В последние десятилетия, то есть во времена безбрежной демократии и вседозволенности в области исторического кавказоведения, наряду с серьезными и весомыми научными исследованиями бескорыстных ученых в печати появляются и такие публикации, которые обращают на себя внимание не глубиной разработки исследуемых проблем, а открытой тенденциозностью и политизированностью.
Для некоторых кругов начитанных людей нашего региона история оказалась не только самой доступной из гуманитарных наук, но и наиболее выгодной приманкой для проявления «особой любви» к отчему дому. И поиски еще более «выдающихся» предков любителей иных сенсаций особенно заворожили средневековые аланы, оставившие действительно яркий след в мировой истории. Работа Индарби Бызова, опубликованная в различных изданиях, предлагает новые подходы к исследованию древней истории Кавказа в позднеантичное время.
Мы не ставим целью возражать Бызову во всем. Автор начитан, свободно ориентируется в литературе и источниках вокруг исследуемой темы, а в самой работе немало положений и мыслей, которые не вызывают возражений. Однако Бызов оказался плохо ориентированным в целостной концепции этнической истории Центрального Кавказа, и потому суждения, касающиеся осетин и их прошлого, далеки от науки. Более того, скорее тенденциозны, чем научны. По существу автор поставил своей целью доказать недоказуемое: осетины, мол, к аланам никакого отношения не имеют; они лишь потомки горцев Кавказа, усвоивших язык ираноязычных сарматов. Иначе говоря, современные осетины – суть ассимилированных на территории равнинной Чечни вайнахов.
Трактовка автора этнических процессов на Центральном Кавказе в корне противоречит установившемуся в науке положению, согласно которому последствия контактов массово расселившихся в начале 1 тыс. н. э. сармато-алан по всему Северному Кавказу от Прикубанья до Дагестана не были однозначными. По убеждению Е. И. Крупнова, при смешении с местными племенами сармато-аланы ассимилировались в меото-синдской среде на западе Кавказа и среди предков вайнахов на востоке Кавказа. Иначе говоря, та часть сармато-алан, которая приняла участие в этногенезе адыгов на западе Кавказа и вайнахов и предков дагестанцев на востоке Кавказа, растворилась в их среде и потому не могла принять участие в формировании современных осетин. Бызов же утверждает: «К III в. процесс слияния на плоскости пришлого и местного кавказского населения завершился. Аланы оказали значительное воздействие на местное население равнин – вайнахов, но сами растворились в его среде, передав, однако, аборигенам свой язык… более гибкий и легкий для изучения». На самом же деле этнические процессы на Центральном Кавказе приняли иной оборот, о чем четко свидетельствует заключение Крупнова: «Только в средней части Кавказа, очевидно, в результате более массового и последовательного проникновения скифо-сармато-аланских ираноязычников в местную этноязыковую среду (подч. мною – Л. Ч.), этот контакт завершился ассимиляцией местной среды и победой пришлых ирано-язычных элементов».
Таким образом, на протяжении тысячелетий на Центральном Кавказе происходило последовательное проникновение и оседание, а также и наслоение на местную кавказскую этническую среду языка и культуры пришельцев – ираноязычных скифов, сарматов и алан. При этом, этот процесс стал принимать более массовый характер на рубеже нашей эры в лице многочисленных сармато-аланских племен. В результате скрещивания языков и культур на Центральном Кавказе сформировалось новое кавказо-аланское этническое образование – осетины, иранское по языку и частично по культуре и кавказское по происхождению и частично по культуре (подч. мною – Л. Ч.). Вполне возможно, что среди местных племен Центрального Кавказа, принявших участие в этногенезе осетин Центрального Кавказа, могли быть и вайнахи, что не меняет сути происшедшего. В серьезных научных кругах данное положение стало аксиомным, не требующим какого-либо доказательства.
