Воронцов хорошо понимал не только смысл экспансии грузинских феодалов в Южную Осетию, но и «социальный уровень» этой экспансии: В своем первом отчете императору он писал, что российские законы не допускают введение «личного рабства или холопства» и что он, как наместник, не намерен «усиливать» в Закавказском крае подобные формы зависимости. Воронцов считал, что в Закавказье существуют районы, где еще сохраняются рабство, холопство и в качестве примера указал на Южную Осетию. Развивая эту мысль, он подчеркнул, что «право сильного» в Южной Осетии является источником, порождающим деспотические методы феодальной зависимости. «Утверждать это право здесь (в Южной Осетии - М. Б.), -писал Воронцов, -законом и наблюдать как должно за исполнением оного - значило бы идти назад, а не вперед». Однако рассуждения о введении в Грузии и Южной Осетии «правильного" феодализма, без рабства и холопства, не имели ничего общего с реальностью югоосетинских обществ, которые, по существу, находились в состоянии войны. По словам самого наместника, «в ожесточении своем против князей Мачабеловых они {осетины - М. Б.) отказывались от платежа владельцам всяческих повинностей и целыми толпами начали являться ко мне о защите прав их и в оказании им правосудия, которого они тщетно домогаются в течение нескольких лет». Взрыв югоосетинских обращений, о котором писал Воронцов, начался еще при генерале Нейдгардте, после известных событий в Наре, где Смиттен вместе с грузинским отрядом принародно отрубил головы двум участникам восстания. В докладе военному министру главнокомандующий на Кавказе писал, что после экспедиции Смиттена в Нар восстание осетин «снова возгорелось с большей силой». Как и ожидалось, родственники двух убитых, коим отрубили головы, «начали, между тем, возбуждать к неповиновению жителей Нарского ущелья и успели взволновать их», - свидетельствовал Нейдгардт. С этого нового восстания, начавшегося с нарских событий, фактически определились две вооруженные стороны, противостояние которых стало приводить к человеческим жертвам. Одной из первых жертв был окружной заседатель князь Херхеулидзе. Его убили жители Чмити, принимавшие участие в антифеодальном движении. Нейдгардт писал военному министру, что он в связи с этим принял «решительные меры». На самом деле главнокомандующий направил в Осетию подполковника князя Авалова, к которому осетины относились «с доверием». При этом главнокомандующий наставлял Авалова «воздержаться от всяких насильственных мер». Нейдгардт не был уверен, что Авалову удастся успокоить центральный район Осетии, и он решил перебросить сюда же «вооруженную силу... - три роты пехоты, два горных единорога и 100 человек милиции» во главе с генералом, грузинским князем Андрониковым. Накалившейся обстановкой решили воспользоваться князья Мачабели, для которых Нарское общество было очередным объектом их феодальной экспансии. Один из них, князь Давид Мачабели, обратился к гражданскому губернатору с запиской, ходатайствуя о разрешении ему «действовать против них» (осетин - М. Б.) «и отклонить беспорядки и затруднения, могущие произойти по управлению в Осетии». Свою готовность принять участие в подавлении восстания в Южной Осетии Давид Мачабели мотивировал «обидами», «которые причинили ему и его предкам осетинские шайки». Однако князю Авалову удалось добиться у осетинской стороны согласия на временную приостановку вооруженного противостояния. В свою очередь, генерал Нейдгардт отдал приказ об отзыве отрядов Андроникова и прекращении их движения в Осетию. Временное затишье, наступившее благодаря мирным переговорам Авалова, было нарушено князьями Мачабели. Они во главе с Зазой Мачабели напали на крестьян, избили их, нанесли некоторым из них ножевые ранения. Осмотрев пострадавших крестьян, горийский уездный врач зафиксировал у пятерых крестьян тяжелые ножевые ранения. Это вновь осложнило ситуацию в осетинских селах, отнесенных к владениям Мачабели. Неспокойно было и в имениях князей Эристави. Здесь осетинским крестьянином Биба Додоевым был убит Шалва Эристав, один из наиболее влиятельных эристовских князей. Противостояние между грузинскими феодалами и осетинским крестьянством обострялось по двум главным причинам: крестьяне требовали свободы и не платили повинностей; феодалы, в свою очередь, добивались у осетин прекращения обращений к российским властям по поводу своей независимости и отмены повинностей. Противоборство между сторонами нарастало с каждым днем. Оно со стороны крестьян принимало самые различные формы, в том числе «разбойные», «воровские» нападения на скот, на феодалов, хищения их имущества и т. д. Внешне это выглядело как обычное крестьянское восстание, сопровождавшееся прежде всего покушениями на скот и имущество феодалов. Но вместе с этим замечалось, наряду с примитивными формами антифеодальной борьбы, и формирование идеологии, ориентировавшей крестьян на обоснованность их стремления к независимости и выдворению грузинских дворян и князей из Южной Осетии. Что же до обращений крестьян к российским властям, - их нет смысла приводить, - то Воронцов был прав, когда в докладе военному министру сетовал, что они, эти обращения, к нему шли «потоком». Наместник надеялся, что он справится с набиравшим силу в Южной Осетии движением крестьян за свободу, и просил ускорить принятие закона, запрещающего крестьянину просить об «отыскании свободы». Вопрос о свободе разрешалось ставить, если крестьянин сам представит «доказательство о том, что или он сам прежде, или отец, или дед его пользовались правами свободного состояния». При этом крестьянам запрещалось «отыскивать свободу» на том основании, что у помещика не было документов, которые бы на самом деле позволяли ему иметь феодальные права. Таким образом, на основании нового закона, подписанного императором, наряду с князьями Эристави и Мачабели, и многие другие грузинские помещики добились у российских властей права на приобретение в Южной Осетии феодальных владений.
