам 25 рублей в месяц платило, и конвой около ворот поставили. Тогда Мухтаров из Баку приехал. Он сказал, чтобы мы Магомета и Энист учиться отдали. Что он за них платить будет. Энист заболела, а Магомет в реальное училище поступил. Потом Энист утром на базар пошла и скоро прибежала оттуда: — Мама,— говорит,— что говорят, что нашего отца убили. Мать не поверила и сказала, что газету надо купить. Магомет газету купил, а в газете про отца нашего ничего напечатано не было. Тогда к нам скоро генерал приехал. — Отца вашего убили,— говорят,— но мы не знаем, он это или не он. И сказал, чтобы мать с ним в Шали поехала, посмотреть — он это или не он? Мать больная была. Тогда генерал уехал и с доктором вернулся. Доктор тоже сказал, что больная мать. Генерал подумал и сказал, чтобы Зезык с ним поехала. Я тоже попросилась. Магомет тоже. На автомобиле нас в Шали привезли. Отец там на базарной площади лежал. Базарная площадь черная от людей была. Отовсюду люди приехали. С гор. С плоскости. Из Грозного тоже много русских приехало. Посмотреть. Нас к отцу подвезли. Он на земле, на рогоже лежал. Я сказала, что не отец этот. У отца борода стриженая была. У мертвого борода большая была. У отца руки чистые были, мягкие (не работал он долго в поле, отец) — у мертвого руки черные были и большие стали. Такие руки, которыми убивать только. А когда он ласкал нас, у него всегда чистые руки были. Мягкие руки были. Потому я не узнала отца, что чужой он лежал. А Зезык говорит, что отец это. Когда Зезык сказала, что отец это, дагестанцы и казаки народ разгонять начали. И отца в правление перенесли. Нам говорили, что резать его будут. Мало им было, что убили его. Нас не пускали, когда его резали. Потом дагестанцы и казаки опять разогнали народ. И тогда его во дворе правления закопали. Похоронили. Как будто не человек он был. А нас в Грозный привезли. Мать нас спрашивала все время, он это или не он? Я говорила, что не он. Зезык говорила, что он. Мать ей поверила. Потом сказали, как похоронили его. И мать сказала: — Что же это? Сами из него абрека сделали, нас в тюрьму посадили. А теперь похоронили его, точно не чеченец он. Утром мать к начальнику округа поехала. Просить, чтобы тело отдали. А начальник округа говорит: — Я,— говорит,— ничего не могу сделать. Вам,— говори™,— надо к начальнику области поехать. Мухтар нас во Владикавказ провожал. Во Владикавказ мы к начальнику области пришли, а его дома нету. Нам сказали, что он в Кизляр уехал. Нам сказали, чтобы мы к Степанову пошли. Что он вместо начальника области. Мы к Степанову пришли. Ему сказали, что это жена и дочь Зелимхана пришли. Он сам не узнал нас. Тогда он спросил: — Что вам еще надо? Чего вам недостает? Ведь его убили. Мать по-русски плохо знала и на меня посмотрела. Я сказала Степанову: — Хотя отец нам ничего хорошего не сделал, мы все-таки просим отдать его тело. Нам стыдно, что его так похоронили. Надо по-чеченски. — Я ничего не могу сделать. Я не начальник области. Потом Степанов к окну подошел. Думать начал и сказал: — Подождите.— сказал он.— Я сейчас приду. И вернулся с дамочкой. — Вот,— говорит,— жена генерала, а вот жена и дочь Зелимхана. Дамочка посмотрела на нас и плакать начала. — Зелимхан! — говорит. Я схватила ее руку и просила, чтобы нам тело отдали. Тогда дамочка сказала: — Хорошо,— говорит.— Я сделаю все, что могу. Я помогу, как своей дочке. Мой муж сейчас в Кизляре. Останьтесь на ночь. Я обещаюсь, что будет хороший ответ. Мы не остались и уехали в Грозный. Утром к нам пришел милиционер и сказал, что, кажется, хорошая бумага для нас пришла и что нас начальник округа к себе зовет. Когда мы пришли, начальник округа сказал, что вы,— говорит,— можете хоронить - Зелимхана, где угодно. Только, говорит, начальник области написал, чтобы мало народу было. Потом начальник округа дал нам бумагу, и мы в Шали поехали. Люди вырыли отца и завернули в белое полотно. На стол положили и кругом дагестанцев поставили. Дагестанцы радовались: — Наконец!.. Ведь он у меня брата убил. Мать не говорила ничего. Потом сказала: — Если бы он живой был, не стояли бы вы так, а прятались бы. Я заплакала тогда. Тогда мать сказала: — Убью, если будешь плакать. Нельзя на людях плакать. Он многих убивал. Теперь их родные увидят и будут радоваться. — Начальник округа сказал, что на кладбище можно проводить только сорока чеченцам. Но все-таки отовсюду приехали. Шли и молчали. Когда похоронили, они подходили к матери и говорили: — Спасибо тебе. У такого молодца такая жена должна быть.»