Не впадая в полемику об этническом происхождении кавказских народов, Бызов «выходит» за пределы Чечни, когда ему необходимо отстоять свою концепцию: осетины – иранцы только по языку. Легковесно объясняются им и причины, приведшие к усвоению автохтонами сарматского языка. Оказывается, местное население обслуживало принадлежавшие сарматам перевальные дороги на Центральном Кавказе, вело с ними торговлю, служило в их отрядах и, чтобы иметь возможность общаться, сарматы взяли и научили горцев разговаривать на своем языке. Вот так просто и понятно. Возникает законный вопрос: дороги эти с юга принадлежали грузинам. Почему же местное население не освоило грузинский язык, предпочтя ему сарматский? «Конечно», фантазирует далее Бызов, «и сарматы могли выучить язык горцев, но для чего им было нужно, когда на иранских языках говорили от Дуная до Китая». Одним словом, наш автор рассуждает словно пришелец той эпохи. Перевальных дорог, подобно кавказским, немало на карте мира, но что-то не припоминается, чтобы обслуживание их обернулось для кого-то причиной потери родного языка. Малоубедительны и суждения о том, что сарматы были малочисленны, и, дабы убедить читателя в этом, в работе приводятся пропорциональные зависимости один к двенадцати(?!). Между тем, предлагаемая пропорция вызывает недоумение и вопросы: почему 1 к 12, а не, скажем, 1 к 10, 1 к 50 или 1 к 500?! Каким научно-техническим инструментарием пользовался автор, чтобы так точно определить численные соотношения племен той отдаленной эпохи?
Эта манипуляция с цифрами живо напомнила мне Всесоюзную сессию по этногенезу осетин, состоявшуюся в 1966 г. во Владикавказе. И тогда находились ученые-фантасты, которые, не отрицая смешения местного и пришлого населения, приоритет отдавали местным элементам, хотя и не доходили до вычисления их численного соотношения. Отвечая им, В. И. Абаев говорил: «Нет таких весов, на которых можно было бы взвесить удельное значение различных этнических включений». Шесть десятилетий назад таких весов еще не было. Может, Бызову удалось изобрести их в наше время?
На той же сессии, в адрес ученых, умалявших роль иранизмов в этногенезе осетин, В. И. Абаев с сарказмом говорил: «Если имело место оседание и ассимиляция, то как же можно говорить, что иранцы дали аборигенам «только язык». На самом деле нельзя же не представить дело так, что скифо-сарматы явились на Кавказ, открыли краткосрочные курсы по обучению местного населения иранской речи, а затем исчезли. Куда исчезли? Из этого лабиринта противоречий не видно выхода. А выход есть, и очень простой: признать, что в этногенезе осетин участвовал не один компонент кавказский, а оба компонента: и кавказский, и иранский». Таким образом, в этногенезе осетин участвовали кавказские элементы, которые выступали как субстрат, с другой – сармато-аланские, которые наложились сверху и определили не только язык, но и многие черты материальной и духовной культуры.
За прошедшие четыре десятилетия, данное положение утвердилось в науке. Оно стало хрестоматийной истиной, и ломать копья Бызову и другим его единомышленникам, утверждая обратное, значит попусту тратить время. Если это, конечно, не политический заказ. Но тогда науке здесь нет места. Свой тезис: осетины – потомки только горцев Кавказа, автор подкрепляет и следующим: сарматы и аланы, будучи кочевниками, не смогли бы так быстро адаптироваться в местную развитую земледельческую среду. «Кочевые аланы, – пишет он, – довольно быстро осели на землю и стали народом оседлым. Может ли кочевник бросить коня и взяться за плуг без необходимых навыков? История этого не знает. Чтобы стать земледельцем, кочевник должен был жить среди оседлого населения, смешаться с ним, переняв все его навыки. А такое лишь возможно при подавляющем большинстве земледельцев – вайнахов над кочевниками-аланами». Трудно сказать однозначно: чего в этом утверждении больше: полного незнания источников или же сознательного искажения действительности.
По Геродоту скифы делились на: царские, скифы-кочевники и скифы-пахари (скифы-земледельцы). Отмечая культурное влияние Европы на скифов, М. И. Ростовцев утверждает, что скифы заимствовали земледелие у народов Европы, с которыми жили по соседству и производили зерна столько, что часть его вывозилась на продажу в Грецию. Что касается сармат, то они были последователями земледельческой культуры скифов. В частности, те из них, которые обосновались на нижней Кубани и на Дону занимались земледелием. Земледелием занимались и расселившиеся на территории Чечни сармато-сираки. Их имел в виду Страбон, когда писал: одни из них кочуют, другие живут в шатрах и занимаются земледелием. Об излюбленном зерновом злаке сармат «просо» писали античные авторы Плиний Секунда и Клавдий Эриан. По свидетельству археологов, в первые века нашей эры – предкавказские равнины, благоприятные для кочевого скотоводства и земледелия, надолго попадают в руки перешедших к оседлому образу жизни сармато-алан, которые делаются здесь хозяевами положения. Подтверждает сказанное и Ю. Кулаковский: римляне знали уже алан как народ прикавказский.