Закон, на который так надеялся Воронцов, не только не приостановил крестьянское движение, но «явился поводом к новой волне крестьянских выступлений». К исходу 1849 года они приняли для феодалов угрожающий характер. Уже тогда управляющий гражданской частью военного губернатора князь Андроников разработал план подавления в Южной Осетии крестьянского восстания. Судя по этому плану, у массового движения крестьян сформировалось руководство, с которым Андроников думал расправиться в первую очередь. По его мысли, следовало, чтобы грузинский князь Кобулов пригласил к себе осетинских старшин из сел Рук, Джомаг, Урсдзуар и Кошки и потребовал от них выплаты грузинским князьям повинностей. Андроников знал, что старшины откажутся выполнить это требование, и тогда планировал «приступить к заарестованию всех главнейших ослушников из осетин и высылке их в Тифлис для наказания по усмотрению князя наместника». Князь Кобулов выполнил поручение, но, как и ожидалось, старейшины категорически отказались повиноваться требованиям властей. Они были арестованы и отправлены в Тифлис. Крестьяне, в свою очередь, приняли решение арестовать згубирского священника и его семью. В ответ на это князь Андроников, явно заинтересованный в организации нового вооруженного вторжения в Южную Осетию, стал ставить вопрос об организации карательной экспедиции и отправке ее для принятия «решительных мер». По его свидетельству и по донесению полковника Казбека, осетинские крестьяне «не только не убедились продолжительными и многократно повторенными им внушениями исполнить волю начальства, но, напротив, еще обнаружили дерзкие замыслы поднять оружие, если правительство принудит их исполнить непременно его (Андроникова - М. Б.) распоряжения». Генерал Андроников не преувеличивал, когда писал о решимости югоосетинских крестьян оказать российско-грузинским войскам вооруженное сопротивление. О таком же настроении писал и князь Кобулов, еще недавно состоявший начальником Осетинского округа. По данным последнего, в южных районах Осетии произошла политическая консолидация крестьян, поставивших перед собою задачу освобождения своей страны от иноземных феодалов. Князь Кобулов сообщил командованию, что крестьяне из владений Мачабеловых получили заверения от «соседних с ними осетин, жителей Магландвалетского ущелья, крестьян князей Эристави, дать присягу по первому же с их стороны сигналу, восстать им на помощь и даже положить свои головы, лишь бы не быть в зависимости от владельцев». Консолидация крестьянских сил в Южной Осетии происходила не только на почве борьбы с грузинскими владельцами. С пос ледними, с которыми они думали бороться до конца, крестьяне в единстве рассматривали и официальных лиц грузинской национальности. Стоит пояснить, Воронцов, в отличие от своих предшественников, придерживался политики, согласно которой Южной Осетией, как правило, занимались грузинские чиновники. Тем самым наместник, с одной стороны, «отводил» российские власти от противостояния с Южной Осетией, с другой - располагал к себе тавадов, стремившихся к насильственным акциям против осетин. Результатом этой политики явилось сосредоточение военной и гражданской власти в Южной Осетии в руках князя Андроникова, князя Казбека, князя Авалова и князя Кобулова. Все они, принадлежа к грузинским тавадам, имели российские воинские звания и гражданские чины. Каждый из них в Южной Осетии имел свои частные интересы. Князь Авалов, например, здесь владел «от 250-ти до 300 тысяч десятин лесов и других угодий». Таким образом, восстание крестьян Южной Осетии благодаря Воронцову было направлено как против грузинских феодалов, так и в целом против грузинского тавадоби. Таким образом, из крестьянского восстания, ставившего перед собой вопросы ликвидации феодальной зависимости, оно вырастало в народно-освободительное движение, преследовавшее цель изгнания из Осетии грузинских тавадов. Идеологией движения являлась «грузинофобия», направленная главным образом против грузинской элиты, от которой Южная Осетия больше всего страдала.
"Южная Осетия в коллизиях российско-грузинских отношений" М.М. Блиев. 2006г.
при использовании материалов сайта, гиперссылка обязательна |