* * *
...Зелимхан ушел из пещеры 11 декабря 1911 года. Убит 27 сентября 1913 г. На два года затих Зелимхан. Только Меджида в плен взял и убил. Наместник в отчете писал тогда, что успокоение края можно считать достигнутым. 190 человек, которых после пещеры выслали, были последними в списке, подбиравшемся к тысяче, и княгиня Караулова, супруга начальника округа, занялась просвещением Чечни. Ученики на школьной елке наизусть читали «Петушок, петушок», и княгиня умилялась. Столица прислала своих корреспондентов. И профессорские «Русские Ведомости» сообщили о переезде Зелимхана в Урмию, где он сел в турецком посольстве. А корреспондент «Голоса Москвы» в это же время видел Зелимхана в Грозном, в чайной, содержимой двумя ингушами из рода тавлин. А Зелимхан болел. Он простудился в намаз, сделанный на дне ущелья. Когда скользнул из пещеры. Чеченский лекарь поил его настоями, в которых было много арабских заговоров. Иногда казалось Зелимхану, что умирает. «Не дожил я, когда революция будет. Умру в волчьей шкуре...» Болезнь отпускала, и веселым делался Зелимхан. — В Турцию уеду. Там снимусь и одну карточку начальнику области пришлю. Приеду, когда революция. Волчью шкуру сниму. Мы все тогда волчью шкуру снимем. И наказывать нас не будут. Мы даже самые первые тогда будем. Осенью выправился Зелимхан. В судах Терской области слушались тогда дела сподвижников и сообщников. В Кизляре тоже слушалось, и Зелимхан в Парабочский лес поехал. Его посланный остановил фаэтон адвоката: — Пожалуйста, Ахмет. С тобой Зелимхан разговаривать хочет. Адвокат согласился, и скоро Зелимхан подъехал на коне. — Уо, селям алейкум! — Уо, алейкум селям! Студенчествуя, адвокат мечтал о культурной работе в Чечне. Об обществе просвещения чеченцев. О двух стипендиях такого общества в университетах, пяти стипендиях в средних... Но Зелимхан расстроил все адвокатские планы, из-за него начальство не разрешило никаких обществ. И адвокат обрадовался встрече. Он расскажет Зелимхану о деле. Он еще скажет Зелимхану, как много зла сделал Зелимхан Чечне. Чтобы не слышал извозчик, ушел с Зелимханом в лес и выговорился. Зелимхан умел слушать. И выслушал. И сказал: — Два года назад мне такие слова Шабадиев-офицер говорил. Теперь я целый год ничего не делаю. А они позволили тебе твое общество открыть? Я еще год ничего не буду делать, и ты увидишь. Расстался с адвокатом Зелимхан. Адвокат в город уехал — Зелимхан в Чечню уехал. И в Чечне заболел опять. С 1908 года, с тех пор, как отца и брата убили, Зелимхан плохо жил. Он так жил, как волк, которого травят. Который знает, что его травят. Он спал, как все равно не спал. Все слышал. Четыре года так жил Зелимхан и один год еще хуже жил. Когда в Чермой Ламе Бийсултана убили. И теперь он болен был такой болезнью, что ходить не.хотел, ездить не хотел, есть не хотел. Весной об этом Бойщиковы услышали. Зелимхан из ихней фамилии одного убил. Когда Добровольского убивал. Один Бойщиков офицер был, другой Бойщиков подрядчик был; еще один Бойщиков старший был. Над всем домом. Бойщиковский шейх в Аксае жил. Когда Бойщиковы о Зелимхане услышали, они в Аксай поехали. Потом во Владикавказ поехали и сказали начальнику области, что Зелимхана найти могут, если он им 20 000 заплатит. Начальник области ответил, что не может 20 000 заплатить, что может только 18000 дать. 8000, которые царь дал. 10 000, которые он сам от чеченцев взял. Бойщиковы сказали, что мало. Сказали, что они из этих денег другим еще платить должны. И уехали. Тогда начальник области Кибирову-офицеру написал, чтобы не отставал от Бойщиковых, чтобы разговаривал он с Бойщиковыми, чтобы дешевле уступили Зелимхана. . — Все равно больной, он и сам умереть может. Тогда ни вам, ни нам ничего не достанется. Когда пошли дожди и надо было дома сидеть, Бойщиковы решились: — Отдадим за 18000. Все равно. Не то умереть