После гуннского нашествия новая волна алан осела в предгорьях Кавказа, в результате чего сплав аланских и кавказских традиций оказался плодотворным; приобщение же к более высокому уровню экономики, основанной на земледелии, вызвал к жизни ту яркую и материальную и духовную культуру, которую В. А. Кузнецов назвал аланской.
От скифо-сармато-алан культуру земледелия унаследовали и осетины. Проникновение земледелия к скифам с запада на языковом материале неопровержимо доказал и В. И. Абаев. Об этом свидетельствует наличие в осетинском языке земледельческой терминологии, восходящей к европейским языкам:соха (дзывыр), серп (æхсырф), колос (æфсир), ярмо (æфсондз), урожай (тыллæг), пашня (хуым), борона (адæг), пшеница (мæнæу), овес (сысджы), коса (цæвæг) и др. Невольно напрашивается вопрос: каким образом могло оказаться в осетинском языке такое количество именно земледельческих терминов западноевропейского происхождения? Ведь осетины территориально никогда не соседствовали с Западной Европой. Факты истории свидетельствуют о том, что эти термины из древнегреческого, германского, балтийского языков могли проникнуть в осетинский язык исключительно только через скифское посредство, в результате их длительного соседства с народами Европы и того культурного влияния, которое оказали они на быт и культуру скифов. Подтверждением сказанному служит также полное совпадение и тождество многих обрядов и обычаев аграрного календаря осетин и европейских народов. Кроме того, сообщаемая Геродотом легенда об упавших на землю скифов золотых дарах (плуг с ярмом, секира и чаша), нашла непосредственное отражение в фольклоре и мифологии осетин. Согласно нартовским сказаниям, первый плуг был изготовлен небесным кузнецом Курдалагоном, а другие святые пантеона приняли участие в пахоте кто – плугарем, кто – сеятелем и т. д. В одной из легенд (Дигорское ущелье) говорится, как небожитель Уастырджи спустился на землю с сохой, познакомил осетин как пользоваться ею и велел всем сделать подобные орудия.
Таким образом, ираноязычные сармато-аланы и до смешения с местными кавказскими племенами были носителями богатой земледельческой культуры и именно поэтому (а не по какой-либо другой причине) «довольно быстро осели на землю и стали народом оседлым» (цитата – из Бызова). В истории мировой цивилизации скифы вслед за древними греками и римлянами занимают довольно высокое положение. Что касается сармат, то и они имели свою государственность, одерживали блистательные военные победы над сильными мира. И в культурном развитии сарматы достигли определенных высот, о чем свидетельствуют хотя бы богатейшие золотые изделия гробниц сарматских цариц. А вот по Бызову оказывается слово «сармат» на вайнахском означает «неряшливый», «уродливый», а грузины сармат именовали пренебрежительно «язычниками». Следуя за ходом мыслей автора, получается, что уровень интеллектуального развития местных племен был на порядок выше. Но тут следует отметить, что любой уважающий себя автор не должен доходить до огульных характеристик; ученый должен исследовать проблему, а не навешивать ярлыки. Далее. Все дохристианские верования восходят к язычеству, и никто пока не относится к этому с каким-то предубеждением. В противном случае, нельзя говорить о научных характеристиках.
Весьма далеко от истины и утверждение о том, что осетины, кроме языка, ничего от сармато-алан не унаследовали.
Между тем племена и народы, исторически соприкасавшиеся, оказывали влияние друг на друга. Не составляют исключение и древние насельники Кавказа. Вот мнение Е. И. Крупнова: «Материальная и духовная культура даже осетинского (в историческое время ираноязычного) народа, – писал он, – издавна формировалась на местной специфической кавказской основе и своими корнями уходила в глубь веков. Это обстоятельство органически связывает осетинский народ с родной для него кавказской почвой, которая на протяжении столетий питала его яркую и оригинальную культуру, как и культуру других коренных народов Северного Кавказа». Вопрос этот настолько прозрачен, что иллюстрировать его другими примерами не имеет смысла. Начистую опровергает возможность одностороннего ассимиляционного процесса и следующий факт. В 80-х годах XIX в. маститый ученый В. Ф. Миллер написал отдельный труд, в котором он провел более десяти ярких этнографических параллелей между скифами и осетинами. В настоящее время эти параллели существенно расширены. Взять хотя бы семибожный культ, унаследованный от скифов и, через аланское посредство, сохранившийся в быту осетин почти в первозданной форме. Возникает вопрос: если бы языковым заимствованиям все и ограничивалось, то каким образом такое большое количество скифских элементов могло оказаться в культуре и быту осетин?
Подыскивая доказательства, что осетины – потомки горцев Кавказа, Бызов в качестве одного из «аргументов» приводит наличие в осетинском языке фонем, характерных для других кавказских языков: тъ, хъ, цъ, къ. Но и тут все понятно. В истории не было случаев, чтобы язык победившего народа полностью проигнорировал язык ассимилированного. Да и сам автор, противореча себе, пишет о заимствовании вайнахами слов с языка сармат и алан.
Если бы этнически осетины были ближе вайнахам, то это в первую очередь отразилось бы на нартовском эпосе; на большей близости осетинских и вайнахских его вариантов. Между тем анализ ономастики эпоса свидетельствует о большей близости с другими кавказскими народами. В частности, в ономастике осетинской нартиады превалируют элементы с кабардинского и абхазского, а не вайнахского языков. Более того, нартовский эпос осетин, адыгов, абхазов – это эпос положительных героев, «и только у чеченцев и ингушей нарты представлены как враги местного населения, грабившие и убивавшие мирных жителей, и с которыми вели борьбу местные герои» (Бызов). Как говорится, комментарии излишни. И, наконец, еще один вопрос к Бызову. На основе каких материалов он пришел к заключению о том, что осетины «до периода научных работ по языку алан, никак не ассоциировались ни с аланами, ни с Аланией, считая себя народом исключительно (подч. мною – Л. Ч.) горского происхождения». Может быть, автор поделится секретом: кто из осетин до периода появления научных знаний о языке алан (то есть до XVIII в.) поведал ему (а может, проинформировал лично) об этом столь важном для науки откровении?
«Многие осетинские ученые считают, что аланы – предки осетинского народа. Нейтральные исследователи относятся к этому вопросу скептически» – еще одно «научное» новшество Бызова. Да не только «многие осетинские ученые»! Неужели ученый, претендующий на новое слово по этногенезу осетин, не знаком с основополагающими трудами по скифологии, алано- и осетиноведению, которых на протяжении последних полутора столетий (не говоря уже о периоде античности и средневековья) накопилось огромное множество. Имена авторов этих трудов (сознательно упускаем фамилии осетинских ученых) Кулаковского, Ростовцева, Миллера, Артамонова, Гракова, Смирновых, Крупнова, Кузнецова, Раевского, Погребовой, Марковина, Алеманя, Дюмезиля, Бейли, Кристоля и многих других известны в мировой науке. Однако, как это ни парадоксально и ни удивительно, автор Бызов всех их проигнорировал, ни одной ссылки на них не упоминается в рассматриваемом труде.
Так и хочется просветить Бызова хотя бы цитатами из авторитетных источников и трудов именитых ученых (разумеется, неосетинского происхождения): «Прямыми потомками алан являются современные ираноязычные осетины» (БСЭ, изд. 3-е, т. 2, с. 381). «Да, сейчас только один народ может считать себя прямыми потомками сарматского племени – осетины, родоначальниками которых были аланы» (В. Левин, цитир. по кн.: Гольдштейн. Башни в горах. М., 1977, с. 280). «Аланы, иранский народ сарматской группы, потомками которых являются осетины» (Г. Вернадский). «Аланы со временем были постепенно оттеснены в горные районы Кавказа, где они под именем осетин проживают до сих пор по обе стороны центральной части Кавказского хребта» (Р. Шмидт). «Аланы – народ сарматской группы, предшественники современных осетин на Центральном Кавказе» (Алемань).