может, не то другой предать может. И пошли к Кибирову-офицеру. — Хорошо. Согласны мы. — Теперь нам надо так сделать, чтобы он в наших руках был. В это время Зелимхана из Бачи-юрта в Цацан-юрт привезли. Чтобы еще лучше доктор лечил его. И гонец в Цацан-юрт приехал. — Уо, селям алейкум, Зелимхан! Зелимхан, тебя Бойщиковы к себе просят. Говорят, что в Шали русский доктор есть, который хорошо лечить может. Будет лечить тебя, как будто родственника ихнего, и не будет никто знать, что ты — ты. Зелимхан на гонца посмотрел и: — Хорошо,— сказал. Но не знал он, что гонец тоже не знал, чего Бойщиковы на самом деле хотят. Когда Зелимхана гонец взял, сказал ему хозяин: — Скажи Абдул Муслиму, что за Зелимхана он передо мной отвечать будет. Скажи ему, что еще перед Гаккай Моллой и Ассаем он отвечать будет. Одну ночь пролежал Зелимхан у Бойщиковых, а утром они Дока позвали. — Заметили, что Зелимхан у нас. Надо на хутор увезти его. Свези его к Юмурзе на хутор и приезжай назад. Вечером совет будет. У Муссы Алдимова в лавке совет был. Мусса заднюю комнату на две части красной занавеской разделил. За занавеской Кибиров-офицер и другие офицеры были. Один Бойщиков еще был. А с этой стороны два Бойщикова были. Сначала они на свою часть Дока ввели, и офицеры спросили его, видел ли он Зелимхана сегодня. Дока сказал, что видел. Только Бойщиков не позволил ему сказать, куда он Зелимхана отвез. Потом Бойщиков Доку вывел и Абу-Езида привел. И офицеры опять из-за занавески спросили его, когда он Зелимхана видел. Абу-Езид сказал, когда видел. И вышло так, как Бойщиковы офицерам рассказывали. Кибиров-офицер приказал тогда коней седлать и ехать. И Шагай Войщикой сам впереди поехал. На сером коне. ...Зелимхан у Юмурзы на хуторе лежал. Хутор маленький. Два дома на речке Шали-Ахк. Поляна там в лесу, и поэтому хутор там. На поляне кукуруза посеяна. Зелимхан в комнате лежал. Один. Лампа жестяная горела, и он одетый лежал. В бешмете суконном, в шароварах сатиновых. Босиком только был. Намаз перед этим делал.
Зелимхан больной лежал. И слушал. Слушал, что на дворе делается. Он всегда слушал и винтовку в руках держал. На дворе дождь был, и он услышал, что снаружи кто-то на чердак ползет. Это Шагап на чердак полез. И Зелимхан патронташ схватил. Когда Зелимхан мокрый двор перебежал и около другой сакли в дверях задержался, Шагап в него из чеченского ружья выстрелил. И в плечо ранил. Пришел твой час, харачоевский Зелимхан! Тогда Зелимхан опять через двор побежал. Туда, где кукурузная копна стояла. Дальше не мог бежать Зелимхан. На копну облокотился и Кибирова-офицера увидел. И выстрелил в него. И в руку ранил. Кибиров крикнул, чтобы легли все, и сам тоже лег. Кибиров крикнул, чтобы со всех сторон легли. Так, чтобы не мог бежать Зелимхан. Не знал он, что не может бежать Зелимхан, что ранен Зелимхан. И команду дал. Кибиров-офицер, чтобы стреляли. Тогда Зелимхан ясын(Ясын (араб.)—отходная мусульманская молитва, которая читается на смертном одре и на могиле покойника для «успокоения душ умерших») запел. — Ясын вель кран иль хаким ин нага ля минал мирсалим. Аля сир' а' ати мыштаким. Танзи ляль ази зир рахим. Так Зелимхан пел. Пел и стрелял. — Ли тун зира каумен ма ин зира са баа ыгым. Так Зелимхан пел. Он долго пел. Сколько часов бой был, столько часов Зелимхан пел. Бой в 9 часов вечера начался. — Фсгим ги филь люш. Уже небо бледное стало. Уже дождь перестал идти. И только деревья тряслись слезами. Последними каплями. — Ли кад хаккал кау ле. А ла ек сер игим фегим. Ла е минуй. Уже бледное небо стало. И трава серая от дождевых капель была. — Ин на джаал на фи агна кигим. А глалал фег-ня ил' лял азы ко' оны. Уже видел шапки врагов в траве Зелимхан. И тогда он встал на ноги. Винтовку уже не мог поднять Зелимхан. Браунинг поднял. И в последний раз еще двух ранил. — Фегым. Мок мехуи. Ва джаал па. |