Перечень подобных высказываний можно преумножить во много крат. Бызов прав, говоря, что есть и нейтральные исследователи, которые относятся скептически к генетической связи алан и осетин, относя к ним и себя. К сожалению, с подобными выкрутасами, иначе это не назовешь, научное осетиноведение сталкивается не впервые. В 70–90-е годы развернулась большая дискуссия о «национальной» принадлежности Зеленчукской надписи, точнее «ревизия» мнений В. Ф. Миллера и В. И. Абаева, доказавших ее осетинское происхождение. Из участников дискуссии одни ученые (А. Ж. Кафоев) предложили адыгский (кабардинский) вариант дешифровки, другие (М. Кудаев) – балкарский, третьи (Я. С. Вагапов) – нахский варианты. И каков же результат дискуссии? Окончательный вердикт этим далеким от науки вариантам вынес известный американский ученый Л. Згуста: Зеленчукская надпись выполнена на алано-осетинском языке и датируется XI–XII вв. (Слава Богу, что автор не осетин) и этим были сняты все сомнения). Такая же дискуссия развернулась относительно истоков происхождения нартовского эпоса. Некоторые горе-ученые с пеною у рта пытались доказать адыгское происхождение нартовских сказаний, что осетины, как этнос, не имеют отношение к нему. (А. М. Гадагатль, Кумахов А. М., Кумахова З. Ю.). Эти неудачливые ученые получили достойную отповедь от известных научных авторитетов Г. Бейли и других, а В. И. Абаев разразился уничижительной рецензией на книгу А. М. и З. Ю. Кумаховых, в которой камня на камне не оставил от «аргументов» в пользу адыгизации эпоса, назвав их «химерическими». Однако окончательные итоги этой дискуссии, в которой так мало было от науки, подвел крупнейший специалист по кавказским языкам и фольклору, знаменитый французский (опять-таки – не осетинский) ученый Ж. Дюмезиль. Своим авторитетным мнением он подвел черту: «Именно у осетин и, конечно, отчасти, уже у их далеких предков сформировалось ядро нартовского эпоса и наметились его главные герои. Знаю, что, вынося эти суждения, я огорчу своих черкесских и абхазских друзей, но истина дороже дружбы: в основе своей нартовский эпос – осетинский».
За последнее время очень активизировались ученые соседней Ингушетии. Вопросы древней истории вновь поднимает Н. Д. Кодзоев, который, как и Бызов, исключает алан от участия в этногенезе осетин, считая их предками вайнахов. В том же ключе рассматривает вопросы этногенеза осетин М. Ялхарова. Еще дальше пошел Ю. Тимерханов; которого фантастика на историческую тематику увела в сказочный мир. Оказывается, современные осетины – это бежавшие в VI в. из Ирана на Северный Кавказ евреи-маздакиты. Они, генетически не связанные с осетинами, только проживая по соседству с аланами, усвоили их обычаи, язык и культуру(?!). Как говорится, дальше некуда: науки здесь и не просматривается. Своими дефинициями на древнекавказские сюжеты перечисленным выше «новаторам» от исторической науки руку дружбы «протянул» и Индарби Бызов.
На самом деле и по вопросу об этногенезе осетин в науке четко выстраиваются две шеренги. В одной – когорта всемирно известных научных авторитетов: академик В. Ф. Миллер, лауреат Ленинской премии, выдающийся археолог-кавказовед Е. И. Крупнов, заслуженный деятель науки РФ, самый крупный в мире ученый-алановед В. А. Кузнецов, известные зарубежные ученые – профессора: американец Вернадский, немец Шмидт, испанец Алемань, и в другой – Мизиев, Байрамкулов, Кодзоев, Ялхарова, Тимерханов, Бызов... Стоит ли объяснять, какие разные весовые категории? И эта научная дистанция практически объясняет все. В первой шеренге пребывают люди науки и совести, для которых научная истина – превыше всего. А вот выстроившиеся во второй шеренге оказались и калибром иным, и к тому же в плену региональных эмоций, проповедующие неприкрытую и заказную тенденциозность. Но в науке, истинной, а не мнимой, есть правило: недостойно ученому опускаться до такого сомнительного уровня.
Основные вопросы этногенеза осетин достаточно полно изучены; о них академическая наука сказала свое веское слово. Любые же инсинуации на сей счет, тем более плохо информированными и недостаточно подготовленными специалистами, могут иметь следствием дезинформацию несведущего в научных тонкостях читателя, а от этого к обострению без того сложных межнациональных отношений на Кавказе один шаг. Не эта ли цель, вместо научной, и ставится?
Людвиг ЧИБИРОВ, профессор, доктор исторических наук. |